«КАК ПОЖАТИЕ РУКИ»
Стихи польских поэтов о поэзии

Перевёл с польского Владимир Штокман

Что такое поэзия? Кто такой поэт? Как возникают стихи? Какими они должны быть? – человечество издавна задаётся этими вопросами, но кому же как не самим поэтам известны тайны этого высокого искусства? Со времён античности, когда Гораций изложил принципы классического стихосложения в своём труде «Искусство поэзии», пытаются они сформулировать ответы на все эти непростые вопросы и не только в форме научных трактатов или литературных манифестов, но и в своих лирических произведениях. В польской поэзии существует давняя традиция лирических высказываний на тему поэтического творчества. Зачастую эти произведения носят название «Ars poetica», что является прямой отсылкой к труду Горация и определяет тематическую направленность текста на декларирование определённых поэтических (эстетических и/или идейных) принципов. В предлагаемой подборке представлены переводы стихотворений классиков польской поэзии XIX-XX веков, в которых они выражают своё отношение к поэтическому творчеству, к образу поэта и формулируют критерии, которым должны соответствовать лирические произведения. Делают они это по-разному. Так Адам Мицкевич, обращаясь к Поэзии, сетует, что на чужбине даже перо не слушается поэта и вместо слов прекрасной песни рисует непонятные каракули; Александр Мишо клянется Поэзии в верности, несмотря на то, что тому, кого она возлюбит, зачастую достаются лишь нищета и несчастья. Болеслав Лесьмян в своей жутковатой аллегории прикасается к метафизическим тайнам творчества, а Леопольд Стафф в программном стихотворении «Ars poetica» утверждает, что основная задача поэта – быть понятым, а стихотворение должно быть простым как рукопожатие. Ему словно вторит Антоний Слонимский, полемизируя с поэтикой авангарда, он утверждает, что настали времена, когда «стало актом героизма // Стихи писать и в рифму, и со смыслом». А нобелевский лауреат Чеслав Милош выдвигает на первый план этические аспекты творчества. У каждого поэта своя точка зрения, каждый из них рассматривает поэзию и поэта под собственным углом зрения, но все вместе они несомненно приоткрывают завесу тайны, окутывающей искусство поэзии.

АДАМ МИЦКЕВИЧ / ADAM MICKIEWICZ (1798-1855)

POEZJO!

Poezyjo! gdzie cudny pędzel twojej ręki?
Gdy chcę malować, za coż myśli i natchnienia
Wyglądają z wyrazów, jak zza krat więzienia,
Kryjących i szpecących tak ubogie wdzięki?

Poezyjo! gdzie twoje melodyjne dźwięki?
Śpiewam – ona mojego nie usłyszy pienia,
Jako słowik, król śpiewu, nie słyszy strumienia,
Który w podziemnej głębi rozwodzi swe jęki.

Nie tylko dźwięk i kolor – aniołowie myśli –
Lecz i pióro, roboczy niewolnik poety,
Na cudzej ziemi nie zna praw dawnego pana

I zamiast pieśni, znaki niepojęte kryśli:
Muzyczne znaki pieśni… lecz ta pieśń, niestety,
Nigdy jej miłym głosem nie będzie śpiewana!

ПОЭЗИЯ!

Поэзия! Где кисть волшебная твоя?
Когда пишу, зачем мои таланты
Сквозь слов решётку, словно арестанты
Глядят убогие, уродства не тая?

Поэзия! А где мелодии струя?
Когда пою, не слушаешь меня ты,
Как вод подземных тихие рулады,
Не долетают до орфея – соловья.

Не только мыслей ангелы – цвета и звуки,
Но и перо, послушный раб поэта,
В чужом краю не знает прежних прав

И вместо песен знаки-закорюки
Малюет наподобье нот… но песню эту
Не петь тебе среди родных дубрав!

_____

АЛЕКСАНДР МИШО / ALEKSANDER MICHAUX (1839-1895)

„I CÓŻ WINNAŚ POEZJO…”

I cóż winnaś poezjo, że nie dajesz chleba,
Że gdy kogo ukochasz – najczęściej ma kwiaty
Lub złoty laur na głowie, lecz na butach łaty
I zimą bez paltota liczy gwiazdy nieba?

Cóż winnaś, że każdemu prawie z tych wybranych
W głowie wrą ciągłe burze, w sercu smutki wieczne,
Że dni ich życia rzadko bywają słoneczne
I tak często zdradzani są przez ukochanych?

Poezjo! kto cię kocha, wszystko ci przebaczy,
Nigdy cię nie obwini, nigdy nie okłamie,
Choć będzie marł z głodu lub konał z rozpaczy.

«ПОЭЗИЯ, ТВОЯ ЛЬ ВИНА…»

Поэзия, твоя ль вина, что не приносишь хлеба,
Что тот, кого возлюбишь ты, имеет лишь букеты
Иль лавр златой на голову, а в башмаках заплаты
И без пальто зимою он считает звёзды неба?

Твоя ль вина, что у всех тех, что избраны тобою,
В душе бушуют бури, печаль их сердце мучит,
И озаряет не всегда их жизни солнца лучик,
И часто предают их те, кого дарят любовью?

Поэзия! Кто полюбил тебя, простит тебе всё это,
Даже в нужде, в отчаяньи тебя он не обманет,
Упрёка не услышишь ты из верных уст поэта.

_____

БОЛЕСЛАВ ЛЕСЬМЯН / BOLESLAW LEŚMIAN (1877-1937)

DZIEWCZYNA

Władysławowi Jaroszewiczowi,
Jego entuzjastycznym zapałom
dla dzieł twórczych i szczerym
wyczuciom czarów poetyckich

Dwunastu braci, wierząc w sny, zbadało mur od marzeń strony,
A poza murem płakał głos, dziewczęcy głos zaprzepaszczony.

I pokochali głosu dźwięk i chętny domysł o Dziewczynie,
I zgadywali kształty ust po tym, jak śpiew od żalu ginie…

Mówili o niej: „Łka, więc jest!” – I nic innego nie mówili,
I przeżegnali cały świat – i świat zadumał się w tej chwili…

Porwali młoty w twardą dłoń i jęli w mury tłuc z łoskotem!
I nie wiedziała ślepa noc, kto jest człowiekiem, a kto młotem?

„O, prędzej skruszmy zimny głaz, nim śmierć Dziewczynę rdzą powlecze!” –
Tak, waląc w mur, dwunasty brat do jedenastu innych rzecze.

Ale daremny był ich trud, daremny ramion sprzęg i usił!
Oddali ciała swe na strwon owemu snowi, co ich kusił!

Łamią się piersi, trzeszczy kość, próchnieją dłonie, twarze bledną…
I wszyscy w jednym zmarli dniu i noc wieczystą mieli jedną!

Lecz cienie zmarłych – Boże mój! – nie wypuściły młotów z dłoni!
I tylko inny płynie czas – i tylko młot inaczej dzwoni…

I dzwoni w przód! I dzwoni wspak! I wzwyż za każdym grzmi nawrotem!
I nie wiedziała ślepa noc, kto tu jest cieniem, a kto młotem?

„O, prędzej skruszmy zimny głaz, nim śmierć Dziewczynę rdzą powlecze!” –
Tak, waląc w mur, dwunasty cień do jedenastu innych rzecze.

Lecz cieniom zbrakło nagle sił, a cień się mrokom nie opiera!
I powymarły jeszcze raz, bo nigdy dość się nie umiera…

I nigdy dość, i nigdy tak, jak pragnie tego ów, co kona!…
I znikła treść – i zginął ślad – i powieść o nich już skończona!

Lecz dzielne młoty – Boże mój – mdłej nie poddały się żałobie!
I same przez się biły w mur, huczały śpiżem same w sobie!

Huczały w mrok, huczały w blask i ociekały ludzkim potem!
I nie wiedziała ślepa noc, czym bywa młot, gdy nie jest młotem?

„O, prędzej skruszmy zimny głaz, nim śmierć Dziewczynę rdzą powlecze!” –
Tak, waląc w mur, dwunasty młot do jedenastu innych rzecze.

I runął mur, tysiącem ech wstrząsając wzgórza i doliny!
Lecz poza murem – nic i nic! Ni żywej duszy, ni Dziewczyny!

Niczyich oczu ani ust! I niczyjego w kwiatach losu!
Bo to był głos i tylko – głos, i nic nie było oprócz głosu!

Nic – tylko płacz i żal i mrok i niewiadomość i zatrata!
Takiż to świat! Niedobry świat! Czemuż innego nie ma świata?

Wobec kłamliwych jawnie snów, wobec zmarniałych w nicość cudów,
Potężne młoty legły w rząd, na znak spełnionych godnie trudów.

I była zgroza nagłych cisz. I była próżnia w całym niebie!
A ty z tej próżni czemu drwisz, kiedy ta próżnia nie drwi z ciebie?

ДЕВУШКА

Владиславу Ярошевичу
Его энтузиастическому рвению
к творческой работе и искреннему
чувству поэтической магии

Двенадцать братьев, веря в сны, нашли стену мечты кромешной,
А за стеной был слышен плач – девичий голос безутешный.

Им голос девушки был мил, они её воображали,
Угадывая прелесть губ, что издавали звук печали…

«Раз плачет, значит есть она!» – твердили, крестное знаменье
Верша над миром всем, и мир задумался вдруг на мгновенье.

И молотами в их руках был тишины покой расколот,
И не могла слепая ночь понять, где человек, где молот.

«О, сокрушим гранит скорей, чем смерть возьмет Её в объятья» –
Двенадцатый промолвил брат своим одиннадцати братьям.

Но был напрасен братьев труд, напрасен сил был дар усердный,
И прахом пали их тела, сна соблазнительного жертвой.

Крошатся кости, тлеет плоть, бледнеют лица, руки слабнут…
Они почили в один день, и ночь одна им вечной славой!

Но тени умерших – Мой Бог! – сжимают молоты в ладонях!
Иное время лишь течёт и по-другому молот стонет…

Грохочет он вперед и вверх, круша стены гранитный холод!
И не могла слепая ночь понять, где тень здесь, а где молот.

«О, сокрушим гранит скорей, чем смерть возьмёт Её в объятья» –
Двенадцатая молвит тень своим одиннадцати братьям.

Иссякла жизнь и у теней, тень с мраком биться не готова.
И снова умерли они, ведь смерти никогда не вдоволь…

Не вдоволь и всегда не так, как тот, кто умирает, хочет…
И от теней нет ни следа, рассказ и них уже окончен.

Но молоты – О боже мой! – не поддаются скорби бренной,
Сами собой крушат гранит, сами собой грохочут в стену.

Гремят во тьме и в свете дня и пот людской ручьями пролит.
Знать не могла слепая ночь, чем иногда бывает молот.

«О, сокрушим гранит скорей, чем смерть возьмет Её в объятья» –
Молот двенадцатый сказал своим одиннадцати братьям.

И рухнула тогда стена, и гром промчался по долине,
А за стеною – ни души. И девушки там нет в помине.

Там не было ни глаз, ни губ и ни девичьей доли горькой.
А был всего лишь голос там, один лишь голос был, и только.

Лишь только плач и скорбь, и мрак, и неизвестность без просвету.
Таков уж мир, недобрый мир! Ну почему иного нету?

Коль скоро лживы были сны, коль чудо мнилось так недолго,
Рядами молоты легли во знак исполненного долга.

И вспыхнул ужас в тишине, и небо стало пустотою.
Зачем глумишься ты над ней? Она глумится ль над тобою?

_____

ЛЕОПОЛЬД СТАФФ / LEOPOLD STAFF (1878-1957)

ARS POETICA

Echo z dna serca, nieuchwytne,
Woła mi: „Schwyć mnie, nim przepadnę,
Nim zblednę, stanę się błękitne,
Srebrzyste, przezroczyste, żadne!”

Łowię je spiesznie jak motyla,
Nie, abym świat dziwnością zdumiał,
Lecz by się kształtem stała chwila
I abyś, bracie, mnie zrozumiał.

I niech wiersz, co ze strun się toczy,
Będzie, przybrawszy rytm i dźwięki,
Tak jasny jak spojrzenie w oczy
I prosty jak podanie ręki.

ARS POETICA

Из сердца эхо, еле слышно,
Зовёт: «Лови, пока я есть,
Пока я здесь, пока не вышло,
Пока мой голос не исчез!»

Его, как мотылька, проворно
Ловлю не для земных наград,
А чтобы дать мгновенью форму,
И чтоб меня ты понял, брат.

И стих, со струн слетев, как ветер,
Под ритм и звук, что так легки,
Как взгляд в глаза пусть будет светел,
Прост, как пожатие руки.

_____

АНТОНИЙ СЛОМИНСКИЙ / ANTONI SŁONIMSKI (1895-1976)

W OBRONIE WIERSZA

Gdy modny bełkot snobistycznej blagi
Krytyk zaciemnia kadzidlanym dymem,
Doszło do tego, że aktem odwagi
Jest wiersz napisać z rytmem, sensem, rymem.

Tacy są trudni chłopcy nasi, twardzi,
Patos i liryzm taki wstręt w nich budzi,
Tak jeden z drugim światem awangardzi,
Że wiersze pisze jakby pluł na ludzi.

I cóż , że biedne słowa wypokraczy
I wtłoczy w szereg dziwacznych skojarzeń?
Wiersz kiedy nie jest pokarmem dla marzeń
Gdy nie jest skargą, buntem – nic nie znaczy.

Że go młodzieńcza oślepiła pycha
Prostotę gotów uznać za prostactwo,
Gdy rozsypie czcionki jak robactwo,
Widząc tasiemce słów – czytelnik wzdycha.

Mój przyjacielu, nie wstydź się, nie rumień,
Bo to są słowa, które bałamucą.
Nigdy się twojej pamięci nie wrócą
Ani nie trafią do serc i do sumień.

Poeto, szukaj słowa co nie łudzi.
Znajdź to jedyne, trafne, które przy tem
Łączy się rymem jak lont z dynamitem
A może wreszcie napiszesz dla ludzi.

В ЗАЩИТУ СТИХОТВОРЕНИЯ

Когда на новомодный бред снобизма
Критик дым напускает коромыслом,
Пожалуй, стало актом героизма
Стихи писать и в рифму, и со смыслом.

Крепки те парни – в бой любой годятся,
Лиризм и пафос тошноту в них будят,
Презреньем к миру так авангардятся,
Стихи, словно плевки, бросая людям.

Ну что с того, что слово, раскоряча,
Он втискивает в странные сближенья?
Если стихи не жгут воображенья,
Не стонут, не кричат, то ничего не значат.

Он юношеской ослеплён гордыней
И простоту простачеством считает,
Он строк глисты читателю бросает,
А тот глядит в смятеньи и уныньи.

Твои, мой друг, пусть не краснеют уши,
То – лишь слова, что разум баламутят,
Они ни памяти, ни сердца не разбудят,
Не всколыхнут ни совесть и ни душу.

Поэт, средь слов, в которых лжи не слышишь,
Единственное, точное найди ты,
Что в рифме вдруг взорвётся динамитом,
И может быть тогда ты для людей напишешь.

_____

ЧЕСЛАВ МИЛОШ / CZESŁAW MIŁOSZ (1911-2004)

ARS POETICA?

Zawsze tęskinłem do formy bardziej pojemnej,
która nie byłaby zanadto poezją ani zanadto prozą
i pozowliłaby się porozumieć nie narażając nikogo,
autora ni czytelnika, na męki wyższego rzędu.

W samej istocie poezji jest coś nieprzystojnego:
powstaje z nas rzecz o której nie wiedzielśmy że w nas jest,
więc mrugamy oczami, jakby wyskoczył tygrys
i stał w świetle, ogonem bijąc się po bokach.

Dlatego słusznie się mówi, że dyktuje poezją dajmonion,
choć przesadza się utrzymując, że jest na pewno aniołem.
Trudno pojąć skąd się bierze ta duma poetów
jeżeli wstyd im nieraz, że widać ich słabość.

Jaki rozumny człowiek zeczce być państwem demonów,
które rządzą się w nim jak u siebie, przemawiają mnóstwem języków,
a jakby nie dosyć im było skraść jego usta i rękę
próbują dla swojej wygody zmieniać jego los?

Ponieważ co chorobliwe jest dzisiaj cenione,
ktoś może myśleć, że tylko żartuję
albo że wynalazłem jeszcze jeden sposób
żeby wychwalać Sztukę za pomocą ironii.

Był czas, kiedy czytano tylko mądre książki
pomagające znosic ból oraz nieszczęście.
To jednak nie to samo co zaglądać w tysiąc
dzieł pochodzących prosto z psychiartycznej kliniki.

A przecie świat jest inny niż nam się wydaje
i my jesteśmy inni niż w naszym bredzeniu.
Ludzie więc zachowują milczącą uczciwość,
tak zyskując szacunek krewnych i sąsiadów.

Ten pożytek z poezji, że nam przypomina
jak trudno jest pozostać tą samą osobą,
bo dom nasz jest otwarty, we drzwiach nie ma klucza
a niewidzialni goście wchodzą i wychodzą.

Co tutaj opowiadam, poezją, zgoła, nie jest.
Bo wiersze wolno pisać rzadko i niechętnie,
pod nieznośnym przymusem i tylko z nadzieją,
że dobre, nie złe duchy, mają w nas instrument.

АRS POETICA?

Я всегда тосковал по форме более ёмкой,
что была бы ни слишком поэзией, ни слишком прозой
и позволила бы общаться, не обрекая никого,
ни автора, ни читателя, на страдания высшего толка.

В самой сути поэзии есть непристойное что-то:
возникает из нас нечто, о чём мы не знали, что в нас оно есть,
а мы таращим глаза, словно из нас выпрыгнул тигр
и стоит в круге света, похлёстывая себя хвостом по бокам.

Поэтому правильно говорится, что стихи нам диктует демоний,
хоть наивно считается, что это, конечно же, ангел.
Трудно понять, откуда берётся вся эта гордость поэтов,
если стыдно бывает им оттого, что заметна их слабость.

Какой же разумный хотел бы стать прибежищем духов,
что живут в нём, как в собственном доме, вещая на разных наречьях,
и, как будто им мало было украсть его голос и руку,
они для собственного удобства пытаются даже влиять на его судьбу?

Поскольку нынче в цене то, что носит приметы болезни,
кто-то может подумать, что я просто шучу,
или, что я открыл ещё один способ
восславлять Искусство посредством иронии.

Было время, когда читались лишь мудрые книги
те, что помогают сносить боль и несчастье.
Но ведь это не то же самое, что просматривать тысячи
произведений родом прямо из психиатрической клиники.

А ведь мир совсем не такой, как нам кажется,
и мы совсем не такие, как в собственных бреднях.
Потому-то все люди хранят молчаливую благопристойность,
так добиваясь уважения родственников и соседей.

А в поэзии пользы всего-то, что нам она напоминает,
как трудно всегда оставаться одной и той же особой,
ибо дом наш открыт, на ключ не заперты двери,
а незримые гости входят и выходят.

Что ж, согласен, то, что здесь говорю я, совсем не поэзия,
потому что стихи писать позволительно редко и неохотно,
лишь по невыносимой нужде и только с надеждой,
что не злые, а добрые духи избрали нас своим инструментом.

_____

КШИШТОФ КАМИЛЬ БАЧИНСКИЙ / KRZYSZTOF KAMIL BACZYŃSKI (1921-1944)

JESIENNY SPACER POETÓW

             Jerzemu K. W.

Drzewa jak rude łby barbarzyńców
wnikały w żyły żółtych rzek.
Biało się kładł popiołem tynku
wtopiony w wodę miasta brzeg.

Szli po dudniącym moście kroków
jak po krawędzi z kruchego szkła,
pod zamyślonym grobem obłoków,
po liściach jak po krwawych łzach.

I mówił pierwszy: „Oto jest pieśń,
która uderza w firmament powiek”.
A drugi mówił: „Nie, to jest śmierć,
którą przeczułem w zielonym słowie'”.

ОСЕННЯЯ ПРОГУЛКА ПОЭТОВ

             JЕжи К. В.

Деревья как рыжие варваров головы
проникали в жилы жёлтых рек.
Берег стен в воду города
Ложился пепельно-белый как снег.

Как по хрупкой стеклянной кромке
они шли по мосту бубнящих шагов,
по листьям как по слезам, как по крови,
под могилами задумчивых облаков,

И один говорил: «Это песнь,
что бьётся на вежд небосклоне».
А другой говорил: «Нет, это смерть,
которую я угадал в зелёном слове».

_____

ТАДЕУШ РУЖЕВИЧ / TADEUSZ RÓŻEWICZ (1921-2014)

SPÓŹNIONA ODPOWIEDŹ

Zapytałeś mnie
czy pisać wiersze
i nie wiesz czemu milczę

idąc polną drogą
ulicą nieznanego miasta
ścieżką cmentarną do grobu matki

mówiłem do siebie

więc to tak
tak się płaci
za wszystko
za co
za nic
więc to tak

poeta zostaje sam
w pokoju hotelowym
wieńcu laurowym
ten drugi
w czapce błazeńskiej
w celi więziennej
rozgląda się za sznurem
nad wodą wielką
w domu obłąkanych

myślał że pisząc wiersze
obejmuje kobietę
rodzinę kraj
całą ziemię

ktoś trzeci się z nas śmieje

dopiero na końcu
dowiesz się
co to jest poezja

ЗАПОЗДАЛЫЙ ОТВЕТ

Ты спросил меня
писать ли стихи
и не знаешь почему я молчу

проходя просёлочной дорогой
улицей незнакомого города
кладбищенской тропинкой к могиле матери

я говорил сам себе

значит вот как
так платят
за всё
за что
за ничто
значит вот как

поэт остается один
в гостиничном номере
в лавровом венке
тот второй
в дурацком колпаке
в тюремной камере
ищет верёвку
над большой водой
в сумасшедшем доме

он думал что сочиняя стихи
он обнимает женщину
семью страну
всю землю

кто-то третий над нами смеётся

лишь в конце
ты узнаешь
что такое поэзия

_____

РОМАН СЛИВОНИК / ROMAN ŚLIWONIK (1930-2012)

NIECH ZDYCHAJĄ POECI

Stoi poeta w polu otwartym
przewiewa go słoneczność
nie wiadomo czy poeta się rozwija
Czy dojrzewa czy czeka
pisze wiersz
poeci bywają różni geniusze rodzą się na salonach
inni gdziekolwiek
To poznaje się po pisaniu
poeta stoi sztywny Czujny
czy nadleci słowik sowa
czy niwelująca wszystko ciemnym wrzaskiem wrona
poeta odziany licho lub z przepychem
czasem trzepoczą na nim strzępy
z tego poety nic nie będzie
ubóstwo nie uczy tylko z latami mędrkuje
dużo takich źle ubranych stoi na polu
komunizm ich karmił kapitalizm grzebie
to widać po czarnym prostokącie
Ciemny dół pomieści wielu
jeśli jest ich za dużo niech zdychają
zamiast straszyć na polach
dusze wrażliwe

ПУСТЬ ПОДЫХАЮТ ПОЭТЫ

Стоит поэт в чистом поле
овеваемый солнечным ветром
неизвестно поэт развивается
Или дозревает или ждёт
пишет стихи
поэты бывают разные гении рождаются в салонах
другие где попало
Это можно узнать по тому как они пишут
поэт стоит оцепенев Он бдит
не летит ли соловей сова
или всё нивелирующая тёмным воплем ворона
поэт одетый бедно или роскошно
порой трепещут на нём лохмотья
из этого поэта ничего не выйдет
нищета не учит только с годами научает умничать
много таких плохо одетых стоит в поле
коммунизм их кормил капитализм хоронит
это видно по чёрному прямоугольнику
Тёмная яма вместит многих
если их слишком много пусть подыхают
вместо того чтобы пугать по полям
нежные души

_____

СТАНИСЛАВ ГРОХОВЯК / STANISŁAW GROCHOWIAK (1934-1976)

ARS POETICA

Godziny przy piórze – one leczą rany.
Nawet śmierć jest daleka, jak była w dzieciństwie.
Zwierzęta domowe śpią ufnie przy twoich stopach.
A płomień świecy
Nieruchomieje jak miecz czuwający.
Wszystko, co wokół – krzesła, książki, kwiaty
Ubierają się w odświętność, powagę i czoła
Wysokie. I oto – nikczemny –
Twarzą stajesz wobec świata, jak glob naprzeciw globu.
Oto wiesz na pewno: za twoją kotarą
Jest tylko ściana, nie ma Poloniuszy.
Oto czujesz bezpiecznie: w środku twojej dumy
Nie zagości karzeł, ani też pochlebca.
Oto szepczesz zaledwie,
Układając zgłoski –
A słyszysz: księżyc dźwiękiem odpowiada.
Godziny przy piórze – one leczą rany.
One też wstrzymują od ran zadawania.
Patrz: podniosłeś usta, by odpluć obelgę,
A stoisz – niby dziecko –
Z usty zdumionymi

АRS POETICA

Часы с пером – они залечивают раны.
Даже смерть так далека, какой была в детстве.
Домашние животные доверчиво спят у твоих ног.
А пламя свечи
Становится недвижимым как меч недремлющий.
Всё, что вокруг – стулья, книги, цветы
В торжественном наряде, серьёзны и с челом
Возвышенным. И вот он ты – ничтожный –
Становишься лицом к лицу пред миром, как мир пред миром.
И знаешь ты наверняка: за твоей портьерой
Только стена, там нет Полониев.
И безопасно чувствуешь: внутри твоей гордости
Ни карлик не поселится, ни льстец.
И шепчешь ты едва,
Укладывая звуки –
А слышишь: луна звуком отвечает.
Часы с пером – они залечивают раны.
Они удерживают также от нанесенья ран.
Смотри: ты рот открыл чтоб выплюнуть проклятья,
А сам стоишь – словно дитя –
С устами удивлёнными.