АЛЕКСАНДР КАРПЕНКО 

ИСКУССТВОВЕДЕНИЕ КАК ФИЛОСОФИЯ
(Валерий Байдин, Архетипы и символы русской культуры от архаики до современности.
Статьи и эссе. – СПб., Алетейя, 2021. – 574 с., ил.)

Дело Розанова и Флоренского живёт. Книга Валерия Байдина, собранная из его работ разных лет, читается как откровение. Книга обширна и полифонична. Впечатляют масштаб и широта интересов Байдина. Церковно-славянские и православные темы дополнены в «Архетипах и символах» глубокими литературоведческими работами. Книга содержит работы уровня диссертаций. Это культурология высокого уровня. Автор эрудирован и компетентен. В тех вопросах, по которым не высказался только ленивый, он сумел найти оригинальную точку зрения. Байдин берёт популярные и очень популярные темы – судьба Радищева, философия Николая Фёдорова, русский авангард, творчество обэриутов – и везде находит неизвестные и малоизвестные факты. Такая наука интересна широкому кругу читателей. Байдин – собеседник, книга которого стимулирует духовные искания.

Например, Валерий исследует самоубийство Радищева. Странное дело – об антигосударственной деятельности Радищева знал раньше каждый школьник, но как же много купюр в его биографии! Пожалуй, мы знаем о жизни этого выдающегося человека ничтожно мало. Например, его судьба в точности предшествует участи Достоевского – он тоже был приговорён к смертной казни, заменённой впоследствии ссылкой в Сибирь. Байдин использует знание французского языка (писатель давно живёт во Франции) для своих исследований. Он анализирует недоступные нам материалы, написанные на французском языке. Невероятно, но и свою монографию о русском авангарде Байдин написал и защитил по-французски.

В «Архетипах и символах русской культуры» приводится «компедиум» французской монографии – сокращённое изложение основных её положений. «Сжатое», тем не менее, занимает 218 страниц в издании «Алетейи». Интерес к культурологии Байдина появился у меня после его блистательной лекции по авангарду и футуризму в Чеховской библиотеке в Москве. Впечатление было настолько сильное, что я подошёл к писателю и сказал, что его лекция стала событием в моей жизни. Байдин предельно расширил рамки русского авангарда (1905-1941 гг.), вплоть до гибели Хармса и Введенского. Его работа охватывает не только литературу, но и живопись, архитектуру, кино и театр. Затронута и музыка (опера Матюшина «Победа над солнцем»). Хотя лично мне не хватает в этом широком анализе русской культуры начала ХХ-го века новаторских музыкальных поэм Скрябина. «Упрощение» культуры соседствовало в русском футуризме и супрематизме с её усложнением, обогащением, синтезом нового из архаических элементов. Валерий Байдин говорит о том, что сложно анализировать разнообразные авангардные произведения «на равных», поскольку они очень разные по жанрам и художественному достоинству.

Мы вроде бы уже неплохо знаем Серебряный век и его основные художественные достижения. Но Валерий Байдин и здесь удивляет нас малоизвестными фактами. Так, например, Николай II благодаря хлопотам художника Валентина Серова ежегодно субсидировал авангардный журнал «Мир искусства» немаленькой суммой 12000 рублей. Взлёт русской культуры в начале ХХ-го века был бы невозможным без меценатов, даже в лице монарха. Для культуры всегда важно, чтобы богатые люди точечно находили и субсидировали гениев. Порой деньги есть – а культуры за ними нет.

Казалось бы, культуру Серебряного века разобрали по полочкам, расфасовали по ящикам, всё уже давно известно. Но Валерий Байдин так не считает. В новой книге он пытается воссоздать общую атмосферу того времени, делает историческую реконструкцию духа эпохи. Валерий заметил одну очень простую вещь – символисты, акмеисты, футуристы и представители других направлений жили не обособленно. На них влияли одни и те же факторы, все увлекались в то время, скажем, антропософией и оккультизмом. Интерес к тайным наукам являлся общим для европейской культуры того времени. Влияние Петра Успенского и Папюса, Элифаса Леви, Елены Блаватской, Рудольфа Штейнера на писателей и художников русского модернизма было немалым. О влиянии оккультизма обычно вспоминают, говоря о романе Валерия Брюсова «Огненный ангел». Но оно было гораздо шире. Мистика, теософия – общее увлечение того времени.

Валерий Байдин исследует влияние тайных наук на формирование русского авангарда. В частности, на супрематизм Малевича. Хотя питерские авангардисты были идейными противниками символистов, у чёрного квадрата Малевича, пишет Байдин, был литературный предшественник – чёрный куб из романа Андрея Белого «Петербург». Белый – связующее звено между символистами и футуристами. Он, так сказать, футуристический символист. В 1911 году Белый взошёл на египетскую пирамиду и впоследствии называл это событие поворотным моментом своей жизни. Изменённое сознание и подтолкнуло его к созданию «Петербурга».

Чёрный квадрат Малевича символизирует распыление мира, а также созидание через разрушение. И всё это, как символ, предшествовало большевистской революции. Всего у Малевича было три супрематических квадрата – чёрный, красный и белый. Но для большинства людей три квадрата были слишком сложным умозрительным построением. Поэтому в творческом сознании остался только чёрный квадрат. В «Победе над Солнцем» чёрный квадрат возник почти случайно – методом поисков, проб и ошибок. И только через два года Каземиру Малевичу удалось супрематически его обосновать. «Чёрный квадрат» – это философия цвета, данная не в трактате или эссе, а в одной конкретной картине. Всё это подробно изложено в книге Валерия Байдина.

Идейно влияли на формирование русского авангарда и другие персоналии Серебряного века. «Жёлтый звук» Василия Кандинского, пишет Байдин в статье «Оккультная мистерия русского авангарда», явился предтечей будетлянских «Чёрного квадрата» и «Победы над солнцем». «Победа над Солнцем», как и другие проделки футуристов, выглядела как эстетическое хулиганство, и вниманием к этому перформансу мы обязаны в первую очередь тем, что минимум два участника акции – Хлебников и Малевич – стали потом признанными гениями. Футуристы хотели революционным образом избавиться от упорядоченности мира, разбив старые ценности и пытаясь из этих кусков творить новое. Это есть у Малевича не только в картинах, но и в стихах:

Меня распяли бранными словами, но чисто
моё сознание.
Как чисто лицо моей живописной таблицы.
Я дам тебе жизнь, моя милая краска.
Ты невинная, и нет в тебе упрёка.
Ты чиста, как звезда.
И никакие слова грубых людей,
жрецов старого заката,
Не оскорбят тебя.
Я принял всё на себя, на голове
моей венок из бранных слов; чувство
моё пробито гвоздями заржавленного
сознания.
Друзья мои обнесены забором
позора.
Смех, свист, негодование, презрение
толпы покрыло меня как ночь.
Я тронул храм старого черепа,
[и закопошились уже уснувшие
друзья мои.]
прикрывавшего пепел старого искусства.
Пусть всё бежит и бежит.
Но зачем же просыпаться в Искусстве,
будто Рафаэли? Не обращайте внимание
на 20, 30, 40 век.

Глубокие работы посвящены у Байдина творчеству Хлебникова и Маяковского. Хлебников считал, что сама жизнь поэта – разновидность самоубийства: «Как моль летит на пламя свеч, / Лечу в ночное Бога око». «В течение многих лет, – пишет Байдин, – Хлебников колеблется между экстатическим утверждением жизни как «вечного возобновления» и устремлением к смерти как «пределу», за которым следует «преображение» и «иная жизнь» в воображаемой стране будущего». Маяковский ещё в 1915 году в поэме «Флейта-позвоночник» предаётся мрачным размышлениям: «Всё чаще думаю – / не поставить ли лучше / точку пули в своём конце». Лиля Брик подтверждает в своих мемуарах, что мысль о самоубийстве была хронической болезнью Маяковского, его «террором» по отношению к ней. В это время в России прокатилась волна самоубийств у творческой молодёжи. Любовные и творческие неудачи при высоко задранной планке, усталость от жизни и вера в смерть как «экстаз освобождения» подталкивали поэтов к роковому шагу. Но всё это происходило только у детей Серебряного века. Ни до, ни после них такого вала самоубийств в творческой среде не было.

Валерий Байдин не просто учёный-эрудит. Он мыслит и пишет как поэт. Послушайте, как он говорит о Маяковском: «Именно так, с пистолетом в руке, он попытался перейти последний рубеж между поэзией, жизнью и своим „неодолимым врагом“ – Богом». На смерть «держал равненье» и Александр Введенский, которому тоже посвящена в книге большая статья. Введенский, не без основания считающийся абсурдистом, мог писать и совершенно прозрачные, «пушкинские» строки. Как и в случае с Мариной Цветаевой, мы до сих пор не знаем точного места захоронения этого замечательного поэта.

«Архетипы и символы русской культуры» – ценнейшая книга для писателя. Она не уступит, на мой взгляд, по глубине исследований культурологическим работам Павла Флоренского и Мирчи Элиаде. Рекомендую её всем, кто стремится иметь более обширные знание о русской культуре. Книга поможет читателям системно и в динамике видеть Серебряный век русской поэзии. Не только поэты, но и художники, композиторы, театральные режиссёры, меценаты вносили свою лепту, формируя пёструю картину мира начала ХХ-го века. Пора уже, наконец, «переварить» это наше общее достояние в полном объёме.