АЛЕКСЕЙ МИРОНОВ

«В СИРЕНЕВЫХ КУЗНЕЧИКАХ ДУШИ…»

ЧИТАТЕЛЬ

                                                     Анне Акчуриной

Когда весенние березы шумят в ноябрьской голове,
читатель ждет уж рифмы – розы // навотвозьмиеескорей.

Читатель – это не учитель, а сесторонний адресат,
такой души невольный зритель, всенепременный арестант
потемок времени и зренья, сегмент невыцветших полей,
листающий словоучитель души измученной моей…

И впредь, когда сгущает тучи небесный облак грозовой,
он слышит шум берез шипучий и погружает образ свой
по рукоять в затекст дремучий.

СКОЛЬЗЯЩИЙ ЖЁЛУДЬ

так жёлудь скользящий над не и над ни
минует минуты и все повседни
холодного атома спит гороскоп
и звезды стекают зеленкой на лоб

в кармане темнело по невечерам
все низости тела не грело ни там
где сквозь скорлупу театральный разъезд
ни там где снега умаляют твой вес
в мореную маковку как же ты влез
в кружочки медведей и в шишкинский лес

просодий исполнит на рюмку вперед
а там и забудет а тут и умрет
вот так и живут по тебе облака
из косточек света и зги молока
исполни-ка полдник и жди меня там
где горний кагор да мышистый маасдам

устал
устают в этом номере все
а вот напиши своей чёрной лисе
и лапку для жёлудя ей протяни
чтоб не вечерело на дне и на дни

МИР В ПОГУЖЕНИИ РЫБОВ

И когда Господь меня спросит: зачем ты мутил эту воду
И зачем тебе это надо было, уроду,
Я отвечу о рыбах невнятных и замолчу,
В заповедный запах склонившись, к самому ко плечу…
В сон уходя к травяному дну…

*******************************
мир в погружении рыбов,
огромных рыбов, которые несут на себе домы,
мирных рыбов, спи.
Спи, мой остров осознанных и ведомых,
по течению межевому кораблей в ночи и из ночи,
спи, пока смерть не разучит нас очень
из вечера в вечер.
Рыбов как по нотам читаем и помним, как отче,
таких, что очи пропускают в стекла сверху свет поплавков.
Рыбов нужды и печали и проч. А прочих нет,
что ни живцом, ни приманкой не будут мутить воды.
Гладь мирных рыбов, останки их, спи,
помнишь, что утро предложит тебе беды,
словом злак на завтрак пополдничает и вперёд
говорить, кто живеет первее и кто позади замрёт.
Лягут на дно, словно слоем того мезозоя,
из которого вся эвридика и соткана и снята
с невесомой удочки. Со снежинкой у места рта
невредимая выйдешь из вод и будешь в руках светать…
и не помнить меня такого, каким бы я мог летать.
Спите, рыбов моей души до рассвета ждать.
Спите, воды. и дайте и мне поспать.

ГЛЯДЕТЬ В ПОПЛАВКИ

сонных объятий полны небеса
сонных созвездий из Девы и Пса
сотканных словно большой Бегемот
переплывёт меня наоборот

в ту же плетень что и ночи без сна-
добья подобья взлетает блесна
в заводь падёт упадет поцелуй
ты и припомнить не вспомнишь не дуй

на сердце просится броситься зверь
многоэтажных как эра потерь
вот и всего-то что глаз не остёр
вытер рукой синий звёздный костёр

пламенем плачет из сотканных снов
добий подобий медвежьих ковшов
вырос на вырост и стал набекрень
в шапке ушапке невидим немень-

ше неуже простирается за
небо немеет в своих стрекоза-
х понемногу и будем легки
в свете как в лете глядеть в поплавки

КАК БЫ Я НИ БЫЛ С ТОБОЙ МОЛЧАЛИВ

Как бы я ни был с тобой одинок,
И в никакую не падал бы краску,
И не впадал бы в осенний приток,
В детскую, злую, нестрашную сказку.

В иволгу дунешь – шуршит под листвой
Сердце из воздуха и перегноя.
…То я не сплю по ночам головой,
То просыпаюсь от этого «то я»…

Всё бы прошло, и припомнилось так:
Воды стоят, до небес укрывая
Вечер черешневый, сок или мрак,
Нас под собой не подразумевая.

***

Соседская «Волга» стоит за окном и не тонет
В ночных колыханьях и в вечнозеленой грозе.
Мои светляки сигаретные гаснут и мрут на балконе,
И кофе парит и стремится понравиться мне.

Прибудет рассвет и рассеет сезонное горе,
И добрый сосед перескажет, что видел во сне:
Соседская «Волга» впадает в Каспийское море,
И пена блестит на её потемневшей корме.

СЕЙЧАС СОТВОРИМ И ПОКУРИМ

«Сейчас сотворим и покурим, –
Сказал и устало вздохнул. –
Так много космической дури
Я в это творенье вдохнул.

Так много, что им и не надо.
Пусть будет светить иногда
В волшебную мглу листопада
Лесная ночная вода.

Они повздыхают на небко
И божью коровку спугнут.
И все ожидания редко,
Неправильно сбудутся тут».

И вот от такого «покурим»
Плывут до сих пор облака.
И аурум тонет в лазури.
И в звёздном укропе река.

***

Бережёного Бог окружает:
Слева, справа, и всюду, и всяк…
И поэтому не обижает
Бережёного каждый дурак.

Ну а если ты вовсе не светел
И мерцать не привык в тишине,
То обидят тебя даже дети.
Даже там, где их вовсе и нет.

БУДЕШЬ ЛЕЖАТЬ В БОРУ…

Будешь лежать в гробу,
словно в сосновом бору,

в инее, в искорках глаз
тихих шуршащих пролаз.

Вытянись, выспись песком
и не стучи там виском

в озеро белых линей,
в шторку из шкурки своей.

Утренний бор о заре
вышьет узор по тебе.

Впору лежать и светать.
И никуда не дышать.

***

                       памяти А. Балабанова

все ещё спишь в этом каменном веке
каменным оком в себя обратясь
на проходящем впотьмах человеке
тушью начертаны холод и грязь

тусклый фонарь в фиолетовой раме
он пронесёт мимо всей тишины
вот и твои похоронные сани
в разные стороны будут равны

ПОСЫЛКА ЛЮБВИ И ПЕЧАЛИ

Отсюда только это и берём
И больше никуда не помещаем.
В чернильных складках пыльный водоём
Наполнен летом, и наполнен чаем.

В сиреневых кузнечиках души
Разлиты кислород и обаянье.
John Milton Cage нам светит и шуршит,
Молчит и светит Северным сияньем.

Обетованным голосом звеня,
Созвездья ничего не обещают…
И стали звуки покидать меня,
И свет дымится над остывшим чаем.

Мы больше ниоткуда не уйдём,
Мы больше никому не помешаем…

КОЛОКОЛЬЧИК

Люби меня, как папа любит маму,
И снись в кофейных чашечках цветов.
Пусть самовар шипит и топит панораму
В фамильных складках алых парусов.

Приобрети мой колокольчик тусклый,
На слух не заглуши его полет:
Которой музыкой он врёт своё искусство,
Которой любит и в тебя поёт?