СТАНИСЛАВ АЙДИНЯН

АНАТОЛИЙ ВИНОГРАДОВ И ЦВЕТАЕВЫ

«Девочку со скрипкой» А. Виноградов читал у своих друзей – у сестёр Цветаевых, в ныне несуществующем и легендарном доме в Трёхпрудном переулке, о котором в стихотворении М. Цветаевой «В переулок приди Трёхпрудный, / Эту душу моей души…». С крыльца скромного московского домика, где жили Цветаевы, в литературу русскую сошёл «Вечерний альбом» (1910), первая книга талантливого поэта.

Тогда Цветаева не была широко известнa, но уже замечена – «Первая книга Марины Цветаевой “Вечерний Альбом”, заставила поверить в неё и, может быть, больше всего – своей неподдельной детскостью, так мило-наивно несознающей своего отличия от зрелости» – писал Н. Гумилёв¹.

«Мы нередко бывали у Виноградовых, – вспоминает А.И. Цветаева, – Как-то так разделялись, что я – с Толей, Марина с Ниной. Толе было более двадцати лет. Большой, тяжёлый, с русой бородкой, ледяными и ласковыми голубыми глазами…».² Они принадлежали к одному дружескому кругу, в котором были Эллис, Нилендер, С. Соловьев. Об этом М. Цветаева упоминает в «Пленном духе», её очерке об Андрее Белом.

Виноградовы жили на Волхонке, близ храма Христа Спасителя. Окна их выходили с одной стороны на стены Музея изящных искусств, основанного И.В. Цветаевым, отцом Марины и Анастасии; с другой стороны – во двор, где сквозь деревья виднелся лепной дворянский герб на особняке князей Голициных. Там же, на Волхонке, помещалась частная приготовительная школа, которую держала в те годы мать Анатолия, Надежда Николаевна.

А.И. Цветаевой запомнился «заглядывающий в сердце взгляд», которым отличались мать и сестра Толи. Красивой, синеглазой Нине Виноградовой посвящены два стихотворения в «Вечернем альбоме», в одном из них, названном «Нине», звучат строки:

…Детский взор твой, что грустно тревожит,
Я из сердца, о нет, не сотру
Я любила тебя, как сестру
И нежнее, и глубже, быть может!...

Как сестру, а теперь вдалеке,
Как царевну из грёз Андерсена…
Здесь, в Париже, где катится Сена,
Я с тобою, как там, на Оке.

Пусть меж нами молчанья равнина
И запутанность сложных узлов.
Есть напевы, напевы без слов,
О любимая, дальняя Нина!

Виноградовых и Цветаевых связала Таруса. В Тарусу Цветаевы выезжали на дачу, Виноградовы там имели дом – он стоял на Ясной горе над крутым обрывом (там он стоит и сегодня). Нина хорошо пела. На одном из тарусских любительских концертов она исполняла романс Рахманинова на стихи Бальмонта. К. Бальмонту, который был тогда в Тарусе и присутствовал на концерте, понравилось пение девушки. В ответ на его похвалу Нина подарила ему живую розу – цветок поэтов.

Анастасия Ивановна как-то рассказывала: «Мы с Виноградовыми особенно в то лето дружили, когда Марина была в Париже. Но ещё до того был случай – Марина и Нина Виноградова были на вечере. Сидели они с Мариной. Плотный мужчина впереди них сидел. У него была жировая складка на затылке. – Вот в это место вонзить бы нож! – сказала Нина. Марину это заинтересовало… – Заинтересовало, видимо, тем, какие бездны скрываются в этой юной девушке…».

Меж Толей Виноградовым и Асей Цветаевой ещё летом 1909 года в Тарусе промелькнуло юношеское увлечение. В воспоминаниях Анастасии Ивановны есть лирический эпизод, об этом рассказывающий:

«Мы вступили на зелёную от пронизанных солнцем орешниковых ветвей тропинку, по правому боку долины.

Была вдруг нежность меж нас и простота. (Так бывает от тоски, что скоро расстанутся).

Толя шёл слева, большой, взрослый, по русой бородке его – по чужому, вдруг ставшему близким, лицу бежали круглые пятна солнца, серебряные в зелёном сумраке веток.

Через канаву у поворота тропинки лежало упавшее дерево. Я остановилась. И смеясь и серьезно:

– Перейдите по стволу на ту сторону! (Тоном приказа – и просьбы.)

Я ждала улыбки, остроумной реплики, лукавого спора, всего, но не этого: молча, он уже шёл, стремительно, тяжёлый, большой, – и на миг стал идти с осторожной медлительностью для успеха – и легко и сосредоточенно, двойственным шагом – через длинное, корявое, тонкое дерево. Радостно спрыгнул – развёл в сторону руки. С полупоклоном. Кто из нас был счастливее в тот миг? Он теперь весь был на солнце. Я – ещё в зелени веток. Хорошо, что он не видел ясно моё лицо!».³

Меж ними были, конечно, разница в возрасте. Ему – 20, ей – 14. Но зрелостью ума, знанием литературы и приобщённостью к поэзии, эрудированный Анатолий и Анастасия, многих удивлявшая своим ранним развитием – были почти равны.

Однажды свершилось и письменное «объяснение». Об этом Анастасия Ивановна рассказывает в отдельно изданной главке «Несколько слов о друзьях-писателях», в которой кратко – о Б. Пастернаке и О. Мандельштаме и подробнее о Т. Чурилине, П. Романове и А. Виноградове.

«Тёмный лес, звёзды, холодок, тихие голоса, хруст под ногой, вспыхивающие спички, освещающее на миг личико Нины, Толины светлые глаза, бородку, улыбку… На другой день я написала сказку о ночи под Ивана Купалу. В ней рог луны отражался в каплях ночной росы. Было что-то зловещее, колдовское. Я послала её Толе. С припиской почти нежной я получила большой конверт: Асе Цветаевой. Руки дрожали. Глаза не совсем видели строки. Тонко, мелко, прямыми точеными буквами на белом листе стояло:

“Дорогая Ася! Я люблю Вас давно”, – более ничего не помню. Торжество, радость, ликование заполнили вcё. Лицо Толи, длинные глаза, синие, ледяные – кому-то – упоенно смотрели в мои…».⁴

Ледяными кому-то… растаявшим льдом, «честной голубой водой» те же глаза предстают у М.И. Цветаевой, изобразившей Анатолия Корнельевича человеком поверхностным, корыстным…

А.И. Цветаева не согласна с мнением сестры. Когда она высказала свою точку зрения, я попросил её записать то, что она сказала, и получился малый очерк, который мы имеем благую возможность привести без изъятий, целиком.