ВАДИМ ЛАНДА

СОЗВУЧИЕ

Задумывались ли вы над тем, что скрипка, только что изготовленная мастером, – всего лишь обозначение звука? Подобно тому, как наливаются при взрослении формы девушки, скрипка при взрослении наливается музыкой. С той, о которой пойдёт речь, это произошло. Голос её обрёл тембр, который сохраняется навсегда и неповторимо проявляет любые мелодии.

Сначала она увлекалась сольными выступлениями, однако наступил момент, когда захотелось чего-то иного – возможно, большего. Петь вместе с кем-то, образовав чудное созвучие… Вокруг нашей скрипки обреталось множество других инструментов. Она пытливо рассматривала их издалека. Но завести разговор не решалась, пока однажды внимание её не привлёк полковой барабан. Он был большим, а потому видным. Скрипка приблизилась к нему и издала нежный высокий звук: «И-и-и-и». Барабан, привыкший к трубе и флейте и никогда такого не слышавший, был удивлён и даже немного растроган. «А вы своеобразная, – сказал он скрипке. – Бум-буру-бум». – «А вы такой уверенный и надёжный, – робко произнесла скрипка. – Я давно мечтала петь в дуэте. Не попробовать ли нам?» – «Почему бы нет?» – ответил барабан. – Репетиция может состояться прямо сейчас. Начинайте!».

Скрипка запела. Сладчайшие рулады возникали сами собой. Голос взлетал, медленно планировал во всём необъятном пространстве, иногда кружил позёмкой. А барабан… Он периодически пыжился и громко выдавал: «Бум-буру-бум». «Бум-буру-бум!» –.и ничего кроме. В какой-то момент скрипка преодолела замешательство: «Прошу вас, только не подумайте, что я хочу обидеть, но не могли бы вы чуточку разнообразить сопровождение?» – «Это вы мне? – уязвлённо заметил барабан. – Я как раз делаю всё правильно. А вот вы постоянно блуждаете и уводите мелодию в какой-то тупик. На самом деле, только на моём безупречном ритме всё и держится, бум-буру-бум». – «Но…», – только и смогла выдавить из себя скрипка. Если бы не лак, все увидели бы, как она покраснела. Потом, после репетиции, бедняга чувствовала себя настолько опустошённой, что замолчала. «Скрипочка, – зазывали её разные симпатичные инструменты, – давайте сыграем вместе!». Она продолжала хранить молчание.

Сколько времени прошло – неизвестно. Но однажды зазвучала виолончель. Низкий бархатный голос, от глубины которого захватывало дух. Скрипка встрепенулась, заслушалась и уже не могла оторваться. Всё стало очевидным: это было настоящее созвучие. «Мы созвучны!» – захлёбывалась от восторга скрипка. Звуки были настолько волшебными, что остальные инструменты слушали как заворожённые. Наконец, скрипичный голос стал выводить свою вариацию и тут… виолончель внезапно умолкла. «Что случилось?» – вскричала скрипка взволнованно. «Вы давите на меня, разве не замечаете? – сказала виолончель. – Я так не могу играть». – «Простите, – взмолилась скрипка. – Я думала, что в дуэте мы будем подхватывать друг друга». – «Вы давите», – повторила виолончель и отвернулась. Скрипка застыла в отчаянии. «Не огорчайтесь, – утешали её. – Виолончель в последнее время часто повторяет, что нет в округе правильных инструментов. На самом деле она уже давно поёт одна и допускает только, чтобы ей вторили. Разве вы не знали?». Скрипка не отвечала ничего. Да и что тут скажешь?

Мы-то с вами понимаем, что созвучие – условие необходимое, но абсолютно недостаточное, если созвучать нет желания. А, бывает, звучать вместе желание есть, но это далеко не всегда возможно с полковым барабаном. Однако, слышите, какая наступила пауза? Это всеобщий дирижёр. Он молчит, смотрит на скрипку и ждёт. Кажется, она его понимает.

СЧАСТЛИВЫЙ ПАМЯТНИК

В последний год у меня хобби – читать объявления в газетах. Нет-нет да и попадётся что-нибудь интересное. Вот перелистываю в очередной раз и вдруг вижу: «Сватаем памятники» – и телефон. Это ещё, думаю, что за бред? Чего только не напечатают! А любопытство-то в это время своё чёрное дело делает. Взял и позвонил. «Агентство “Счастливый памятник”, дежурный менеджер Дарья, чем могу помочь?» – «Вы действительно сватаете памятники?» – спрашиваю. «Конечно. Почему вас это удивляет?» – «Ещё бы не удивляться, – говорю. – К чему памятнику сватовство?» – «Ну, это же естественно! Стоит памятник, ему одиноко – вот и находим пару. Недавно дальний потомок Наполеона к нам обратился: заботился о предке. Сосватали бронзовому Бонапарту каменную Жанну д’Арк – женщина молодая, состоявшаяся. Очень удачно получилось». – «Ладно, – говорю, – сосватали. Но они же не могут быть вместе». – «А зачем вместе? Памятникам это вовсе не обязательно. Главное, что где-то есть узаконенный родной субъект, хотя и в твёрдом материале… Тут обратилась к нам женщина…» – «Чей потомок?» – перебиваю. «Да ничей, просто сама по себе». – «Не понял. Вы ведь памятниками занимаетесь?» – «Ну да. Вот я и говорю: обратилась с просьбой найти пару женщина…» – «Погодите, – недоумеваю, – она ведь живой человек!» – «Конечно, живой, только памятник. Самой себе. Многие люди начинают превращаться в памятники примерно после 35. К 40 годам процесс, как правило, завершён. А после 50 памятники качественные, выдержанные». – «Ну и как, подобрали мужа?» – «Естественно. Пятидесяти пяти лет, взгляд остекленелый. Вполне созрел для счастливой семейной жизни на расстоянии». – «Почему на расстоянии? Эти-то могут и съехаться?» – «Могут. Но расстояние вряд ли изменится». – «Хм-м, – говорю, – у вас, я смотрю, крепкие профессионалы. Так, может, и мне пару подберёте?» – «Нет, – сказала Дарья, – вы, судя по голосу, ещё слишком молоды для наших услуг. Вот если до вышеупомянутого срока не благоустроитесь – тогда милости просим».

На этой ноте мы распрощались. Какое нужное агентство, подумал я. А сколько у меня неустроенных знакомых, которым за сорок-пятьдесят… Ну как не помочь? Вечером, попозже, открою записную книжку и начну названивать.

РУКАВА

Не понимал я раньше жилетку как вид одежды. А тут подарили. И выяснилось, что очень даже. На все случаи сомнительной погоды. Если внезапно стало жарко – можно расстегнуть, ветерком хорошо продувает. Если похолодало – наоборот, застегнуть – и становится теплее.

Однажды подходит ко мне на блошином рынке некто и протягивает два отдельных рукава: «Это для твоей жилетки». Я ему: «Смеешься, что ли? Нужны они мне как жилетке рукава. Разве что рюмку занюхать». – «Не торопись, – говорит, – пристегни, там посмотришь. Только учти: эти – одноразовые, на пробу. А уж если придутся – тогда поговорим». Ладно. Пристегнул – точно впору. И пошёл на прогулку с любимой женщиной. Взял её за руку – и тут… Рукава превратились в крылья. Полетели мы над городом, крышами его и куполами, словно на картинах Шагала.

На следующий день, проснувшись с чувством необыкновенным, помчался на блошиный рынок, да только, увы, не нашёл того мужика. И никто не в курсе. Отправился тогда к другу – он умный очень – и рассказал всё. «О чём тут говорить, – отреагировал он, – жилетка как жилетка, рукава как рукава». – «А как же они в крылья?..». – «Да твои это были крылья, твои».

Ну да… Носим же мы всякое разное с рукавами – и ничего такого. Только каждый раз, как оказываюсь в магазине, чтобы обновить гардероб, – прохожу мимо вешалок с жилетками и безотчётно цепляюсь взглядом – не висят ли отдельно рукава. Да и не летал я больше никогда – то ли женщины были не те, то ли всё-таки…

Со временем стало понятно, что многие и многие чего-то такого ищут: кто табурет с пропеллером, кто тазик с парусом… Только молчат об этом. Понятно: люди все взрослые, в эфемерности фантазий отдают себе отчёт. Ничего этого быть не может. Конечно. Но вдруг?!.

СПРАВКА

Была принцесса. Вообще-то правильнее говорить «жила-была», да в селе какая жизнь? Из развлечений – одни сплетни. «Принцесса да в селе?» – удивитесь вы. Всяко бывает. Принцессовала она раньше в большом городе, а в село перебралась вслед за принцем – по крайней мере, так он себя называл (или, точнее, позиционировал, но это слово в сказках не употребляется). По первости выглядел он действительно как принц – и походкой, и речью, и обходительностью. Но настал момент – и ах! – от величественной стати осталась одна походка. «Как же так?» – огорчалась принцесса. Да так уж. А вы как думаете, может ли хватить для «совета да любови» одной царственной походки? Вот и мне кажется, что маловато. Тогда принцесса умолила принца покинуть её (иначе говоря, послала, но это слово в сказках также не употребляется). И зажила в слабороскошных сельских двузальных хоромах. Работать ей приходилось с утра до позднего вечера, а жизнь если и казалась мёдом, то в обычной пропорции: на бочку его – ложка дёгтя. Даже хворать стала от такого счастья.

Проезжал о ту пору через село еврей. От величественной родословной у него только и осталось, что уважение к царю Давиду. Надо же было случиться, увидал он принцессу и воспылал к ней чувствами, не зная, кто она. А когда узнал – загрустил, потому что не ровня он ей. Но чувствам не прикажешь, и представился он, и придумал назваться лекарем (точнее сказать, терапевтом, но этого слова, как водится, в сказках не бывает). Стал захаживать в слабороскошные хоромы с визитами и прописывать безобидные травяные настойки. Постепенно принцесса стала к нему привыкать. И что примечательно, здоровье её пошло на поправку – то ли от настоек, то ли от привычки к лекарю.

Долго ли, коротко ли… Длинно ли… О чём это я?.. Ага…

Признался влюблённый принцессе в своих чувствах. А она ему в ответ: «Соглашусь я стать твоей наречённой, если выполнишь три желания». – «Я как раз желаю тебя больше, чем три», – ответствовал он. «Это ты мне отрывок из “Тысячи и одной ночи” повествуешь», – продолжала принцесса. – Я не про то. А надобна мне работа добрая, доходная (сиречь высокооплачиваемая – но этого слова даже в «Тысяче и одной ночи» нет). А ещё – чтобы договорился ты с моими страхами, что после принца моего несказанного остались. И самое трудное – раздобудь для меня грамоту с сургучной печатью от Господа Бога, что всё у нас будет ладно».

Опечалился претендент. Но делать нечего, стал выполнять что велено. Работу нашёл. Со страхами разбирался долго, но национальные умения договариваться всё-таки взяли верх. А вот с третьим желанием заминка случилась. Обратился он к Господу Богу с просьбой, а тот ему говорит: «Не могу дать такую грамоту. Ибо любовь – не доска стиральная, чтобы заверительные бумаги прилагались. Сотворил вас, конечно, я, не открещиваюсь, но далее вы уж сами, хотя и с оглядкой на меня».

Воротился влюблённый к принцессе и стал такую речь держать: «Выполнил я, возлюбленная, первые два твоих желания. Да только грамоту с сургучом Всевышний дать отказался… Поэтому не подойдёт ли тебе на этот случай справка от лекаря?». Крепко подумала принцесса, но согласилась.

Стали они жить-поживать. Супруг продолжает давать болезным невредные настойки. Что интересно – помогают. Выписывает принцессе лекарские справки-заверения о семейном благополучии – каждая сроком на один год, потому как больше не велено ни Министерством здравоохранения, ни земской управой, ни… Короче, не велено – и всё. Если же поведение супруга порой суперечит содержанию справки, получает любезный да по первое число и на орехи. А орехи не простые, в них скорлупки золотые… Ох, извиняйте, это уж из другой сказки.

КАМОРКА ДЛЯ ВАЛЬСОВ

Чулан, каморка – так можно её назвать, но не комната. Окно под высоким потолком, через него проникает свет из кухни. В углу раскладное кресло, возле него торшер. У противоположной стены небольшой письменный стол с задвинутым под него деревянным стулом. Это моё маленькое жилище и я не променяю его на другое.

Кресло – место, где обитает моя усидчивость. Забравшись в него с ногами, я готовлюсь к институтским сессиям. Вернее, не я один… Одновременно под него забирается Несси – белая хозяйская болонка, названная в честь Лох-Несского чудища. Она не чает во мне души настолько, что, встречая в коридоре, в прямом смысле, писается от восторга. «Если бы девушки обожали меня хотя бы вполовину так же…» – мечтаю я… Но, желательно, без экзальтации.

Периодически я делаю партизанские вылазки в большую комнату, чтобы утянуть к себе в кресло хорошую книгу. До института, видите ли, читал лишь в детстве, да и то, преимущественно, «Чиполлино». Эта книга влекла неудержимо, я знал текст почти наизусть, но, заканчивая читать её, тут же начинал сызнова. Мама смотрела на меня с прискорбием. Иногда разбавлял «Чиполлино» «Доктором Айболитом» – видимо, подсознательно ощущал карму. Однажды мой дядя (жил я в дяди-тётиной квартире), видя моё равнодушие к художественной литературе, обвинил меня в серости. Я не согласился (оттенок лица у меня всё-таки зеленоватый), но читать книги начал – благо в интеллигентной семье тёти-дяди «их было». Да и Ленинград опутывает такими чарами, что не обращать внимания на литературу, историю, не ходить в художественные музеи – и невозможно, и глупо.

В один из зимних вечеров я у товарищей по институту. Конечно, гитара, разговоры под чай с пирожными. Полвторого ночи. Метро уже не работает. Проводив до дома девушку с нашего потока, возвращаюсь к себе домой пешком. Путь лежит то вдоль каналов, то через мосты и приводит на Дворцовую набережную. Неизвестно как я оказываюсь в XIX веке – в длинном чёрном плаще и цилиндре. О сколько раз – пером ли, кистью – мастера повествовали о круговерти серебряных снежинок при свете ночных фонарей, немеркнущем величии Зимнего дворца в сумерках! А на другом берегу Невы вырезанный из чёрной бумаги силуэт Петропавловской крепости. Я, пока не заражённый вольнодумством, шествую мимо и думаю, что князь Трубецкой не явился возглавить восстание на Сенатской площади совсем не из-за трусости.

Дворцовая площадь. Адмиралтейство. Угловой подъезд во дворе-колодце на улице Гороховой. Я дома. Вот и моя каморка. Глажу мою хорошую Несси и сажусь за письменный стол. Начинаю сочинять стихотворение – хочется, по традиции, о том, что вспомнил «чудное мгновенье», но к счастью для всех сдерживаюсь.

Может, есть в том высокая нота,
чтобы белою ночью – как сон,
позабыв и презрев все заботы,
нам бродить под прозрачностью крон…

Строки неумелые, первые для меня, но сразу ложатся на мотив вальса – и это главное. Да и сам Ленинград – вальс. И нынешний вечер – тоже вальс. И до утра ещё далеко.

ПРОБА

Сегодня прощались с нашим товарищем. Второй инсульт оказался роковым. Возле морга я с удивлением заметил давнюю знакомую, поэтессу, которая была одета в форму сотрудника бюро ритуальных услуг. Не перекочевал ли я в зазеркалье? Из больницы на улицу выходил через приёмный покой. Там перед кабинетами толпились люди. «Эти ещё надеются», – подумалось мне, и почему-то пришло на ум слово «прикольно», которое я никогда не почитал.

Во время Великой Отечественной, или, как сейчас уточняют, Второй мировой, Ефим Моисеевич был начальником сталинградского госпиталя. После окончания войны некоторое время занимал пост коменданта города Эрфурта, где старался помочь населению скорее ликвидировать разруху и наладить нормальную жизнь, за что получил звание почётного гражданина. Потом вернулся домой и привёз сыну из Германии мотоцикл. Мотоцикл из Германии! В те времена! Единственный в Одессе! Можно себе представить значение такого подарка. Юноша, надо сказать, был тем ещё мальчиком – гонял на мотоцикле так, что милиция была вынуждена отобрать номер. Но это смутило молодого человека (а это был мой отец) буквально на полчаса. После чего к мотоциклу была прицеплена дощечка с надписью «проба» и гонки продолжились.

Я хоронил отца зимой. Он не дожил до восьмидесяти пяти совсем чуть-чуть. Прощаться с ним пришли бывшие сотрудники и друзья, многие из них, понятно, были в преклонном возрасте. Траурная церемония продолжалась, когда в голове отчётливо послышался голос отца: «Вот было бы здорово написать на гробе “проба:! Да нет… Они снобы – не поймут».

Время – великий мистификатор. Огромной ложкой оно перемешивает быль и небыль, людей из прошлых жизней и ныне сущих. Уже не понять – кто где. Жить на черновик не дано, а набело – получается какая-то проба. Вот интересно, где и кем я окажусь дальше? Посмотреть на это будет, наверно, прикольно.