ВЛАДИМИР МЯЛИН

ДАНТЕ АЛИГЬЕРИ. МОНОЛОГИ
поэма

1.

Гуляю в роще, воздухом дышу.
Он, как кристалл; устойчив запах хвои…
Смотрю под ноги: всюду пинеоли,
Взгляну наверх – везде на фоне неба
Гроздятся шишки между нежных игл…
И кажется: среди лазурных кущ
Хожу давно уж, позабыв про время.
Мне надо «Рай» закончить… Всякий путь
Конечен на земле. Но забываешь
О том, бродя по рощам близ Равенны.

Сирокко дует горячо, стволы
Скрипят задумчиво. Прибой доносит,
Как будто песни рыбаков, шипенье
Далёких волн… Года согнули спину.
И без того меня моя сутулость
Всегда смущала… Вот и дровосек –
Лесной мясник, разделыватель пиний.
Зимой в печи куски смолистых туш
Поест огонь… Счастливая Пинета!
Ты, пошумев, несёшь в дома тепло.

2.

Вчера зашёл в аптекарскую лавку,
Взял в руки книгу – так и простоял,
Часов шесть кряду. Вечер заалел,
В окно подул; на небе ни пушинки,
Ни пятнышка – разлитая лазурь
И золота вкрапленья, как у Джотто.
А между тем, на улице народ
Стал расходиться, празднество затихло –
И пение, и звуки мандолины
До слуха моего слегка касались.
Вот так весной, на празднике, с полвека
Тому назад увидел я синьору
В нарядном алом платье; девять лет
Ей было отроду – и мне не больше.
В кружке детей жемчужиной она
Из шёлка алого, как праздничный подарок,
В ажурном обрамлении сияла.
Мелькнувший праздник! Чуден мир с тех пор,
Как запах розы в доме Портинари.

3.

Явил нам краткий переулок
Разлуки образ дорогой.
Так узок был он и так гулок,
Так полон сладкою тоской.

Наутро яркие торговки
Брели с товаром на базар;
Днём он пустел, а вечер робкий
Над камнем пламя раздувал.

И сердца уголёк каминный
Он распалял всему назло,
И дом твой светлый и старинный
Скрывал как ангела крыло.

В окне твоём мелькали свечи,
И ты темнела у окна…
О Беатриче, как далече
Ты от меня унесена!

Стремится жизнь моя к закату;
Проулок узок и высок.
И по нему иду куда-то,
Как лавр увядший, одинок.

4.

Счастлив тот человек, кто жизнь свою
Провёл на родине, пускай не выезжая
В края другие и в иные земли.
Пусть улицу одну он каждый день
В окошко видит узкое – и время
Из колбы в колбу золотой песок
Нещадно сыпет… Пусть горячим утром
Он близ лица увидит не лицо –
Подушку, мокрую от слёз, пролитых
Бессонницей – супругой дорогой.
Пусть ласточки, крича как будто дети,
Под крышей гнёзда вьют; пускай очаг
Зимою стынет, запах – как в коптильне,
Пускай… Но он Флоренцией своей
Живёт и дышит. Сам – как воздух свежий
С её холмов, как утра дух кедровый.
Она – жена ему; когда домой
Приходит он, уставший от работы,
Она зовёт его детей к столу.
Как ангелки, в крахмаленных рубашках
Садятся в круг… Она глядит в окно
На счастие, подаренное ею…

5.

Кансоны старых провансальцев
В себя впитал я с молоком –
Весёлость нищую скитальцев,
Их блеск, как в камне дорогом.

Но юмор смерти не преграда.
И всякий день уносит та
То трубадура, то прелата,
То кавалера, то шута…

И каждый раз недоумённо
Ей гордый разум смотрит вслед,
А сердце мечется влюблённо,
И видит то, чего уж нет…

Не верит в страшную потерю,
Скорбя до самых поздних дней.
И я, любовь моя, не верю
Могиле – до сих пор – твоей.

6.

Два друга давние, Гвидо и Лапо,
Где вы теперь? Где нынче ваши дамы:
Мадонна Ванна, монна Ладжа? Где
Моя любовь, тридцатая по счёту
В сирванте юности?.. Покинув свет,
Вы, может быть, с толпой шумливой
Одетых в белое – в десятый раз –
От врат небесных Санта Феличита
Идёте с танцами и песнями, в цветах.
Играют цитры, трубы возвещают
О новом стиле и о новом веке…
А спорщик Бонаджунта на углу
Стоит и вслед глядит живым укором.
Живым?.. Друзья, в танцующей толпе
Вы Беатриче часом не встречали?
Девятую по счёту в той сирванте…

7.

Коснётся розы тленье; красота,
Как лепестки душистые, увянет.
Источит жук живую плоть листа,
И свежий цвет морщинами изранит.

Малютка донна, с нежных лепестков
Давно ль росу поэта губы пили?..
Но дом мой срыт, и лавровых венков
Листву жуки чужбины источили.

8.

Что скажешь, Каччагвида? Каждый раз
Пророчеством меня ты удивляешь.
Ты прочишь мне заслуженный венец
Из листьев лавра, что растёт в Тоскане?
Нет, мой отец – помпезных этих веток
Не надо мне вне родины моей.
Завянут листья, зелень жук источит,
Засохнут стебли от несчастных мыслей.
Флоренция глуха ко мне. Не хочет
Мои канцоны ни читать, ни слушать.
В лучах свечи давно милее ей
О дрязгах дня досужие рассказы.
Вот тот и тот застал жену свою
В постели с братом – заколол обоих;
Ту обсчитали, эту обнесли,
А Уголино в башню заточили
С детьми и с внуками – и поделом!..
Цветущая моя, в цветах сурепки
То место, где когда-то рос
Зелёный лавр, достойный Алигьери.

9.

Вчера, как роза вешняя, свежа,
Сегодня, смотришь, горькие морщины
У рта легли: два алых лепестка,
Тихонько превратились в плод
Сушёной смоквы, волосы поблекли.
В глазах, лучивших небо – блеск
Лучины тусклой; щёки – как земля
Во время засухи… Пустыни аравийской
Не так печальны зыбкие пески,
Как с розовой головки лепестки
Слетевшие – для взглядов флорентийских.

10.

С тех пор, как ад в гармонию терцин
Я облачил – красны мои одежды,
Как пламя – а лицо ещё смуглей
И суше стало. Слышу за спиной:
«Он был в геенне – опалил огонь
Ему лицо; глаза же, словно угли…»
Да, «Ад» мне дался мой не так легко,
Но рай куда трудней – он всех гармоний
Гармония. Ему не нужен звук,
Чтобы звучать, не нужен свет, чтоб видеть.
Он сам себе – и звук, и свет, и слово;
И всюду он, и нет его нигде.
Да, сложно ад писать, но рай сложнее:
Нет подходящих красок для него.

11.

В приходе Сан-Мартино-дель-Весково,
Неподалёку от дворца Барджело,
На стенах коего бунтовщиков
Частенько вешали, налево от Кастаньи –
Высокой башни – в яслях двухэтажных
Ягнёнок вдруг заблеял… В первый раз
Зацвёл в саду лимон и апельсин,
Цветами белыми вздыхая, а инжир –
Цветами розы… В узеньком окошке
Проснулся мир, не знающий конца,
Как ангел первый с лютней наготове.
Вот миг – и слово чудное Творца
Коснётся струн – и вновь родится в слове.

12.

Один учёный укорял меня:
«Не на латыни, на простом volgare
Написана “Комедия” твоя.
И что на это бы сказал Вергилий?»
А вот что, мой учёный буквоед:
«Латынь – моё законное оружье.
У Данте же такого больше нет,
Да и оно теперь совсем не нужно:
На языке любом поэт – поэт».

13.

Вчера забрёл на рынок городской.
Прилавки все завалены товаром.
Там мидии живые, там лангуст
Шевелится; как шар раздута
В колючих перьях рыба, острый шип
Нацелил скат, распластанный на досках…
Живу, как в море, в мутной глубине,
Уловом сыт иль голоден уловом.
И жду когда жемчужиной во мне
Из извести простой возникнет слово.
Тогда, как мир, яснеет глубина,
Мне не страшны чудовища немые.
И так спокойны воды голубые,
Как будто небо достигает дна.

14.

Кричит петух… Вставать уже пора.
Я «Рай» закончил. Звонкие терцины
Меня измучили, грозя исчезнуть
Как свет небес, как звук от топора…
Вот пинии дохнули мне в лицо;
Бежит озноб по телу малярийный…
Как душно тут, вокруг чужие лица…
Нет никого теперь… Один. Ау-у!
За хворостом пришла ты в лес? Зачем?
Зачем ты здесь? Тебя в раю оставил
Дня два тому назад я, Беатриче.
Ты хворост собрала, кому?
Где дом теперь твой? Фолько Портинари
Ведь умер, помнится… Как пинии шумят!
Сирокко дует жарко… Горячо!
Дай лёд к вискам тебе я приложу,
Его в горах я Фьезоли сколол…
Он так легко теперь мой лоб венчает.
Гвидо, Гвидо! Присядь, скажи хоть слово!