ВИКТОРИЯ КОЛТУНОВА

В ОТЕЛЕ
рассказ

Маленький провинциальный городок… Что в нём может быть любопытного? Вообще-то Ника любила командировки в провинцию. Там можно было наткнуться на старинный замок, нехоженые тропки вдоль ручья, пообщаться с местным простым народом, сохранившим чистоту восприятия и искренность. Но в этом городишке уж совсем нечего было смотреть, ни замков, ни даже просто деревянных, потемневших от времени домов. Но хоть гостиничка нашлась, на четыре номера по две койки в каждом. Ника не любила останавливаться на частных квартирах, а ей по долгу службы иногда приходилось посещать отдалённые объекты в такой глуши, что никакой гостиницы там и в помине не было. Хорошо, что здесь есть.

Ника заполнила формуляр, заплатила за проживание, спрятала кошелёк и паспорт в сумочку и прошла в номер. Две старые кровати, скрипящий шкаф, письменный стол с двумя стульями. Около каждой кровати тумбочка. Она повесила вещи в шкаф, взяла необходимые для работы документы и пошла искать мясокомбинат, на котором её с утра уже ждали.

Вечером в её номер постучали, и вошла дежурная.

– Извините, Ника Васильевна, накладочка вышла. Этот номер был два дня назад забронирован, мы должны сейчас поселить сюда второго человека. Извините…

– Не проблема, я же понимаю, что номер двухместный. А я оплатила одну койку, всё в порядке.

– Не совсем, уважаемая. Дело в том, что бронь заказывал мужчина, и он приехал. Требует поселить, он имеет право.

– Тогда переселите меня в другой номер. Я ведь заплатила. Какое мне дело до ваших ошибок?

– Все другие номера заняты. Здесь единственное свободное место. Нам очень неудобно, но… Тот человек прав, притом его номер бронировала очень солидная организация, мы не можем… Простите, но вам придётся выселиться.

– И не подумаю, – вскипела Ника. – Меня не волнуют ваши трудности. Я пришла, спросила свободный номер, вы дали мне карточку, я её заполнила, оплатила, я никуда не уйду. Мне просто некуда идти, понимаете? Забирайте своего мужчину хоть к себе домой, я остаюсь и всё!

Ника демонстративно повернулась спиной и принялась рассматривать свои рабочие документы. Дежурная растерянно постояла и вышла. В коридоре послышался шум голосов. Потом стих.

«Мужик пошёл искать себе другой ночлег» – с удовлетворением подумала Ника.

Поздно вечером она, надев уже ночную сорочку, устало вытянулась на расстеленной кровати, когда в дверь постучали.

– Войдите!

«Опять что ли, дежурная?» – подумала она.

Дверь открылась, и в номер вошёл мужчина в пальто с тёмным бобровым воротником. В руке он держал чемодан, пахнущий новой, дорогой кожей. Из-за его спины выглядывала смущённая дежурная.

– Добрый вечер, – произнёс незнакомец. – Я всё-таки вынужден настаивать на своём поселении здесь. Я вовсе не должен ходить по городу и искать себе квартиру. Это должны делать вы, поскольку номер был для меня забронирован моим администратором раньше, чем вы сюда въехали.

Дежурная изобразила глубокое сожаление и развела руками.

– Неужели вы выставите на улицу женщину? В такой холод? – воскликнула Ника.

– Я пожалею вас и оставлю ночевать у себя. Если вы не храпите. Вы храпите? Говорите честно.

Ника помолчала, сверля незнакомца взглядом.

– Я не храплю, – ответила она. Подошла к стулу, на который ранее положила свёрнутое покрывало с кровати, сняла его и, поставив два стула вдоль своей койки, завесила её покрывалом так, чтобы было меньше видно.

(Вид у него интеллигентный. Будем надеяться, что он не станет вести себя неподобающе, подумала она).

– Это конечно, против всяких правил, – облегчённо заулыбалась дежурная, – но учитывая сложившуюся ситуацию, конечно же, лучший выход из положения. Надеюсь, ни один из вас не станет писать на нас жалобы. Ну, в смысле, я надеюсь, что гостиничное хозяйство ничего не узнает.

– От меня точно нет, – произнёс постоялец.

Ника молчала.

(В данном случае, я являюсь более слабой стороной. И бояться следует мне, но если произойдёт что-то плохое, то я скрывать не стану. Это ошибка гостиницы, так что я-то ничего не обещаю, подумала Ника).

Дежурная удалилась. Ника залезла к себе под одеяло. Услышала, как щёлкнули застежки чемодана. Шорох вещей незнакомца, которые он, вероятно, развешивал в шкафу. Да, вот скрипнула дверь шкафа, которую он закрывал.

(Хорошенькая девуля. Лет 35, наверное. Чего не бывает на гастролях, но это как раз приятный случай. В Томске мы вообще впятером на ковре ночевали. На полу. Главное, чтоб не храпела. Терпеть этого не могу, думал он).

Ника повернулась на бок, свернулась калачиком. Надо уснуть, завтра рано вставать.

(Эта Мария Николаевна не права. Агрегат рассчитан на куда большую мощность, они просто осторожничают. Надо будет завтра попробовать перезапустить машину. Интересно, кто этот мужик по профессии. В этакое захолустье приехать с таким кожаным кофром и в таком воротнике? Странно, что ему тут делать?)

Незнакомец вынул что-то из кофра, звякнули друг о друга флаконы, ушёл в ванную. Оттуда послышался шум льющейся из душа воды.

(Девуля явно ничего. Этакая местечковая интеллигенция. Явно меня боится. Зря, я её насиловать не собираюсь. А вообще-то… Пикантная ситуация. Не воспользуюсь, потом жалеть буду. Моё дело предложить, её дело отказаться. А то вдруг выйдет как с лордом Байроном, когда он согласился на мольбы молоденькой графини не лишать её девичьей чести, а она обиделась и превратилась в его лютого врага. Да, собственно, зачем мне эта женщина? Для эксперимента? Просто подвернулся шанс? Таких я мог бы иметь сотню, если бы не…)

Покрывало сползло со стульев. Ника встала, запахнув на себе халат, и принялась поправлять покрывало. Под халатом была ночная рубашка, но снимать халат на ночь она не стала, так было «приличнее».

Мужчина вышел из душа. Скользнул взглядом по фигуре Ники, изобразив полную бесстрастность, сел за письменный стол и стал вычитывать с листа какой-то текст, иногда подправляя отдельные места карандашом. Её это заинтриговало.

– Готовитесь к завтрашнему выступлению? – спросила она.

– Да, – коротко ответил он, не оборачиваясь. Нику это задело.

– В такой глуши можно бы и не очень стараться. Здесь некому оценить, – ехидно сказала она.

– Любого зрителя надо уважать. Даже провинциального.

– Зрителя? Вы актёр? Но здесь же нет театра.

– Здесь есть Дом культуры. Завтра у них юбилей – 70 лет коллективу. Вот, попросили приехать, выступить в плане шефства.

– Значит, всё-таки актёр. Откуда вы приехали, в каком театре играете?

– Из Москвы. Если вы не заядлая театралка, то вы этот театр не знаете, мы недавно организовались, сошлись из разных театров и студий. Мы называемся театр «Новая сцена».

(Ого! Познакомилась с настоящим столичным актёром! Вот откуда у него такая стать, холёное лицо, такие дорогие вещи, уверенность в себе. Из Москвы! Этим знакомством можно гордиться. Хотя такие случайные знакомства никогда ничем хорошим не оканчиваются и, как говорила моя Анна Павловна…)

Ника понимала, что пора прекратить разговор и залезть под своё одеяло, ведь она мешает солидному человеку в его подготовке к завтрашнему мероприятию. Но когда ещё такой случай представится – поговорить со звездой. Утром рано она уйдёт на комбинат. В том, что он звезда, она не сомневалась, об этом кричало всё, от запаха дорогого парфюма до интонации голоса и взгляда сверху вниз, которым он ощупал её тело под халатом, проникнув даже под ночную сорочку. В этом Ника не ошибалась. Женщины такие вещи чувствуют кожей.

(Девулю надо насадить на крючок. Понадобится мне это или нет, неважно. Всегда можно соскочить с разговора, когда он становится неинтересен).

– Вы надолго сюда? – спросил он.

(Ага, он хочет знать, сколько я пробуду в этом номере. Хороший знак).

– У меня командировка на три дня. Один, сегодняшний, уже прошёл.

(Она намекает на то, что один день уже ушёл и осталось всего два? Девушка идёт на контакт, отлично, вот если б только не это моё, если б не оно…)

– Вы только в театре играете, или в кино тоже?

– Я недавно снялся в 6-ти серийном фильме. Он ещё не вышел на экраны. Идёт период постпродакшена. Это была очень тяжёлая работа.

– Расскажете о фильме?

– Честно говоря, неохота. Тяжело вспоминать. Вас ведь зовут Ника? Это греческое имя, так звали богиню победы. Вы победа, Ника?

– Я знаю, что значит моё имя, но я ещё в жизни никого не победила. Скорее побеждают всегда меня.

Он взглянул на неё сочувственно.

– Да уж, такова жизнь. Одни люди созданы для того, чтобы побеждать, другие для того, чтобы быть побеждёнными. Надо просто стараться не попадать во вторую категорию.

(Кинозвезда, а говорит штампами. Плоско. Нет, он не так интересен, как я думала).

– Я стараюсь. Но не всегда получается.

– Этому должны учить родители. С раннего детства.

– У меня их не было.

(Ну если она мне собирается жаловаться на жизнь, то меня это не устраивает. Своих хлопот полно, надо сворачивать разговор. Вечер перестаёт быть томным).

– Вы сирота? – спросил он рассеянно.

– У меня есть отец и мать, но я не могу назвать их родителями. Они всегда были странно холодны ко мне. Не знаю, чем это объяснить. Я даже обращаюсь к ним по имени отчеству. Анна Павловна и Василий Иванович, никогда не могла себя заставить сказать – мама или папа.

(Надо всё это заканчивать. Или переходить к делу. Две недели назад, когда я попробовал с Еленой… тогда тоже… я должен попробовать с этой. Может, для того всё и случилось. Чтобы я попробовал снова. Эта глупая белиберда с заказом номера… Может, для того она и произошла?)

Он вытащил из своего кофра бутылку Хенесси, пачку импортного печенья, налил золотистый напиток в два стакана, по чуть-чуть, интеллигентно. Пригласил Нику к столу. Она встала, подошла к шкафу и прикрывшись его дверцей, сняла халат и натянула на себя обтягивающее платье. Они потягивали коньяк, Ника рассказывала о своём детстве, но видела, что ему скучно, он слушает формально, только изображая заинтересованность. Её это не задевало, она понимала, что они просто проходят требуемую приличиями стадию предварительного знакомства. И надежда на дальнейшее, постгостиничное продолжение общения постепенно прорастала в ней.

Наконец, печенье закончилось, коньяка осталась треть бутылки и стало ясно, что пора отправляться в постель. Ника вновь прикрылась дверцей шкафа, сняла платье и надела халатик. Легла в свою койку.

Он пересел со стула на кровать Ники и ласково провёл ладонью по её каштановым волосам.

– Моя девочка. Досталось же тебе в жизни. Можно я буду называть тебя «моя девочка»?

Ника порозовела. Сейчас всё произойдет. У них всего два дня. А может один, она же не спросила, когда уезжает он. Роман с кинозвездой, пусть и скоротечный. Может, в её жизни больше ничего и не будет такого. До сих пор были только серые тоскливые будни. А может, он увлечётся ею, ведь она прехорошенькая и об этом знает.

Он наклонился и поцеловал её в губы. Ника закрыла глаза. Он продолжал гладить её по голове. Откинул одеяло. Провёл рукой по её груди, сверху, по халатику.

Задышал тяжело. Она вся напряглась. Ничего не происходило.

(Он ждёт от меня инициативы? Ничего себе, самомнение. Кинозвезда, пускай, но есть же правила приличия).

Он убрал с постели Ники тёплое одеяло, переложил его на стул, она слегка улыбнулась, предвкушая.

(Опять? И с этой тоже? Невыносимо! Что будет со мной? И ведь чем дальше, тем хуже. Оно растёт. Оно во мне растёт!)

Он развязал пояс на её халате, приподнял Нику, стянул с неё халат, откинул его в сторону. Ника осталась в одной шёлковой коричневой рубашке. Почувствовала зябкость. Он продолжал гладить её по голове и груди, громко дыша, глаза его блестели от возбуждения.

(Я хочу её. Хочу. Я хочу её убить. Задушить. Взяться за это тонкое горло и сжать его руками. Разорвать ей рот. Это немыслимо. За что? За что мне эти страдания?)

Ника ждала, но кроме поглаживаний по телу – ничего! Он импотент? Нет, вот же она видит под его одеждой выпуклость, он прижимается к ней, и она ощущает каменную твёрдость этой выпуклости.

Ей стало холодно. Она выпросталась из его объятий и подошла к шкафу. Сняла с плечиков свою безрукавку из натурального меха, накинула сверху на коричневую шёлковую рубашку. Вернулась к нему.

– Это у тебя натуральный мех? – спросил он.

– Да. Очень тёплая, я люблю её.

– Мех похож на волчий.

– Возможно, я купила её на ярмарке овчаров в горах. Удобная, только когда намокает от дождя, дурно пахнет. Что с тобой? Я же вижу, ты словно не в себе.

– Ничего, просто волнуюсь, ты очень нравишься мне, у тебя такая нежная шея, гладкая кожа. Такие страстные, изогнутые губы.

Ника вновь закрыла глаза, улыбаясь.

Он рывком выхватил её из постели, посадил к себе на колени, завёл руку под шёлк рубашки и сжал грудь ладонью. Сначала нежно, потом грубо, ещё сильнее… сильнее… Она вскрикнула от боли.

(Убить её. Хочу. Оторвать сосок, нет, всю грудь, она такая маленькая, помещается в моей горсти. Сначала левую, а потом, когда потечёт кровь, правую, потом…)

Ника попыталась выбраться из его объятий.

– Мне холодно, – сказала она, – и ты делаешь мне больно. Просто ложись ко мне и прижмись, согрей меня своим телом. И будь нежнее, прошу тебя.

Он осторожно уложил её обратно в постель. Сидел, задумавшись.

– Ника, послушай! Может, если я тебе это скажу, мне станет легче. Мы больше никогда не увидимся, а если ты кому-нибудь расскажешь, я скажу, что ты врёшь. Тебе никто не поверит, поверят мне, у меня безупречная репутация в актёрском мире. Только выслушай меня и дай совет, может быть ты, далёкий от всего этого человек, подскажешь мне выход.

– О чём ты?

– Ника, в том 6-ти серийном фильме я снимался три года. Три года подряд мы гнали план, без остановки, потому что у продюсера были проблемы с его банком, и мы боялись, что его счета заморозят. Я каждый день выходил на съёмочную площадку. Я был в образе даже ночью, во сне.

Он остановился и закрыл глаза. Отвернулся, потом продолжил, не глядя на Нику.

– Я играл Гитлера. Сначала в его молодые годы, потом во время войны. Я просмотрел кучу хроники, я скопировал его походку, голос, манеру общения, я до того жил ролью, что импровизировал на площадке, и режиссёр говорил, что мои диалоги лучше, чем в сценарии. Я видел сны, как Гитлер, думал, как он, я три года был им, и…

– И что из этого? – спросила Ника.

– Я не могу выйти из роли! – с отчаянием закричал он. – Мне в ней комфортнее, чем в моей собственной жизни! Я чувствую себя кровавым тираном, я жажду убивать, ты не представляешь, как это страшно! Я так хочу вернуться к себе, стать самим собой, тем, кем я был раньше, обычным нормальным человеком, но я не могу. Оно меня не отпускает и даже растёт! Я уже не играю роль, я есть он! Я убийца, я Гитлер!

Ника охнула. Потом произнесла:

– Но это же зависит только от тебя! Сделай над собой усилие, пойди к психологу, наконец.

– Я был у психолога. Я выслушал все его глупости. Он ничего в этом не понимает. То есть, он понимает, что со мной случилось, но не знает, как с этим бороться. И знаешь, что он предсказал мне? Он сказал, что когда фильм выйдет на экран, то же самое произойдёт с теми, кто его будет смотреть. Не только со мной, воплотившимся в Гитлера, потому что я играл его, но и с теми, кто будет это смотреть, потому что такова сила экрана, сила отождествления себя с экранным героем, сила убеждения зла!

– Так почему же ты называешь его глупым? Он же всё правильно говорит!

– Потому что он не видит опасности. Он думает, что всё ограничится виртуальным представлением, а я чувствую всё в реале. Я вижу обнажённую женщину, и во мне растёт желание. Не желание взять её, а желание избить, разорвать ей рот и промежность. А потом, насладившись жестокостью, убить. Я сдерживаю себя, но не знаю, где тот предел, когда я уже не смогу себя сдержать.

(Нет, он не импотент! Наоборот! Он очень несчастный человек. Ничем я не смогу ему помочь, надо просто держаться от такого подальше. И вообще, зачем мне всё это, даже знать о таком не хочу, надо как-то вежливо прекратить беседу. Хорошо, что стол дежурной прямо рядом, у двери. Хотя, конечно, он нападать не станет, не для этого исповедался, и ведь видно, что он мучается, сам себя ненавидит).

– Ника, выслушай меня. Это страшно. Я понял то, о чём не сказал психолог. Может, он сам этого не понимает, может, просто не хотел меня обижать. Роль Гитлера была пусковым крючком, триггером. Экран выпускает наружу то, что в человеке заложено было изначально. Если его не было, то и не проявится. И вопрос только в том, что мы до времени не знаем, есть оно или нет.

Ника кивнула, поправила на себе меховую жилетку.

(Он просит совета, какой я могу ему дать совет? Вообще, зачем мне всё это нужно? Главное, чтобы он меня не тронул. Но уже не тронет, раз всё рассказал и просит помощи. Несчастный человек! Как хорошо, что всё это не со мной. Слава Богу, что я просто маленькая незначительная частичка общества, никакая не звезда, и не надо мне, первый раз благодарна судьбе за это).

– Я думаю, тебе надо просто сыграть другую роль, в другом фильме. Комедийную, добродушную. И она перебьёт эту. Таков мой совет. И всё пройдёт, – сказала Ника.

(Она меня не слышит. Она не только не может помочь, что с неё взять, но и слышать не хочет. Ей скучно всё это. Её даже утомляет. Вон какое у неё стало безразличное лицо. Ну да, надеялась на развлекательную интрижку с известным актёром, ночь страсти в отеле, яркое любовное приключение, а тут… такой облом. Её можно понять. Или нельзя?)

– Ника! Я думаю, это есть в каждом, мы просто не видим, до поры до времени. Весь этот ужас, он гнездится в душе, прячется на донышке, не поднимая хитро опущенных ресниц, скрывается за улыбками, за словами вежливости, за нормами воспитания, за тонкой тканью хороших условных манер, за страхом перед законом. Он выступает на свет, когда его ничего не сдерживает. Когда обстоятельства или общество дают сигнал, можно! И тут всё вываливается наружу липкой смрадной лавиной! И я не знаю, что делать с этой грязью в себе, что уж сказать про других, а я хотел бы помочь тем, кому сам уже навредил… Но как помочь другим, если я боюсь, боюсь, что однажды… я не выдержу и… Господи, не допусти меня… не допусти…

Господи, не допусти…

Он посмотрел на Нику, прикрывшую глаза, делавшую вид, что устала за день и нечаянно уснула за беседой. Она ровно дышала, густой волчий мех её жилетки колыхался в такт дыханию, открывая на груди коричневую шёлковую рубашку, надетую на голое тело.

Укрыл её одеялом, чтобы не простудилась, в номере было всё-таки очень холодно. Выпил из горлышка остатки Хенесси, выключил свет и лёг спать.

Из-за тонкой стенки доносился приглушённый голос дежурной, обсуждавшей с подругой какую-то местную городскую новость.