АЛЕКСАНДР КАРПЕНКО

РЫЦАРЬ «НЕКРАСОВСКОЙ» МУЗЫ
(Вадим Ковда, Валун. Стихи. – М., Стеклограф, 2020)

Эта книга ещё не вышла, но написать о ней и её авторе важно прямо сейчас, потому что Вадим Ковда умер. Он был человек неуёмной, неиссякаемой жизненной силы, и даже весть о его уходе кажется фейком. «Настоящий, большой поэт ушёл» – так отозвалась на скорбную весть Людмила Шарга. К своей смерти Вадим, можно сказать, был морально подготовлен, хотя всуе о ней и не думал. Он рассказывал мне, что дважды в схватке со смертью вышел победителем. Два раза, с промежутком в шесть лет, приходила она за ним, да так и ушла ни с чем. А вот третий её приход оказался для поэта фатальным. Хотя умер он не от коронавируса, можно с большой долей вероятности утверждать, что убил его именно ковид. Здесь, в Москве, в Строгино, он больше двигался. Здесь он был наедине с природой. Если бы не необходимость поддерживать зрение уколами в сетчатку глаза, может быть, он вообще никогда не ездил бы в Германию.

Дни калечат и жгут нестерпимо…
Но терплю их крутой разворот –
эту жизнь, проходящую мимо,
смерть, что мимо, увы, не пройдёт…

Эту даль, умерщвлённую нами,
эту, нами убитую, близь…
То ли плачет Господь временами,
то ли дьявол гогочет всю жизнь…

И крадётся тоска ледяная…
Той тоски не избегнет никто…
Жизнь, за что ты дана? – я не знаю…
Ну а смерть – точно знаю за что.

Эта книга, «Валун» – итоговая. Таких итоговых книг у Вадима набралось три. И все они выходили в критические моменты его жизни. Ковда был во многом человеком неудобным. Ругал наших признанных классиков. Ругал Маяковского. Есенина, Вознесенского, Евтушенко. Досталось от Вадима и Осипу Мандельштаму. За то, что публичными чтениями знаменитого карикатурного стихотворения «Мы живём, под собою не чуя страны…» подставлял своих товарищей-поэтов, которым он читал эти строки. «А зачем Мандельштам обидел осетин? – возмущался Вадим, – помнишь. Саша, чем заканчивается у него это стихотворение? – “У него что ни казнь, то малина и широкая грудь осетина”. Получается, ещё и осетины в чём-то виноваты». Надо сказать, что все эти придирки Ковды носили сугубо этический характер. Вадим никогда не позволял себе усомниться в поэтическом статусе наших признанных классиков. А вот что касается их морального облика, тут у него были к ним вопросы. Один знаменитый поэт сотрудничал с ЧК, другой – неискренне воспевал Ленина, ради публикации. Такая щепетильность поэта к моральному облику классиков и современников объяснялась, на мой взгляд, тем, что и себе Вадим тоже не давал спуску. Он сурово бичевал свои пороки и искренне считал себя большим грешником. Не потому ль он был зорок в этой области и по отношению к другим?

Живу, как Россия, – бездарно,
тоской и бездельем томясь.
Толкусь средь вокзальных, базарных,
народных и каловых масс.

Живу, как Россия, свободно,
не ставя начальство ни в грош.
И матерно здесь, и блевотно.
Но лучше, увы, не найдёшь.

Живу, как Россия, беспечно,
не ведая, что впереди.
Тут тяжко, а всё же сердечно…
И мне от неё не уйти.

Живу, как Россия, – безвольно…
Здесь воздух задымлен и грязь.
Но радостно мне, а не больно
с ней чувствовать кровную связь.

Живу, как Россия, – нелепо:
мечтаю, болтаю, кружу…
В развёрстое, близкое небо
с нелепой надеждой гляжу…

Ругал Вадим, как правило, тех людей, кого не знал лично и не понимал творчески. Представителей других эстетических установок. Например, он не мог примириться с мыслью, что поэзия может заниматься словоизобретательством. Он был классическим представителем «некрасовского» направления в нашей поэзии. Считал, что стихи должны отзываться на боли и страдания народа, говорить об униженных и оскорблённых. При этом он требовал от поэтических произведений качества – такого, которое было у него самого. А вот Пушкина Вадим очень любил, и гордился тем, что у его жены Татьяны была фамилия Гончарова. Это словно бы поднимало его на пушкинскую высоту. К слову, последней книгой, которую читал Ковда, была работа итальянской пушкинистки Серены Витале «Пушкин в западне».

Ковда восставал и бунтовал, когда ему казалось, что попрана справедливость. На самом деле справедливость – вещь гремучая, обоюдоострая и не всегда объективная. Не случайно древние греки полагали, что справедливость как философская категория противоположна Богу. Вадим легко находил себе врагов, но это всегда держало его в жизненном тонусе и питало лирику. Как человек, он страдал от некоторых черт своего характера. «Наверное, по-хорошему лучше было бы промолчать…», – посетовал как-то он по поводу своей несдержанности. Но насколько же ярче жизнь с такими людьми, как Вадим – теми, кто считает, что «лучше делать и каяться, чем не делать и каяться». Он понимал, что часто вредит себе своими действиями. Но ничего не мог поделать с жаждой острого слова. В его представлении неудобной правды не существовало. Он говорил о замалчиваемой подлости.

Что за страсти в пути запоздалом?
И куда меня рок поволок?
На лице моём детском и старом
проступают и дьявол, и Бог.

Бог и дьявол, конечно, не пара –
всё орут непонятно о чём,
всё ведут толковище и свару
в неприкаянном сердце моём.

Что за жребий такой злополучный!
Никому не могу услужить.
И без дьявола вроде бы скучно…
А без Бога не стоит и жить.

Даже среди такой яркой части населения, как писатели и художники, Вадим Ковда был человеком в высшей степени нестандартным. Он мгновенно притягивал к себе внимание, как притягивает к себе всё штучное, не похожее на других. Я познакомился с ним на чтениях в книжном магазине «Библио-Глобус», где писательница Елена Черникова создала интереснейший клуб «Творчество». Подошёл к Вадиму после его выступления. Меня поразило, что человек, приехавший в Россию из Ганновера, оказался на поверку большим почвенником, нежели я сам.

У каждого человека есть своя церковь.
Он ходит в неё молиться, в душу свою посмотреть.
Ходит – и тут бессильны правительство и полиция.
Ходит – и тут бессильна даже смерть.

У Вадима Ковды было своего рода мессианство неудобной правды. На мой взгляд, «провокационность» некоторых стихов Ковды больше соответствует его характеру и темпераменту, нежели спокойная, строгая классицистичность. Конечно, у Ковды есть разные стихи. И редактора часто ставят «правильного» Ковду в ущерб «непримиримому». Самому же поэту казалось, что именно там, где он «преступает черту», он самый настоящий. Кто же прав? Думаю и тот Ковда, и другой имеют право на существование. Это и призвана показать новая книга известного поэта, «Валун». Почему именно «Валун»? Это решение пришло к Вадиму незадолго до смерти. Первоначально он планировал совсем другое название книги. Мне кажется, валун – это сам поэт, стремительно скатывающийся с горы. Но вот он уже скатился в зелёную долину. И его не поднять и не перенести в другое место – слишком тяжёл, неподъёмная ноша. Думаю, валун – это, прежде всего, иносказание. Есть в новой книге Вадима Ковды и стихи созерцательные. Например, вот это стихотворение родственно, на мой взгляд, лермонтовскому «Выхожу один я на дорогу».

СИРЕНЕВАЯ НОЧЬ

Буду просто стоять и смотреть,
буду слушать, вдыхать этот воздух.
Свет исчезнувший начал гореть
в проступающих медленно звёздах.

От земли до небес – тишина.
Тёмно-жёлты огни за рекою.
Да сиренево светит луна,
освещая пространство земное.

Тишину и сиреневый свет
отражают замерзшие лужи…
Пусть так будет хоть тысячу лет,
я подобный покой не нарушу.

Пусть нарушит его самолёт,
пусть нарушит дурная собака.
Пусть петух тишину раздерёт,
отвлечёт от сверканья и мрака.

Мира этого я не сужу.
Это дело другим оставляю.
Ничего у него не прошу
и ни в чём его не укоряю.

И, созданье его одного,
не ругатель и не низвергатель,
я – хранитель, смотритель его,
я – любитель его, восторгатель…

Звёзды, звёзды да эта луна,
да ещё огоньки за рекою.
Тишина только цветом полна –
освещенье сегодня такое.

Так спасибо, сиреневый свет!
Лес ночной, тебе тоже спасибо!
Миллионы вам праздничных лет.
Оставайтесь чисты и красивы.

Значит, это бывает с людьми:
как когда-то в минуты молитвы,
вновь чудесные чудятся ритмы,
выше музыки, выше любви.

Вадим был настоящим другом, он не пропускал ни одной возможности пообщаться. Съездит в Германию, сделает в там укол в сетчатку глаза, чтобы хоть немножко видеть – и возвращается в Москву. И тут же звонит мне, предлагает повидаться. Часто привозил маечку или курточку из Европы, выказывая при этом изумительный глазомер и цветомер. Предвидел, какой цвет мне подойдёт, а какой – нет. Он ведь работал раньше кинооператором! Не зная моих размеров, всегда попадал в точку. Ни один мужчина никогда не выказывал мне такой трогательной отеческой заботы, даже папа. Через вещи и беседу Вадим щедро дарил теплоту своей души. Он пару раз съездил с другими писателями в Афганистан, когда там стояли наши войска, и мы с ним часто беседовали на «афганскую» тему.

Он любил свой район. Убеждал меня, что в Строгино, на набережной Москвы-реки, гуляют люди в высшей степени культурные. «От них даже мата не услышишь!» – говорил Вадим. И пару часов, пока мы гуляли по набережной, всё так и было. Когда потом кто-то из прохожих, не подозревая о словах Ковды, всё-таки выругался, Вадим сказал, что это, видимо, человек пришлый, не слышавший, что здесь ругаться не принято. Именно Ковда обратил моё внимание на тогда ещё только начинавшего свой взлёт блогера Юрия Дудя. Он всегда приветствовал смелость, интересовался новым в интеллектуальной и творческой сфере. Интересовался даже рэпом. Пытался понять, почему рэперы собирают стадионы, а лучшие поэты – нет. Ковда был большим жизнелюбом. Радовался, как ребёнок, что получил квартиру именно в Строгино, где отдыхает душой, говорил, что это вообще лучший район Москвы. Мне будет очень не хватать его бесед. «Ты слишком добродушен в творчестве, – предостерегал меня Ковда. – Поэту нужно поднимать острые темы!». Я запомнил эти его слова как назидание. А стихи Вадима – будут с нами всегда. Мёртвые помогают живым. Так что слёзы – отменяются!

По поводу мира вы правы –
он падший с далёкого дня.
И то ж – в отношеньи державы,
и то ж – в отношеньи меня.

Я знаю тоску и блаженство
(к тоске всё же больше привык).
И я не достиг совершенства,
но честности всё же достиг.

Кто силой, умом, кто грехами
останется – выберет Бог.
А я лишь стихами, стихами…
Я только лишь это и смог.

Читайте их, милые люди –
соскучиться точно не дам.
Прощайте! А, впрочем, не будем
прощаться – увидимся ТАМ.