Среда, 01 марта 2017 00:00
Оцените материал
(0 голосов)

АНАСТАСИЯ ЦВЕТАЕВА

ОБ ОЧЕРКЕ МОЕЙ СЕСТРЫ
МАРИНЫ ЦВЕТАЕВОЙ «ЖЕНИХ» 1933, ПАРИЖ

Трудно мне найти настоящие слова, а ещё труднее истинный тон возражения на этот очерк Марины. Он написан четверть века спустя тех лет, с которых начинает Марина повествование о Толе Виноградове. Родился этот очерк из затаенной обиды – за меня, за отказ мне в работе в 1921 году (Я пришла к нему, как к старому другу, когда он был директором Румянцевского Музея, а не музея Изящных Искусств, которого был наш отец! Эта ошибка придаёт всему очерку – тон: ошибочность тона сопутствует всему очерку. Марина часто дает себе волю не считаться с правдой, посему трудно возражать ей как автору, по существу имеющему дело, частично – с фантазией (см. мою статью “Корни и плоды” в журнале “Звезда”, 1979, № 4). Таков её стиль художника. За годы нашей с ней разлуки (1922 – 33) она спутала два Музея: я никогда не служила в музее Румянцевском, и не десять лет, а восемь лет прослужила в музее Изящных Искусств (1924 – 32). Марина правильна запомнила, что я прослужила (в Музее Изящных Искусств) все восемь лет сверх штата. Но принял меня директор, профессор Н.И. Романов, а не А. К. Виноградов, никогда директором Музея Изящных Искусств не бывший.

В очерке “Жених” А.К. Виноградов назван фамилией Тихонравов, поэтически созвучной. Как не был он директором основанного нашим отцом Музея, так не был А. К. Виноградов женихом – ни Марины, ни моим*.

Не был он подобострастным к нашему отцу, и к обеим нам относился не ч е р е з п р и з м у нашей дочерности к нужному ему выдающемуся профессору. Да и отношения нашего отца к студенту А.К. Виноградову оказалось – по моему исследованию – совсем другими, чем мы обе предполагали. И Марине и мне к а з а л о с ь тогда, что папа “продвигает” Толю в Румянцевском Музее, так как Толя был сын очень скромной в средствах семьи. На деле же оказалось, что папа ценил Толю как очень образованного юношу, знавшего древние языки и согласившегося бесплатно работать в Румянцевском Музее три года вольнотрудящимся, отдавшим свои свободные часы раскапываниям в Музее книг, рукописей, документов – как страстный любитель книги. Таким образом выяснилось, что не Толя Виноградов, мой с детства по Тарусе знакомый был заинтересован в отношение к нашему папы, а наш отец хорошо к нему относился, отличал его бескорыстие. Так отпадает версия Марины о его заинтересованности в нас, как в дочерях нашего отца, что ошибочно проходит красной нитью через весь очерк “Жених”.

Мариной он интересовался как поэтом, в женихи её не метил, а между ним и мной годы длилось небольшое увлечение, во взрослые годы, когда он был женат и я была замужем, перешедшее в дружбу.

В 1915 году он навещал меня, приехав с фронта, контуженный, очень скромно рассказывал о себе, и лишь много лет спустя узналось о том, как храбр он был – в приказе о его награждении Георгевским крестом значится, что не щадя себя, из-под оружейного огня он, командир санитарного отряда, спасал раненых солдат… В день, когда казак – фельдшер, посланный по открытой дороге за истекающими кровью ранеными, погиб – Анатолий Виноградов сменил его под прямо направленным на него огнём – и успешно выполнил это опасное поручение. Эти факты взяты из приказов по награждению по конному отряду генерала Трубецкого. Знай всё это Марина – она, конечно, не писала бы иронического, несправедливого очерка об Анатолии Виноградове…

Меня сердечно тронул пыл Марины за неприятие Толей меня на работу, когда я в ней нуждалась, но восстановление истины дороже. Восстановить облик человека – наш долг.

Просматриваю очерк “Жених” – эпизод с крошечной гусеницей, случайно попавшей в письмо, Мариной дан символично, как увеличенный в лупу. Значения никакого в моей переписке с Толей он не имел. “Дураком” и “наглецом” я Толю никогда не называла - и повода к тому он не давал. Никогда не быв – ни Марининым, ни моим женихом, он был много лет другом, интереснейшим собеседником и напрасно Марина насмешливо трактует его писательство – ещё в доме нашем, в Трёхпрудном, он читал нам в моём отрочестве свой рассказ «Девочка со скрипкой», тогда уже показавший его талант.

В 1920-х годах, когда он уже был директором Музея, он переживал душевный кризис, и я в письме к нему – что хранится в ЦГАЛИ, напомнив ему давние его стихи о таинственном страннике, пишу: “Я всегда верила в Вашу душу” и – “помните, что я Ваш верный друг”.

Приводимого Мариной грубого тона моего к Толе, как будто он в “ухаживании” за мной настойчив, и я “отбиваюсь” – не было никогда – тут Марина “стилизует” мое отрочество – неудачно:

“Когда же Вы, Ася, наконец, вырастете?
Для Вас – никогда.
Наконец прозреете?
На Вас – никогда!
Как вы ещё молоды! Слишком молоды!
Для вас – навсегда!»

Другой Толя и другая Ася! Не мы! Разве могла бы десятки лет длиться дружба – после такой “беседы?”

“Жених” никогда не сделавший предложения ?...

В моём очерке “Маринин дом” приведен момент, когда Толя читает мне в лицо, при моём юном муже – свои – назвать ли их “любовные” стихи, полные горечи… Момент был тонок, неуловим, трагичен… И посвящены были стихи “написавшей мне из Италии” (откуда я незадолго до того вернулась).

Романа же между нами не было никогда. Но и долго после смерти нашего отца длилась наша нежная, чуть ироничная, дружба, лишь в 1921 году омрачённая историей с его отказом мне в работе. Но мне тогда не было известно, что ему было трудно принимать на работу в Музей друзей – людей “из старого мира”, на него давили, и он должен был каждый подобный шаг «объяснять», что не дворян он устраивает, а людей знающих по несколько языков, коих он не мог находить ни в пролетарской, ни в крестьянской среде.

Вспоминаю: после войны – контузии – в Толе начались странности, годами сгущавшиеся, переходившие временами в тяжёлые душевные переживания. Много ходит слухов о нём, но слухи – недостоверные, и им верить – трудно. Но образ этого человека во мне живёт светлый, несмотря на разнородные суждения о нем…».5


Однажды у нас с Анастасией Ивановной об А.К. Виноградове состоялся разговор, который сохранился в магнитной записи. Привожу его тут:

«Ст. Айдинян – Анастасия Ивановна, Вы мне (в письме) написали, что Анатолий Виноградов никогда не был Вашим женихом, а в тоже время как Вы понимаете это слово «жених»?

Анастасия Цветаева – Сделал предложение!..

Ст. А – Вот как… Но его мать шла к Вам с намерением говорить о чувствах своего сына, как Вы пишете в своей книге…

АЦ – Я не дала возможность ей сказать, потому что боялась, что это её, (Надежду Николаевну), огорчит…

Ст. А – А в каком году это было? Вы не помните?

АЦ – Как же не помню, в 1911-ом году! Когда она приехала, я сразу поняла чутьём женским, зачем она приехала… Что надо жениться…

Ст. А – Но между Вами было же какое-то увлечение?.. Судя по всему…

АЦ – Да, было увлечение, несомненно… Это был и 1914-ый, и 1913-ый год, и потом он бывал у меня…

Ст. А – А Вы никогда не говорили с ним о его книгах? С Виноградовым…

АЦ – (Много позже) я, наверное, сказала то, что могла сказать (ему), что мне очень понравилось начало его книги о Паганини, но это самое начало, потому что в самом начале были прекрасные первые страницы об Италии, я не помню сейчас что там было, но там так был передан дух Италии, но потом, когда я стала читать о самом Паганини, он очень прозаически о нём пишет, – главным образом материальные дела его, о вечерах его удавшихся, неудавшихся… Его импресарио, и так далее… Скучно очень… Он говорил о себе, что он очень не музыкален, что медведь наступил ему на ухо, а с таким слухом писать о музыканте было неосторожно…

Ст. А – Анастасия Ивановна…

АЦ – Он хорошо описывал инструменты музыкальные… А дух музыки он не дал в этой вещи, потому что…

Ст. А – А Вы знаете, здесь есть один очень странный факт… Вы говорите, что ему медведь наступил на ухо, и в тоже время Вы знаете, он же написал свою книгу «Осуждение Паганини» в 1930-ых годах, а что я обнаружил в архиве в его записях 1910 – 11 года?.. Уже тогда, в 1910-11-ых годах, он пытался писать повесть о девочке со скрипкой, которая была незаконной дочерью Паганини и он описывает её игру на скрипке, описывает так музыкально!

АЦ – Как называлась?..

Ст. А – «Девочка со скрипкой»…

АЦ – «Девочку со скрипкой» он нам читал её в нашем доме в виде рассказа… Так давно… Я просто не помню, хорошо это или плохо… А Вы читали это, да?

Ст. А – Сама повесть не сохранилась, сохранились многие страницы её, намётки по ней, в записной книжке, «начатки» это можно назвать…

АЦ – От того что он… У него не было, допустим, слуха, большого музыкального понимания музыки, но меня поразило, что такая легендарная личность как Паганини, она не зажгла его со стороны слухов о нём, такой мощи его игры, а он писал прозаически о его вечерах, скучно было читать. Были сборы, не были сборы, кто-то его обманывал… Кто-то что-то задерживал, этак проходишь с трудом через книгу, и то очарование, которое было в начале, оно потом остыло, впрочем, я может быть пропускала хорошие места, если разочаровалась, то уже невнимательно читала.

Ст. А – А скажите, что ещё он читал Вам, Виноградов, в те далёкие годы, когда он к Вам (приходил), бывал, в семье, Вы не помните?

АЦ – Нет, я не помню, а вот «Девочку со скрипкой» я помню.

Ст. А – А «Повесть об очарованном книжнике»? Вам ничего не говорит это название?..

АЦ – Нет, нет… Интересно…

Ст. А – Там как в том стихотворении, тоже старик мистический… Есть такая незаконченная повесть у него…

АЦ – Может быть, он и читал какую-то главу оттуда, возможно…».


Анатолий Корнельевич действительно весьма сухо принял в своём кабинете Анастасию Ивановну, когда та просила его о месте при музее и не помог, или… не смог помочь.

Причины тому могли быть разные. Во-первых – мест действительно не было. Попробуйте сегодня, не в голодные годы, устроиться на работу в РГБ, бывшую Ленинку и бывшую Румянцевку! Скорее всего, вам ответят в отделе кадров, что штат полон и вакантных мест не имеется. Во-вторых, сама А.И. Цветаева в разговоре с автором этих строк предположила – Анатолий просто не захотел иметь на работе человека ироничного и язвительного, какой при случае она могла быть. Она ведь внутренне не принимала того административного «пыла», с который Анатолий исполнял свои директорские обязанности. А он был самолюбив. И, в-третьих, ещё одно обстоятельство, которое могло стать препятствием… А.К. Виноградову и так приходилось в 1920-ых годах оправдываться, он писал в редакцию «Вечерней Москвы»: «Социальный состав всех библиотек и музеев одинаков, я не имел никакого отношения к комплектованию штата в 1918-1920 гг., но свидетельствую, что невозможно было найти людей, знающих много иностранных языков в чисто пролетарских семьях. Музееведы и искусствоведы несомненно были связаны с дворянской Россией, но на службе Советов многие оказались из них на высоте оказанного им доверия».6

Вот что имела в виду в своём очерке А.И. Цветаева.

Впрочем, несмотря ни на что, Ан. Виноградов и Ан. Цветаева в 1920-1930 годы продолжали поддерживать дружеские отношения. Она даже писала ему в годах 1920-ых: «Милый Толя. Я Вам не сказала, и поэтому теперь пишу это – я всегда верила и верю в Вашу душу / не смейтесь и не скучайте над этой строчкой / и если когда-нибудь Вам будет ещё труднее, – помните, что я Вам верный друг…».7


Человеком совершенно неотзывчивым Анатолия Корнелиевича не назовёшь. Виноградов помог выехать в Москву из Балашова и устроиться на службу своему другу Сергею Михайловичу Соловьёву, хотя и пришлось в те недоверчивые времена преодолевать трения при «проведении» его в музей. С.М. Соловьёв – не только поэт, филолог, переводчик, но ещё до революции он рукоположен в сан священника. У Анатолия тогда уже были иные верования и со времени принятия Соловьёвым «священства» их жизненные пути стали постепенно расходиться. Декрет воспрещал проведение служб в церквях при учреждениях. В Румянцевском музее временами декрет нарушали. Старое чиновничество настаивало на продолжении молебнов. С.М. Соловьёву трудно было отказать. Он писал Виноградову в 1922 году: «Я думаю, ты был прав, опасаясь моих служений в музейской церкви, именно в интересах музея и его репутации».8 С. Соловьёв по собственной воле покинул музейную службу. Но им суждено будет встретиться с Анатолием ещё не раз в будущем.

Завершая тему взаимоотношений сестер Цветаевых и Анатолия Виноградова, нельзя не вернуться всё же к событиям более ранним, многое в неприязненном тоне очерка Марины Цветаевой «Жених» объясняющим.

Вот фрагмент из текста «Воспоминаний» А.И. Цветаевой, опубликованный только в 2008 году в большом двухтомном собрании её мемуаров:

«Был день 14 апреля. Он надолго запомнился. Марина уехала с ночёвкой к Нине Виноградовой и вернулась оттуда в нежданное время (не помню – поздно ли вечером или рано утром). По её взволнованному лицу шла смена выражений – оскорблённая гордость борола смущённость, смущенье – досаду. Она рассказала мне, что произошло: они с Ниной, тайком от Толи, решили попировать и выпить вина. Уговорились, что Марина принесёт его, Нина спрячет, и они запрутся в Ниникиной комнате. (Марина звала Нину – “Ниника»”).

Нина принесла угощенье – но много ли они выпили, или, может быть, потому что было разное вино, Нине стало плохо. Марине пришлось выйти из комнаты, позвать на помощь. И произошёл страшный скандал: “Толя неиствовал, кричал, мать тоже была очень взволнована… Бывать у них Марина больше не будет. С ней очень грубил Толя, её ноги больше не будет там!

Вдруг, ожесточаясь на меня (так ей в тот миг сочувствовавшую): “Ты, конечно, будешь бывать, ну, что ж! Ты всегда остаёшься после меня – “на затычку!”. Я, избегая реплики:

– А как Нина?

– Ничего, пришла в себя, – сухо сказала Марина.

В тот день меня больно кольнули слова Марины.

Только теперь я поняла их иначе. Да, именно так, после Марины, её трагического конца, я, волей судьбы, осталась людям – заткнуть, хоть частично, рассказом о ней – огромную пустоту после неё. Слова её, тогда брошенные в раздражении, стали провидческой явью.

Виноградовы при встрече со мной были по отношению к Марине сдержанны, тактичны. Может быть, раскаялись, что погорячились? Но Марина – как и в размолвке с Лёрой – уже не вернулась к ним.

Стихи Марины того времени, никто не помнил их, кроме меня:

Где-то маятник качался, голоса звучали пьяно,
Преимущество мадеры я доказывал с трудом,
Вдруг заметил я, как в пляске закружилися стаканы,
Вызывающе сверкая ослепительным стеклом.
Что вы, дерзкие, кружитесь, ведь настроен я не кротко,
Я поклонник бога Вакха, я отныне сам не свой,
А в соседнем зале пели, и покачивалась лодка,
И смыкались с плеском волны над уставшей головой…». 9

После этого инцидента уже не было прежней дружбы у Марины Цветаевой с Виноградовыми, у неё остался горький осадок, отразившийся на очерке «Жених». Анастасия Ивановна по-прежнему долгие годы до своего ареста в 1937 году продолжала общение со старыми друзьями. А стихи Марины Цветаевой, тут приведенные её младшею сестрою по памяти, напоминают поэзию К. Бальмонта и отражают бывшие в те годы у юной Марины Цветаевой «эксперименты» с крепкими напитками, о чём вскользь упоминают поздние исследователи её биографии…

29 января 1912 года в Храме Рождества Христова в Палашах должно было состояться венчание Марины Цветаевой и Сергея Эфрона, именно со стороны невесты, Марины Ивановны, о которой записано – Дочь Тайного Советника девица Марина Иоанновна Цветаева. Вероисповедания православного. Первым браком. [Лет невесте] 19, – поручителями значатся – По невесте: Сын Надворного советника Анатолий Корнильевич Виноградов. Потомственный дворянин Владимир Оттович Нилендер» (так свидетельствует Е.Б. Коркина в «Летописи жизни и творчества М.И. Цветаевой. В 3 частях. Часть 1. – М., 2012 – С. 46). Так что – всё тот же Анатолий Виноградов и всё тот же его приятель Владимир Нилендер, которым в юности сестры Цветаевы были увлечены, они произносили его фамилию как «Нейлендер». Он переводил с древних языков орфические гимны и Гераклита, был специалистом по античной литературе, ему посвящены юношеские стихотворения Марины… А Виноградов… Общение, несмотря ни на что, как видим, продолжалось, их всё же сталкивала судьба…


Помимо известных историко-биографических романов, которые написал А. Виноградов, в его творческом наследии, до нас дошедшем, – потерянной жемчужиной светится его новелла, написанная, когда А. Виноградов работал в Румянцевском музее, был учёным секретарём. Во времена революции, зимою в Доме Пашкова тогда от холода умирали люди, отсыревали и гибли рукописи и книги. А люди всё читали и писали…

Прочитано 3755 раз

Оставить комментарий

Убедитесь, что вы вводите (*) необходимую информацию, где нужно
HTML-коды запрещены



Top.Mail.Ru