БОРИС ВОЛЬФСОН

КАК ЖИЗНИ ВТОРАЯ ПОПЫТКА

СНИЗУ ВВЕРХ

Имитируя движенье косяка трески −
чёрта с два запеленгуешь, отличишь от рыб −
субмарина раздвигает воду, как тиски,
и лавирует неспешно между серых глыб.

У неё запаса хода хватит на года
и запаса кислорода − на десятки лет.
А вокруг солёный космос − чёрная вода,
а внутри сидит команда, но меня там нет.

Потому что я отдельно, вовсе не дыша,
в эту бездну погружаюсь, породнившись с ней.
И летает над водою лёгкая душа,
ну а мне, пожалуй, жабры здесь куда нужней.

Повторяя очертанья, прижимаюсь к дну
и взвихряю плавниками муторную взвесь.
Я не то чтоб привыкаю, а скорей тону,
но, однако, чешуёю покрываюсь весь.

Те, кто сели в субмарину, по команде «Стоп!»
тоже рано или поздно киль о дно сотрут.
На планете пандемия и грозит Потоп,
так что я, пожалуй, выбрал правильный маршрут.

Своевременно, как видно, очутившись здесь,
я махну хвостом прощально миру-миражу.
Я к глобальной катастрофе подготовлен днесь
и теперь холоднокровно на неё гляжу.

ВИТРАЖИ

Нет, отнюдь не без разведки – в бой, −
но по плану, словно два стратега,
не впадали – строили любовь
эти двое, как конструктор Лего.

Подбирая каждую деталь,
извлекая ноты из астрала,
сопрягали стёклышки и сталь,
словно звуки звёздного хорала.

Не бродили чувства, как вино,
и страстям не требовалась проба.
Плавно в мозаичное панно
с двух сторон они врастали оба.

Без помарок строили под ключ.
Но когда в витражные спирали,
будто стриж, врывался яркий луч,
как же хорошо они играли!

НАД ОЗЕРОМ СЛОВ

Над озером слов в ожидании клёва
сижу, навострив свою снасть.
Когда же ты клюнешь, заветное слово,
спасенье моё и напасть?

Ах как мне твоей не хватает глюкозы,
твоих витаминов с утра.
Витают над озером буквы-стрекозы,
гудит запятых мошкара.

Когда бы китайцем я был и японцем,
я б смог срисовать их полёт.
Сижу, разморённый полуденным солнцем,
а слово никак не клюёт.

Но брови насупив и лоб свой нахохлив,
и боль усмиряя в виске,
я прутиком тонким черчу иероглиф
на мокром прибрежном песке.

В ведре моём пусто, не нужно безмена,
чтоб взвесить подобный улов.
Быть может, каракули эти замена
не пойманных в озере слов.

Мне с горки не свистнут варёные раки,
один на своём берегу
черчу иероглифов тайные знаки,
но смысла понять не могу.

СПАСТИСЬ ОТ ОДИНОЧЕСТВА

К руке твоей я прикоснусь рукой,
как будто приглашаю по делам.
Спастись от одиночества – какой
отважный и невыполнимый план.

Не Робинзон на дальнем берегу,
не химик, растворивший вещество…
Я до тебя дотронуться могу,
а ты и не заметишь ничего.

Гуляет осень в рыжем парике,
твердит, что с милым рай и в шалаше.
Рукой я прикоснусь к твоей руке,
и это проще, чем к твоей душе.

Слова, слова – и все с частицей не −
замки к давно забытому ключу.
А кто-то прикасается ко мне –
не чувствую, не вижу, не хочу.

Быть может, так и обрету покой,
в порядок приведу душевный хлам.
Спастись от одиночества – какой
отважный и невыполнимый план.

ОДИН НА ДВОИХ

Пересохший, кривой, бездорожный −
ни пешком не осилишь, ни вплавь −
сон бездарный, непрочный, тревожный,
безнадёжно похожий на явь.

Мы уже засыпаем, но слышим
с высоты долетевшую весть:
это мечется ветер по крышам
и срывает гремучую жесть.

Он летает по всем направленьям,
крутит, вертит, врывается в сон.
Нам к подобным природным явленьям
приноравливаться не резон.

Сновидений, как яви эрзаца,
до конца всё равно не понять.
Остаётся теснее прижаться
и друг друга покрепче обнять.

Может, так нам решенье подскажет,
приоткроет секреты на миг
этот старый подержанный гаджет −
сон – непрочный – один на двоих.

МАЛЕВИЧ

Там, где уголь замещает мел,
где холмы, а следом буераки,
вспышка света − я преодолел
световой барьер, лечу во мраке.

Здесь я оказался поделом.
Заплутав средь мысленных апорий,
глаз вперяю в чёрный окоём −
горизонт квадратных траекторий.

Будущее выжжено дотла,
прошлое не обретает плоти,
в пустоте повиснув, как стрела,
цели не достигшая в полёте.

Но пространство надвое деля,
сам себя догнать я не умею.
Эта угловатая петля
сдавливает мозг, подобно змею.

И поняв, что ночь всегда темна,
испытав различные аллюры,
я в полёте натыкаюсь на
Чёрного квадрата кракелюры.

ВОДА

Сперва в хаотической груде
ветвей обозначила цель,
потом проточила в запруде
почти незаметную щель.

Потом сквозь зелёную тину
и щебень, и липкую грязь
она, разрушая плотину,
прошла, словно полоз, змеясь.

Потом разметала преграды,
с цунами сравнима вполне.
И были катанию рады
мальки на высокой волне.

Они пролетели сквозь дыры,
как щепки и жёлтый листок,
и думали, что командиры
и что направляют поток.

Когда же, как доля лихая,
им путь преградила земля,
они умирали, вздыхая
и жабрами чуть шевеля.

А рядом – цветная открытка,
впитавшая небо слюда,
как жизни вторая попытка,
летела шальная вода.

***

Когда, как тучка на закате, догорю я,
едва увидев в небе первую звезду,
о прежнем статусе нисколько не горюя,
я мелким дождиком на землю упаду.

Я буду думать, что доставил с неба почту,
как будто в реку опрокинул синеву,
с водой смешаюсь и легко впитаюсь в почву,
и напою собой зелёную траву.

А может быть, себя расплёскивать не стану
и, так как в небе в общем нечего купить,
слизну я облако, как белую сметану,
и электрический заряд начну копить.

Проскрежещу впотьмах железною фрезою,
не предпочту в руках синицу журавлю,
и не сдержусь, и гряну сизою грозою,
и сизым ливнем всю округу затоплю.

Я прыгну в реку, не задумавшись о броде,
верхушки сосен зацеплю на вираже…
Итог один – круговорот воды в природе,
в котором я давно участвую уже.

Я снизу вверх взгляну на звёздную обитель,
на то, как лихо проплывают облака,
пойму, что я всего лишь влаги накопитель,
а смерти нет или хотя бы нет пока.

***

                         Мёртвые беззащитны.
                         Но мы надеемся, что наши книги
                         нас защитят.
                                                      Эльза Триоле

А жизнь по-свойски разберётся с нами −
утопит, как бессмысленных котят,
и нашими окликнет именами
других, и книги нас не защитят.

Увы, не защитят нас наши книги,
читай их про себя или кричи.
И всё же мы играли в высшей лиге
и забивали вечности мячи.

Но жизнь мелькнёт, в саду увянут розы,
и срок отмерит беспристрастный суд.
Потом не вспомнят ни стихов, ни прозы,
и нас они, конечно, не спасут.

А вечность надувает паруса ли,
страницы шевелит или года…
Нет наших книг, но мы же их писали
и счастливы бывали иногда.

Мы были и стрелками, и мишенью,
и ликовали – пусть на краткий миг, −
и в этом находили утешенье,
писатели давно забытых книг.