Среда, 01 сентября 2021 00:00
Оцените материал
(1 Голосовать)

ЕЛЕНА СЕВРЮГИНА

СИНДРОМ ДЕМИУРГА
(Дмитрий Близнюк. Снегопад в стиле модерн –
издательство
Ridero, 2020. – 100 стр.)

В современном речевом обиходе всё чаще встречаешь необычные слова-определения поэзии. Одно из них, наиболее яркое и провокационное, запомнилось и отозвалось особенно: поэзия – это антиразум. Развивая идею далее, хочется дополнить: поэзия – это ещё и антимир, антимир антиразума, где действуют совсем иные законы; изнаночная сторона бытия.

Одной из таких совершенных, хотя и весьма необычных версий мироздания, является книга Дмитрия Близнюка – автора журнала «Знамя» (№8, 2016: https://magazines.gorky.media/znamia/2016/8/sladkie-pylnye-yagody.html) и поэта, уже хорошо известного и за рубежом. Число его публикаций в США и Великобритании (на английском, в переводах С. Герасимова) перевалило за сотню, и в числе наиболее важных, знаковых можно назвать такие издания, как «Poet Lore» (USA), «The Pinch» (USA), «Willow Springs» (USA), «Grub Street» (USA), «Salamander» (USA) и некоторые другие. Отметим, что первые выпуски журнала «Poet Lore» были посвящены поэзии таких светил, как Рабиндранат Тагор, Райнер Мария Рильке, Стефан Малларме и Поль Верлен.

Вот и к бескрайней, самостановящейся галактике Близнюка необходимо привыкнуть, адаптироваться к особому микроклимату, научиться дышать чистым, беспримесным воздухом поэзии. Близнюк-верлибрист неизменно рождает ощущение глубины – это бесконечное подводное путешествие команды Жака-Ива Кусто, погружение с батискафом на самое дно. И если вначале ощущения могут быть непредсказуемыми (например, головокружение от избыточного давления атмосфер), то впоследствии, когда ты оглядываешься и переводишь дух, внутреннему зрению открывается невероятная перспектива, созерцая которую, ты ловишь себя на мысли: ведь это и есть настоящая жизнь.

Есть и ещё две устойчивые ассоциации, которые рождаются при чтении стихов Дмитрия Близнюка: непрерывное, усиленное движение сквозь пелену-преграду и духовный эксгибиционизм – стремление настолько обнажить, обнаружить перед читателем свой подлинный внутренний мир, что это приводит к необходимости показывать лирического героя на уровне синхронно-диахронного среза, проникая в его прошлое и пульсирующее настоящее. Поэтому художественное пространство данной книги при всей его причудливости и экзотичности – по сути, только видимость, а на самом деле продуцирование, продлевание в придуманной им же реальности субъективного «я» автора, процесс подробного выговаривания себя в окружающую действительность. А всё потому, что у Близнюка особые отношения с жизнью: мистик и антиурбанист, он регулярно вырывает себя из сетей мегаполиса, чтобы проснулись его внутренние джунгли, пробудилась мускульная сила, дающая яркие острые ощущения на уровне первозданных, природных реакций.

«Все мы – животные», – утверждает автор, и смело сдирает с себя оболочку цивилизованного человека, не боясь показать истинное, дикое, необузданное внутри себя. И тогда на месте мегаполиса расцветают джунгли, а мир начинают наполнять грациозные гепарды, красочные анаконды и даже «лакированные детёныши виолончели». Мир превращается в одну большую развёрнутую метафору жизни, где любое событие, любая встреча приобретает космические масштабы, где лицо и ласки любимой подобны планете или мистическим вратам в потустороннее, а жители мегаполиса страдают оттого, что «сломался лифт эволюции».

а сейчас я смотрю в твои глаза и вижу в них вечность
зеркала накрытые темно-бронзовым покрывалом
Et si tu n'existais pas я бы искал тебя в других глазах плечах
попах но я рад что сегодня нашёл тебя в тебе

Каждый стих Близнюка – это дышащая, живая субстанция, непрерывно растущая кристаллическая решётка – она делится, делится и далее, уже за пределами текста, остаётся и видоизменяется в твоём сознании и впечатлении, потому что тебя уже засосало в эту воронку, из которой нет выхода. Ты поддался провокации вечно голодной, глотающей миры и впечатления анаконды и стал её жертвой и пищей, но вот уже ты и сам анаконда – демиург собственной жизни, где всё самое важное происходит на пике ощущений, на пределе физических и духовных возможностей, и где простой телесный импульс может открыть путь к истине. И в итоге не остаётся ничего, кроме жажды полноты ощущений на уровне чувственном, полубессознательном, становящимся пропуском через материальное к идеальному. Да, у Близнюка одно другое не отменяет, а даже в какой-то мере обуславливает – и эта черта сродни здоровому эротизму счастливого человека, не изувеченного городом и цивилизацией. Поэтому вопреки тому, что «человечество – больное дерево», чьи «ветки трухлявы», лирический герой способен ощутить присутствие в мире и внутри себя «мерцающего фиолетового зверя вселенной» и преодолеть в себе бренное, рутинное:

да, я волшебник.
и пусть нет у меня власти над миром,
прямой и грубой, как хотел бы мой живот, мой кошелёк.
но, когда записываю в уме формулы звезды и песка, бурьяна,
высасываю из дырочки яйца птенца,
происходит оцифровывание бытия для Бога.

В этой антиномии двух, казалось бы, противоположных величин заключается уникальность мировидения Дмитрия Близнюка. Он, ратующий за телесное, провозглашающий телесное как форму полноты жизни, одновременно и отвергает его, вступая в полемику с Богом, усиленно доказывая:

я не простой кусок глины, не нищий уран,
не биологическая игрушка, не разумный болванчик.
не горшок на палке
для выращивания одуванчиков сознания

Автор данных строк напоминает мифологического кентавра, гармонично сочетающего в себе физическую, животную силу и человеческую мудрость. Более всего его волнует вопрос о неизбежности распада материи и конечности земного существования. Поэтому он пребывает в нескончаемом поиске эликсира бессмертия, и кажется, что успех близок, о чём свидетельствует образ снегопада, ставший связующим звеном всех стихов данной книги.

Именно благодаря этому образу, у которого может быть множество смысловых интерпретаций, книга воспринимается как нечто композиционно и художественно выстроенное, подчинённое общей идее. Понятно, что снег – это, прежде всего, метафизическая, экзистенциальная категория: это и некая очищающая стихия, и что-то праздничное, родом из детства, говорящее о взрослении и вхождении в новую жизнь. Многие стихи Близнюка действительно чем-то похожи на игрушечные стеклянные шарики, при встряхивании которых начинает идти бутафорский снег, скрывающий какую-то новую радужную перспективу.

А ещё кажется, что искрящиеся, непрерывно летящие куда-то снежинки – версии альтернативных миров – знают особенную тайну, представляющую интерес для алхимика. Например, они могут рассказать о том, как преобразовать текущий момент бытия в вечную, непреходящую ценность. Они могут объяснить, что на такую метаморфозу способно только время – точнее, его протяжённость и способность отдалять предметы на расстояние воспоминания о них. Воспоминание делает событие прошлого формой бессмертного существования человека. Поэтому снегопад – это взгляд на мир сквозь пелену событий, людей, ощущений. Всё это хорошо осознаёт автор данной книги:

и нечто прикрепляется к жизни –
воображение?
создаёт не эликсир бессмертия, но живучую образность,
и понимаешь – ради этих слонят на обоях стоит жить,
чтобы однажды, через годы, вспомнить, провалиться,
и понять – вот это живее тебя самого.

Привлекают внимание и характерные черты поэтики Дмитрия Близнюка. Его стихи пластичны и безразмерны, как сумочка Гермионы. Дай ему волю, они бы никогда не кончались, потому что его образность всегда в избытке, и он с сожалением ставит точку в конце каждого текста. А потом снова натягивает и натягивает нити на доске, и фактически разобраться в их логике может только он. Подобно факиру или магу, он нажимает на тайную кнопку – и перед читателем возникают гигантские картины-голограммы, напоминающие сцены из западного вестерна. Близнюк – человек-проектор.

Но при этом в книге ощущается также влияние литературной традиции. Её автор в какой-то мере становится наследником Уильяма Фолкнера, Луи Арагона, Андре Бретона, Уитмена. Сюрреалистическими мазками он рисует мир ощущений – яркий, красочный, образованный номинативными конструкциями и запоминающимися словами-маячками.

Близнюку также не чужд бунинский метод синестезии – избегая конкретики и прямых наименований, он выводит целостный художественный образ из глубины зрительных, слуховых, обонятельных, осязательных ассоциаций, а потом показывает его с различных ракурсов – то крупных планом, то в отдалении, то как реальность, то как дорогое сердцу воспоминание.

Можно также отметить, что в основе организации художественного времени и пространства у Дмитрия Близнюка лежит окказиональная метафора – метаметафора, ассоциативно сближающая отдалённые значения и чуждые мифологические системы. Так мир людей может толковаться в терминах природных явлений, астральных тел или даже неодухотворённых предметов:

у неё внутри работает кондиционер.
едва слышно. щелчки.
что-то переключается при улыбке,
даже когда обнимаемся и я целую, внутри –
под блузкой и атласной кожей…

Воссоздавая, реконструируя мир до уровня его синкретичного, абсолютно недискретного состояния, Близнюк – эволюционер, чекист времени, путешественник-демиург – торопится создать ещё и новые миры, затягивая в них и своего читателя. И если это матрица, то лично я не против такой, потому что соткана она из подлинной поэзии и абсолютно искренней любви к жизни:

многие хотят по-быстрому с жизнью переспать,
но я хочу влюбиться по-настоящему.
что же мне делать…

А делать нужно не так уж и много – просто писать стихи…

Прочитано 3222 раз

Оставить комментарий

Убедитесь, что вы вводите (*) необходимую информацию, где нужно
HTML-коды запрещены



Top.Mail.Ru