ВИКТОРИЯ КОЛТУНОВА

В ПОЛНОЧЬ, КАЖДУЮ ПОЛНОЧЬ…

ОШИБКА
рассказ

Утром Зинаида Валерьевна собралась сходить в магазин секонд-хенда, присмотреть себе что-то новенькое. Просто для настроения. Побаловать себя обновкой, пусть и ношенной уже кем-то, но всё равно красивой, брендовой вещью.

Новинки брендов, выставленные в бутиках, по цене недоступны простой служащей захудалой конторы, а в секонде можно купить за смешные деньги подлинного Ральфа Лорена или Соню Рикель. А кто слегка сносил эту вещь, она сама или предыдущий хозяин, никто и знать не будет.

Благодаря таким походам в секонд, Зинаида была хорошо и со вкусом одета. Она любила жизнь, хотя жизнь её не баловала, но ведь у других людей и похуже бывало. Её муж умер в тот год, когда родился второй ребёнок, тоже сынишка, как и первый. Но от государства она получила пособие, помогали сослуживцы, знакомые. В общем, как говорила Зинаида своим друзьям, могло быть и хуже, правда? Сначала растерялась, не знала, как жить, но психолог сказала ей, посмотрите, как живут инвалиды и старики в Домах престарелых, им намного хуже, чем вам. Зинаида воспользовалась советом, сходила в приют, расположенный на окраине города, и решила, что, действительно, ей-то грех роптать на судьбу. Увиденное долго мучило её по ночам, но от собственного горя она отошла. Работа бухгалтером небольшой частной конторы, слава Богу, есть, двухкомнатная квартирка в спальном районе тоже, есть друзья. Дети здоровы. Могло быть и хуже, это точно.

Она пришла в любимый магазинчик в день поступления нового товара, прошлась по рядам стоек, отвесила на локоть левой руки несколько плечиков с платьями и кофточками и направилась в примерочную кабинку. Из неё вышла женщина, сосредоточенно рассматривая кружевную тунику, которую вертела в руках.

Зинаида вошла и развесила плечики по крючкам на стенах кабинки. Сняла свитер, и принялась снимать брюки.

Наклонясь к полу, для того, чтобы расшнуровать ботинки, Зинаида заметила на коврике около пуфика что-то вроде чёрной косметички. Подняла её. Это оказался кошёлек. Из него торчали автомобильные права и тугая пачка купюр.

– Наверное, та женщина обронила, – подумала Зинаида. – Надо будет передать администратору. Или самой позвонить, если её не будет уже в магазине. По правам найти человека легко.

Она кинула кошелёк в сумку, и принялась с удовольствием примерять набранные вещи. Не выходить же из кабинки ради той растеряхи. Во-первых, она уже разделась, во-вторых, в кабинку большая очередь. Успеет отдать.

Около кабинки послышался шум, мужские голоса и женский взволнованный крик.

Занавеску подергали, и строгий голос произнес:

– Гражданка, выходите!

Зинаида не успела понять, в чём дело, как занавеску отодвинули и в кабинку ввалились двое полицейских.

– Одевайтесь, быстро, – приказал один из них, а второй схватил сумку Зинаиды, стоящую на полу.

– Понятые, сюда, – скомандовал он.

Двое молодых людей, явно знакомые между собой, подлетели к кабинке.

– Смотрим, смотрим, – воззвал полицейский, широко распахнул сумку Зинаиды и продемонстрировал окружающим кошелёк с торчащей из него пачкой денег.

– Так это я нашла на полу в кабинке, – сказала Зинаида, натягивая свитер и пытаясь скрыться с глаз окружающих за занавеской.

– Она, она, это она залезла ко мне в сумочку и вытащила кошелёк, она всё время около меня тёрлась, – визжала та самая женщина, которая выходила из примерочной кабинки с кружевной туникой в руках.

– Вы о чём? – задохнулась Зинаида. – Вы ненормальная, когда это я около вас тёрлась, да я вас первый раз увидела, когда вы отсюда выходили! – закричала она.

Толпа покупателей с весёлым любопытством придвинулась и зажурчала на разные голоса.

Стражи порядка подхватили Зинаиду под руки, понятые собрали вещи, разбросанные в кабинке, и Зинаиду вежливо, но мягко затолкали в кабинет администратора.

Там правоохранители попросили хозяйку кабинета, высокую тётку с пучком жидких седеющих волос на макушке, освободить стол, и принялись составлять протокол.

От неожиданности и нелепости происходящего Зинаиде хотелось смеяться, но она понимала, что всё это не так уж смешно, а выглядеть она будет глупо.

В протоколе записали, что в охрану магазина обратилась гражданка Васильева Р.Д., у которой подозреваемая, назвавшаяся Зинаида Валерьевна Захарова, вытащила из сумки кошелёк, указала на то, что нарушительница закона спряталась в кабинке для примерки, откуда её вывели сотрудники РОВД, вызванные охраной, кошелёк обнаружен в сумке подозреваемой… в нём находились автомобильные права на имя Васильевой Р.Д., а также сумма денег – 4000 американских долларов в следующих купюрах… следовал список номиналов и номеров банкнот… в чем расписались понятые… имена…

Зинаида думала, что сейчас копы во всём разберутся, извинятся, и она снова пойдёт в кабинку получать своё женское удовольствие от вида себя в зеркале, в этом красном платье с узким поясом, который так красиво подчеркивает её талию.

Но время шло, и комедия затягивалась. Полицейские вызвали служебную машину с мигалкой и силой усадили туда Зинаиду. Она немного сопротивлялась, потом решила подчиниться закону, надеясь, что в райотделе сидят более квалифицированные товарищи, выше по званию, и там-то разберутся точно. Тётка, утверждавшая, что кошелёк был вытащен у неё из сумочки, уселась в другую машину.

Все вместе покатили в райотдел, а в магазине секонда возобновилась прежняя суета, всегда царящая там в день получения нового товара.

В райотделе её допросил старый, толстый, лысоватый капитан, что-то записал на бланке и ткнул в него пальцем – распишитесь вот тут, тут и тут.

Зинаида рассказала всё, как было, что она нашла кошелёк, собиралась отдать, но не успела, потому что была раздета, рассчитывала вручить его администратору магазина по выходе, но её отвели к нему раньше, и так далее, и что она просит отпустить её скорее, так как ей надо забирать из детского сада младшего, а из школы старшего.

Капитан слушал её, кивая, не перебивал, а в конце снова велел расписаться там и тут на том бланке.

Зинаида была уверена, что он всё записал так, как она рассказывала, потому что в конце листа он велел от руки поставить фразу – «С моих слов записано верно, претензий не имею». Но в начале бланка ей бросилась в глаза фраза – «Я предупреждена о… согласно такой-то статьи Конституции…», а её никто ни о чем не предупреждал.

Она возмутилась, что вы, мол, тут со мной в игры играете, я понятия не имею ни о какой статье Конституции, но капитан впервые за всю беседу поднял на неё голубые глаза, начисто лишенные всяческого выражения, и Зинаиде стало страшно.

Она подумала, что никогда ещё не видела таких глаз, спокойных, пустых, как два кругляшка алюминия.

«Глаза мертвеца» – мелькнуло в голове, и она застыла в недоумении и страхе.

Всё дальнейшее происходило как во сне, когда тебе кажется, что ты кричишь, а рот не издает ни звука, ноги невозможно оторвать от пола, и на помощь не приходит никто.

Какая-то неведомая сила, тугой неумолимый смерч, подхватил её, оторвал от земли, понёс и швырнул сначала в следственный изолятор, потом в суд, потом в женскую исправительную колонию № 2 с документами, оформленными по ст. 185 ч. 4 Уголовного Кодекса – кража, осуществлённая в крупных размерах, с назначением наказания в виде лишения свободы сроком 8 лет и отбыванием в исправительной колонии общего режима.

Защищал Зинаиду бесплатный государственный адвокат, назначенный тем же следователем полиции, который вёл её дело. Почему её осудили по максимальной мере наказания без достаточной доказательной базы, при наличии несовершеннолетних детей, объяснить не мог, и только пожимал плечами.

Когда прошёл первый шок, Зинаида принялась писать жалобы во все возможные инстанции, как это делали и другие осужденные, у которых имелись, или они считали, что имелись, основания для пересмотра дела, но результата это не принесло.

Не помог ни Апелляционный, ни Верховный суд, куда писал формальные заявления тот же бесплатный адвокат.

Зинаида оставалась в заключении.

Её детьми занимался районный попечительский совет.

Николай Петрович ожидал коллегу в маленьком баре «Друзья», неподалеку от родного здания городской прокуратуры, где они всегда назначали свои встречи, когда нужно было переговорить тет-а-тет. Зачем тот вызвал его на разговор, Николай пока не знал, но тон голоса показался ему каким-то нервным.

Придя немного ранее назначенного часа, Николай Петрович заказал себе эспрессо, чтобы взбодриться, и, как всегда, молча, про себя, посетовал на то, что чашечки эспрессо так малы, а стоят дороже, чем любой другой вид кофейного напитка.

– Приветствую, коллега! – раздался голос Виктора Михайловича.

Николай Петрович привстал и пожал руку коллеги из областной.

– Как жизнь?

– Потихоньку, слава Богу.

Оба принялись изучать меню, потом заказали подошедшей официантке пиццу с курицей и грибами, «Боржоми», как наиболее полезную для желудка из всех минеральных вод, и фруктовый десерт, как источник витаминов.

Потекла беседа.

– Неувязочка вышла, – начал Виктор Михайлович, следователь областной прокуратуры. – Очень досадная.

– А что? – отозвался Николай Петрович.

– Дамочка не та, вот что!

– Что значит не та?

– Да то, что эта наша заключенная Зинаида Валерьевна Захарова, не та!

Николай Петрович положил вилку, удивлённо взглянул на собеседника.

– Не та?

– Нет. Ту зовут Зинаида Владимировна Захарова, и она на пять лет моложе. И без детей. По другому адресу проживает. Вот на кого надо было организацию произвести. Почти полная тезка, но не та, понимаешь? Инициалы полностью совпадают, а человек – нет! Там… ну ты понимаешь, где… там такой шум стоит!

– Так ведь год прошёл, что они очнулись-то только сейчас?

– Так кто ж на её фото смотрел? Отрапортовали, что порядок и ладно. А сейчас выяснилось. Потому что та, кого надо было, опять возбухла. Придётся заново операцию проводить.

– Это понятно. Но, досадно, конечно.

– Так что, придётся повторить, но сценарий, конечно надо разработать другой. Дурь, например.

– Мы в тот раз говорили, что дурь, в данном случае, не подходит.

– Знаю, но два раза повторять один сценарий нельзя. Тем более, при идентичных имени и фамилии.

Над столиком повисла тишина, нарушаемая только нервным постукиванием вилок и ножей о тарелки.

– Опять людей привлекать надо.

– Не проблема. И отправить вторую в другую колонию, на север страны, чтоб не было подозрений.

– А с этой что делать?

– Ничего, что ты с ней делать будешь?

– Так ведь она ни при чём. Может, по вновь выявленным обстоятельствам?

– Нет. Выпускать нельзя. Сколько она сидит?

– Да уж год.

– Видишь. Компенсация за ошибку, неприятности у следака будут, зарплата за год. Это всё ей надо будет компенсировать, и могут возникнуть подозрения насчет той, второй… У нас работа такая, что ошибки признавать никогда нельзя! Так уж и будет!

– Я понимаю.

Снова тишина, только звуки поглощаемой еды и булькнувшего в стакане «Боржоми».

– Жалко бабу. У неё ж детей двое.

– Ну, не расстреляли ж её, жива, здорова. Посидит лет пяток и по УДО выйдет. Не переживай.

– В том-то и дело, что не совсем жива. Я, пока к тебе шёл, справки навел. Я так и подумал, что это по тому делу. Эта дура весь год орала, заявления строчила, а вчера вскрылась.

Майор кинул вилку на стол.

– Тьфу, сумасшедшая! Только этого не хватало! Откачали?

– Да, сокамерницы вовремя заметили. Кровью наследила, вот они и заметили.

– Тем более. Ещё по этому поводу шум начнётся, расследование обстоятельств суицида. Журналюги налетят, начнут копать. Ты ж понимаешь, что может из этого выйти. Нет, бабу подлечить, и пусть сидит. Выпускать нельзя ни в коем случае!

– Понимаю.

Голубой свет вливался в кабинет через огромные от пола до потолка окна.

Азриэль стоял у письменного стола, задумчиво поглаживая ладонью карту Земли, выполненную из мха разного цвета, так что выделялись буровато-коричневые континенты, синие участки океанов и морей, красноватые камешки, обозначавшие города. Надписей на карте не было, зачем? Азриэль и так знал каждый её уголок.

За стеклянной дверью возник силуэт, похожий на самого Азриэля. Тот щёлкнул пальцами, и дверь растаяла. Вошёл Агаэль.

– Приветствую, брат мой! – произнес он.

– И тебе, брат, во веки веков, – доброжелательно ответил хозяин кабинета.

Агаэль постоял у стола, слегка приподнялся в воздух, нерешительно покачался из стороны в сторону и начал.

– Ошибка вышла. На высшем уровне, брат.

– Что такое?

– В тюрьме заключенная преставилась, четвёртая стадия рака, боли сильные, в общем, плановое отхождение, ангелы должны были её забрать в 2.30 ночи, согласно расписанию.

– И что из этого?

– Да вот перепутали они и другую принесли!

– Они не имеют права на ошибку, что за чушь!

– В том-то и дело, что никогда не ошибаются, а тут ошиблись! Обе заключённые в тюремном лазарете лежали, плановая и вторая, которая себе вены вскрыла.

Агаэль поднял кверху ладонь, на ней возник листок бумаги с надписью; раба Божия Зинаида, даты рождения и смерти. Он прочел Азриэлю её имя вслух.

– Хорошо, так раковую больную забрали, наконец?

– Раковую забрали, она довольна, отмучилась, благодарит. Преступление своё отработала тюрьмой и болезнью.

– Ну и ладно. Так дело-то в чём?

Агаэль снова нерешительно поднялся в воздух и покачался из стороны в сторону.

– Эта, Зинаида… Орёт, скандалит, на Землю просится.

– Пусть себе просится. Она самоубийца. В любом случае, виновата.

– Она вопит, что у неё там дети, что они без неё пропадут, что она сделала ошибку и раскаивается.

– Раскаиваться, Агаэль, нужно до совершения преступления. Об ошибках сожалеть до их свершения. А натворил – получай, то, что заслужил.

– Но она в любом случае внеплановая. Не за себя ж просит, о детях кричит.

– А что с детьми?

– Учитывая ошибку, Архангел Рафаил внушил мысль меценату, тот взял покровительство над ними. С детьми всё в порядке.

– Вот видишь. А эта Зинаида где вообще-то?

– На Девятом Круге.

– Там же хорошо! Что ей ещё? Вернётся на Землю, грехов натворит, и может больше на Девятый не попасть. Преставилась, так преставилась. Так уж и будет.

– Я объяснял ей. Все равно кричит, плачет. Это наша ошибка. И мы должны её исправить, – просительно сказал Агаэль.

– Нет! Это ошибка, но исправлять её мы не будем. Иначе возникнет сомнение в правильности всех наших действий. Этого допустить нельзя!

– Брат Азриэль! Позволь, я обращусь ко Господу. Он сделает для неё исключение.

– Ни в коем случае! Думать не смей беспокоить Господа такими пустяками. И сам успокойся, Агаэль. Ежеминутно по всей Земле отлетают миллионы душ. Она – одна из многих миллионов, мельчайшая пылинка во Вселенной. Что стоят её страдания по детям в сравнении со многими бедами, которые само навлекает на себя человечество во время земной жизни! Разве будет справедливо, чтобы мы озаботились этой пылинкой и не озаботились, в таком случае, страданиями тех детей, которые погибают ежеминутно от голода или болезней? Чем она лучше их? Если соблюдать милосердие, то по отношению ко всем, так? Иначе будет нарушен всеобщий принцип справедливости.

Азриэль нервно зашагал по кабинету. Подошёл к окну, за которым виднелась серая, туманная полоса соседней галактики, выделявшаяся на фоне голубого света, струившегося из непонятного источника, бывшего и всюду, и нигде. Поправил застёжку на плече, которая придерживала его белый пушистый плащ. Молча, смотрел в окно. Агаэль ждал.

Азриэль повернул к нему своё безупречно-красивое лицо.

– Я подумаю, – сказал он.

Четверо Земных суток спустя Агаэль снова стоял перед дверью Азриэля и ждал. Растворилась в воздухе дверь, он вошёл.

– Приветствую, брат мой! – произнес он.

– И тебе, брат, во веки веков, – доброжелательно ответил хозяин кабинета.

– Мне доложили, что ты принял решение по поводу новопреставленной Зинаиды, – начал было Агаэль.

Азриэль улыбнулся.

– Да, брат. Учитывая те факты, что в тюрьму она попала безо всякой своей вины, по ошибке других людей, что была взята наверх тоже по ошибке, тем более что именно по нашей ошибке, было, всё-таки, принято решение, в виде редчайшего исключения…

Агаэль покачал головой.

– Поздно, брат.

– Что может быть поздно? У нас? – удивился Азриэль.

– Там, внизу, в тюрьме, поскольку у Зинаиды не было совершеннолетних родственников, на третий день, после совершения формальностей, её тело было кремировано в местном крематории и прах захоронен на тюремном кладбище. Уже прошли одни Земные сутки, как её тела не существует.

– Мы дадим ей другое тело, красивее и моложе.

– Зачем? Дети её не узнают, она будет чужая для них. Сама она тоже станет другим человеком, с другими привязанностями и другими интересами. Той Зинаиды на Земле уже не будет никогда. Она есть только здесь. Либо нигде. Ей придётся смириться.

Азриэль отвернулся к стене, на которой располагалась вертикальная цветочная экспозиция, чтобы скрыть набежавшую на его лицо тень сожаления. Снова повернулся к Агаэлю, покачал головой.

– Исправить ошибку невозможно. Если уж мы не смогли… Ошибка вырывается из рук её создателя, остаётся в прошлом и живёт своей собственной, независимой жизнью. Сама по себе. И совершивший её теряет над ней власть. Давай, брат, займемся текущими делами, – произнёс он.

Агаэль кивнул и поднял кверху ладонь, на которой мгновенно возник листок со списком текущих дел.

МАТИЛЬДА
рассказ

Матильда плыла, получая наслаждение от нежного касания тёплой солёной воды к телу, обтеканию тугих струй вдоль боков. Она так любила эти ощущения, когда океан спокоен и ласков, и она чувствует, что ещё молода и сильна, и плыть может далеко, почти бесконечно, а если нырнуть, то можно погрузиться в шёлковые заросли талассии и зостеры. И тогда её тела будут касаться их стебли, а все эти ощущения и есть радость жизни.

Но сейчас она не может нырять, куда и когда ей вздумается, потому что на спине прикреплён веревками груз с разными приборами, и она послушно следует туда, куда тянет её за веревку то существо, которое стоит на палубе.

Научно-исследовательское судно английского географического общества дрейфовало в водах западной части Тихого океана уже четыре месяца. Экспедиция подходила к концу. Учёные исследовали пути миграции планктона, температуру воды в разных слоях океанской толщи, и многое другое. Опускали в воду приборы, которые на разной глубине давали свои показания, втягивали в себя заборы воды, а потом водолазы, тянувшие их на себе, поднимали наверх, и показания приборов изучали специалисты.

К концу первого месяца один из матросов заметил, что за ними почти непрерывно следует молодая Зелёная черепаха, с любопытством вытягивает шею, желая разглядеть, что делается на палубе. Иногда кок кидает ей остатки рыбы. Матрос сообщил команде. Огромная, несмотря на небольшой ещё возраст, лет двадцать, как определил судовой биолог, черепаха стала их талисманом, необычностью, выделявшей их судно из ряда других, таких же морских исследователей.

Когда за борт спускались водолазы, черепаха подплывала к ним и даже несколько раз ткнулась носом в водолазный костюм.

Матильда жалела эти существа, живущие на большой плавучей коробке. Они казались ей слишком уязвимыми. Эти тонкотелые, нежные люди, самая захудалая акула может перекусить их одним взмахом челюстей! У них нет ни панциря, как у неё, ни толстой кожи, как у кита, ни такой защиты, как у электрического ската. Хорошо хоть, что те, кто спускаются в воду, надевают на себя вторую кожу. Она попробовала её на ощупь, кожа была гладкая и прочная. Увидев, как она тычется в водолазный костюм, люди на палубе засмеялись.

Однажды один из водолазов поставил на её панцирь прибор, придерживая его рукой, пока привязывал к другому. Матильда замерла, чтобы эта коробка не соскользнула с неё, тихонько пошевеливая лапами-ластами.

Так началась её новая жизнь.

Утром водолазы привязывали к её панцирю груду разной техники, и Матильда погружалась на небольшую глубину, поворачивала то влево, то вправо, следуя указаниям верёвки, обхватывавшей её шею. Она была очень сообразительна и команды выполняла с удовольствием. Приборы работали, как обычно, до самого вечера, когда Матильду освобождали от груза, и она подплывала к корме, где кок угощал её всякими вкусностями – моллюсками и медузами, которые запутывались в груде веревок, обвязывавших приборы. Матильда давно уже не искала водоросли на обед, а её тело, питаясь вкусной и богатой белками пищей, становилось день ото дня все сильнее.

Иногда Матильда вспоминала своё прежнее времяпрепровождение. Поиски пищи, ленивое покачивание на волнах в ожидании того единственного момента раз в год, когда настанет время спаривания, и она устремится на мелководье возле острова Вознесения, где будет ждать обычный партнёр, а может быть другой, и она понесёт в своём чреве кожистые круглые яички с зародышами внутри, которые после закопает в жарком песке на берегу. А потом, стремясь попасть в прохладную воду до подъёма солнца, устремится обратно в волны океана. Солнце она не любила. Оно сушило ей кожу на лапах. Солнце полезно только крохотным черепашкам, пока они зреют внутри яичек, и когда придёт время, они вылупятся, пробьют себе дорогу сквозь песок, насыпанный сверху матерью, и поползут в море, влекомые инстинктом. Из ста малышей, устремившихся к воде, останется в живых один-два. Других склюют хищные птицы или подберут хищные люди, которые варят из них суп.

Какая скучная, никчемная жизнь та, которую Матильда вела до сих пор! Какая бессмыслица!

То ли дело сейчас – она важная персона, и по утрам к ней сходятся несколько тонкотелых людей, нагружают её приборами, следят за ней, что-то говорят, обращаясь именно к ней. Матильда понимала тональный свист – язык дельфинов, но язык тонкотелых она понять не могла. Какой-то он грубый. Но она прекрасно понимала интонации, настроения людей, обращение к себе. На уровне интуиции она понимала всё. И понимала, что от неё зависит работа на этом судне, что она сейчас здесь, чуть ли не главная. Недаром, когда с её панциря снимают приборы, столько людей устремляется к ним.

Так прошли, пробежали три жарких месяца, и научная экспедиция подошла к концу.

Все образцы были уложены в полиэтиленовые пакетики, опечатаны, описаны, все, даже самые мелкие события плавания, занесены в судовой журнал, и судно развернулось носом к родному дому.

Это было первое утро в чреде других, когда Матильду не нагрузили, не обвязали шею верёвкой и не призвали на обычную работу. Сначала она спокойно ждала, потом принялась плавать вдоль борта, напоминая о себе. Никто не обращал на неё внимания. Люди бегали по палубе с радостными лицами, хлопали друг друга по плечам.

Потом раздались привычные звуки запуска двигателя, и судно поплыло с необычной для Матильды скоростью, прочь. Матильда бросилась вслед, стучала мордой о корпус. Она могла развить скорость до тридцати пяти километров в час, но она не понимала, почему её не зовут за собой, больше того, когда она подплывала к борту, люди отталкивали её палкой и кричали.

Тонкотелые кричали на неё, они больше не нуждались в ней! Она лишилась своей работы, она больше никому не была нужна!

Растерянность и горечь охватили её.

Матильда остановилась, слегка загребая лапами, пытаясь осознать свалившуюся на неё беду, но так и не нашла объяснений.

Развернулась и медленно поплыла прочь, физически ощущая поселившуюся в ней пустоту.

Мелкий осенний дождик стучал по стенам здания, в котором заседала океанологическая секция Королевского географического общества. О результатах экспедиции в западной части Тихого океана докладывал пожилой профессор. Он рассказал почтенным собравшимся в зале учёным мужам о собранных интереснейших материалах, образцах и новых сведениях об океанических течениях. Но самая любопытная часть доклада ожидала в конце, когда профессор рассказал, как команда судна сумела приручить Зелёную или суповую, черепаху рода Chelonia mydas, которая относится к семейству морских черепах Cheloniidae. Обычная длина панциря около одного метра, масса сто-двести килограммов. Но у этой особи длина панциря достигала полутора метров, что позволило приспособить её для перевозки грузов по воде. Животному дали кличку Матильда, на которую оно даже поворачивало голову, проявляя послушание и удивительную сообразительность. Таким образом, ещё одним достижением экспедиции можно считать доказательство, что гигантские морские черепахи имеют достаточный интеллект и подаются дрессировке.

– Возможно ли в дальнейшем привлекать этих черепах к различным работам? – раздался голос из зала. – Может быть, выращивать специально для транспортировки грузов по морю?

– Не думаю, коллега, – отозвался профессор. – Гигантская Зелёная черепаха недаром называется суповой, у неё очень нежное мясо, и охотники почти истребили этот вид. К тому же необычайно крепкий и красивый панцирь черепахи служит сырьём для изготовления шкатулок, женских гребней и украшений. В ресторанах и лавках Гонконга, Сингапура и других местах Средней Азии цена мяса и панциря поднимается в десятки и даже сотни раз от цены, получаемой за неё охотниками. Данная черепаха занесена в Красную книгу. Охота на неё карается законом, хотя браконьеры не оставляют попыток ловли, несмотря на возможность попасть в тюрьму. Уж больно они дороги. Такой экземпляр, как эта Матильда, стоит уйму денег. Да и смысла нет, использовать панцирь черепахи как грузовую платформу. Любой катерок справится с этой задачей намного лучше. Однако редкий казус, имевший место в последней экспедиции, имеет исключительно интересное научное значение.

Матильду долго не оставляло чувство обиды, и она уже было решила вообще никогда не подплывать к пароходам тонкотелых. Но через месяц после того, как её так жестоко и непонятно отогнали от судна, она увидела на горизонте знакомый силуэт. Возможно, это они возвращаются за мной. Или просто плывут мимо. В любом случае нужно подплыть ближе, чтобы определить, что это такое.

Приблизившись, Матильда поняла, что это не её судно. Это было уже, длиннее и с более низкими бортами. Она остановилась в раздумье, постучать носом о борт, или её заметят и так. Тонкотелые, плывшие на этом судне, тоже немного отличались от прежних. У них была такая же нежная и ранимая кожа, но темнее цветом, и, разговаривая между собой, они произносили незнакомые Матильде звуки.

Перед глазами возникло какое-то белёсое облако, и Матильда не сразу поняла, что вокруг неё просто кипят рыбы и другие живности, облако сжимается и влечет её вперед. Испугавшись, она рванулась назад и наткнулась на тонкую металлическую сеть. Рыбы бились о сеть, оставляя на ней куски мяса, вода темнела от их крови. Матильда подумала, что с разбегу может порвать сеть, ведь она такая сильная. Она разогналась, раздвигая боками панциря всех остальных, втянула голову под панцирь и с маху ударилась о сеть, её отбросило назад. Сеть оказалась необыкновенно прочной. Вокруг кишели, метались около неё в страшной панике, рыбы, скаты, другие черепахи и прочие морские обитатели. Сеть тащила их вперёд.

Матросы на палубе вращали рукоять подъёмного механизма, подтягивая сеть к корме.

Внезапно тонко тявкнула сирена тревоги. Рыжий матрос, крутивший рукоять, оглянулся и застопорил механизм. Другой побежал, выяснять, в чём дело.

– Кэп сказал, быстро выпускай всё за борт, сеть вбираем! Там Гринпис на подходе!

– Ты что? Такая добыча!

– К чертям все, сейчас на борт поднимутся, шмон делать!

Рыжий колебался.

– Я по тяжести чувствую, там…

Второй подбежал, рванул рукоять назад.

– Не ори, будет ещё нам удача!

Он резко потянул рычаг.

За кормой, ниже ватерлинии, раскрылась металлическая пасть ловушки, и на волю хлынули черепахи, предназначенные на суп, скаты, предназначенные на кошельки, акулы-подростки, чьи нежные плавники ожидали в ресторанах Гонконга и Парижа. Вся эта океаническая живность, замершая было в жутком леденящем ожидании неминуемого конца, рванула на свободу в тёплую сине-зелёную ширь и глубь океана, не обращая внимания на плывущих рядом товарищей по несчастью, которых в другой раз непременно оценила бы как возможную пищу в обеденный час.

Втянулась в отверстие в борту металлическая, позеленевшая от морской воды сеть, улыбающийся капитан встречал у трапа инспекторов Гринпис.

Радист, задраившийся в рубке, срочно передавал сигнал тревоги другим траулерам, занимавшимся незаконной добычей в регионе.

Матильда, узнавшая в своё время, что такое сотрудничество с людьми, так и не поняла, что находилась в шаге от смерти. Своё приключение она, в конечном счете, расценила, как непонятную морским обитателям работу, проведённую людьми, и вскоре снова осталась одна на просторах бегущих волн, подгоняемых отрывистым дыханием ветра.

Так пробежали два месяца, монотонных, одиноких, наполненных поисками пищи, спусками вниз за водорослями и мелкой живностью, и подъёмами наверх, для вдыхания воздуха.

Ничто не нарушало её покой, даже штормы, казалось, позабыли о той части океана, где лениво плавала Матильда.

Однажды она ощутила легкое беспокойство в теле и поняла, что настало время отправиться на остров Вознесения, где ждет её на мелководье самец, и горячий песок, куда она отложит свои яйца для продолжения рода.

Прошло и это событие, и снова настала скука и тоска по общению с людьми и настоящим делом, единственным настоящим делом, которым она считала то, к чему они её приучили.

И, наконец, Матильде пришла в голову идея.

Она знает одно побережье, где всегда много тонкотелых людей. Каждый день они собираются там, лежат на песке, изредка переворачиваясь со спины на живот и обратно.

Матильду всегда поражала эта особенность тонкотелых. Она знала, что если её перевернуть на спину, на панцирь, то сама она никогда не сможет повернуться на живот, а люди делают это так легко.

Там есть большая скала, солнце встает прямо из-за неё. Матильда поплывёт к тому побережью и вылезет на берег.

Когда солнце выйдет из-за скалы, туда придут тонкотелые, их женщины и детеныши. Они всегда приходят туда, когда солнце поднимается выше линии горизонта.

Среди них обязательно найдутся те, что возьмут её на службу, и жизнь снова обретёт смысл, наполненность и значимость.

Матильда с трудом подтягивала своё большое тело по песку, чтобы уютно улечься у подножия скалы, там её невозможно будет не заметить. Она подгребла ластами песок себе под голову, чтобы хорошо видеть поверх песка и не пропустить прихода тонкотелых людей, по которым так соскучилась. Принялась ждать.

Солнце окрасило коралловым цветом песок слева от скалы, где лежала Матильда. До её лежбища оставалось всего несколько метров. На склонах, ведущих к океану, показались первые человеческие силуэты.

Распахнулись двери ресторана «Азиатская кухня», стоящего на возвышении, молоденький официант протёр салфеткой стёкла дверей и вывесил табличку «Добро пожаловать».

Матильда терпеливо ждала…

И ПЛЫЛ НАД НАЗАРЕТОМ АРОМАТ…
рассказ

Божественного мирта, и аромат миндаля вплетался в его струи. Воздух был густ и необычен. Настоянный на запахах цветов и ожидании счастья, которое непременно наступит.

Мириам возвращалась от своей подруги Хавы. Она улыбалась про себя, вспоминая, как наклонялась над каменным ложем, куда Хава уложила своего первенца, маленького Исаака, чтобы перепеленать. Малыш родился всего девять дней назад, и до восьмого дня, пока священник не совершил над ним обряд обрезания, посвящая Богу, Мириам не позволяла себе прийти к подруге. Пока малыш не обрезан, он слаб, и его можно легко сглазить, пусть того не желая. Но после обрезания, мальчик вошёл в Завет Божий и тёмные силы не так уж легко могут ему повредить.

Хава сияла, показывая подруге крепенького розового малыша, сучившего ножками и ручками, пускавшего из беззубого ротика пузыри. И Мириам не могла сдержать восхищения тоже. Совсем ещё юная, но выросшая в строгой патриархальной семье, Мириам считала главной добродетелью женщины поддержание семейного очага и материнство, которому каждая благовоспитанная женщина должна отдать себя всю, без остатка.

Поэтому так не терпелось ей нанести Хаве не только необходимый визит вежливости, но и самой получить удовольствие от созерцания этой новой, народившейся жизни. Помечтать о будущем собственном младенце, таком же пухленьком, здоровом малыше с коротенькими волосиками на макушке и настоящими ногтиками на крохотных ручках. И это удовольствие Мириам получила у Хавы сполна.

Мириам спускалась в свой дом в Нижнем Назарете по узкой улочке, зажатой с двух сторон белыми домами из почти необработанного камня. К дверям домов были прибиты кожаные мезузы. За низкими оградами текла домашняя жизнь, женщины пряли, толкли в ступе ячмень и полбу. Пекли на очагах лепёшки. Мужчин почти не было видно, весна – время полевых работ.

Подходя к дому, Мириам заметила, что плетёная из лозы калитка неплотно прикрыта, а внутри двора, поросшего кустами бегонии и пиростегии, кто-то есть. В тихом, маленьком Назарете, можно было не опасаться преступников, и Мириам не слишком взволновалась, но подумала, что родителей дома нет, иначе бы они позвали гостя внутрь.

На большом камне под кустом цветущего каллистемона сидел мужчина высокого роста, завернувшись в просторный светлый плащ. При виде Мириам, он встал и протянул к ней ладонь в приветствии.

– Здравствуй, Мириам!

– Здравствуй, господин! Ты, наверное, пришёл к моему отцу, Иоакиму?

– Нет, я к тебе, Мириам.

Мириам удивилась. Не принято было в древнем Израиле, чтобы к молодым девушкам, незамужним, приходили гости мужского пола, да ещё разговаривали с ними так свободно в отсутствие родителей. Мириам не знала, как себя вести. Не прогонять же гостя со двора.

Незнакомец улыбнулся ей, и вдруг она ощутила, что тревога куда-то улетучилась, и ей стало спокойно и хорошо. Даже удивительно хорошо. Странно.

Незнакомец снова сел на камень и жестом пригласил Мириам занять место на другом камне, поменьше. Она повиновалась.

– Ты была у своей подруги Хавы, навестила её после родов, так?

– Да, господин.

Мириам ничуть не удивилась осведомленности гостя. Теперь ей всё казалось обычным и каким-то приятным.

– Понравился малыш?

-Да, господин. Он такой миленький.

– У тебя скоро тоже будет такой.

Мириам рассмеялась.

– Ну, для этого сначала надо выйти замуж. А у меня ещё даже жениха нет. Вот мой отец определит мне в мужья достойного человека, тогда и стану женой. Как Хава.

– Ты выйдешь замуж, но родишь не от мужа.

Мириам нахмурилась. Сказала резко.

– Что это значит? Ты обижаешь меня, господин. Разве я дала тебе повод?

– Нет. Но отцом твоего ребёнка станет не земной человек. Ты понесёшь своё дитя от Божественного Слова. Никто не прикоснется к тебе, к твоему телу, но в твоём чреве возникнет жизнь и родится Сын Человеческий, Сын Божий. И понесёт благодать по миру.

– Так не бывает.

– Так будет. Радуйся Благодатная Мириам, Господь с Тобою, благословенна Ты в женах, ибо избрана среди всех.

Мириам чувствовала, что незнакомец не шутит. Он был слишком серьёзен и торжествен. И не поверить ему было нельзя.

– Но я простая девушка. Почему я?

– Твой отец из рода царя Давида. А значит, ты тоже. Хочешь знать, что будет с тобой дальше?

– Да, хочу, – воскликнула Мириам, – расскажи мне.

– Я покажу. Сядь поудобнее на этот камень и закрой глаза. Помолчи. И вглядись внутренним взором в будущее твоё и других людей.

С любопытством и радостью, свойственным юности, Мириам закрыла глаза и погрузилась в мир видений, открытый ей незнакомцем.

– Ооо! Что это? Это я в таких нарядных одеждах стою на возвышении и говорю к людям? А это моя статуя! Господь не велит изображать людей! Но я здесь на этих чудных картинах! В том самом синем шёлковом плаще, вышитом звездами Давида, который я пошила себе к празднику Хануки! Как может быть это?

– Смотри, Мириам, смотри внутренним взором, сейчас ты увидишь свою статую на тех континентах, которые ещё никому не известны. Тебя будут называть Царицей Небесной!

– Вот, я вижу, господин, статуя на шесте, с моим лицом, в таких красивых одеждах, какие носят только жены царей! Её несут люди, они текут рекой, их сотни, тысячи, сплошная река из людей. Они становятся на колени и молятся этой статуе, мне так неловко, господин, чем заслужила я это? И что это за люди? Они такие странные, непохожие на евреев!

– Это не евреи, Мириам. Все народы земли будут поклоняться тебе. Все народы, белые, чёрные, жёлтые, краснокожие назовут тебе Владычицей мира. Те, кого ты видишь, они ещё не родились. И те земли, на которых они живут, ещё не открыты, только через полторы тысячи лет к этим землям приплывут корабли. И нос одной из каравелл тоже будет украшен твоей резной статуей. Эта каравелла будет называться «Санта-Мария».

Мириам вскочила с камня и открыла сверкающие негодованием глаза.

– Это неправда, господин, ты смеёшься надо мной, незнакомец! Зачем ты делаешь это? Сначала проник в мою душу разговорами о будущем младенце, а потом стал насмехаться над моими чувствами. Стыдно тебе должно быть! Я не могу более оставаться наедине с чужим мужчиной. Тебе следует уйти, а если тебе нужен мой отец, подожди его за оградой!

– Мне жаль, Мириам, – незнакомец и не думал уходить, – но я должен сказать тебе не только о том счастье и поклонении, которое ждёт тебя в будущем. Но и о страданиях, которые ты претерпишь из-за сына. О том, что повергнет тебя в большое горе. Младенец, которого ты родишь, вырастет и будет распят на кресте, на горе Голгофа, рядом с простыми разбойниками. Я пришёл сюда предупредить тебя и дать сделать выбор.

Мириам отступила на шаг и подняла лицо к незнакомцу. Он был серьёзен, он не шутил. Более того, он смотрел на неё с состраданием. Глаза Мириам затуманились. Она наклонила голову, чтобы скрыть своё отчаяние, и солнечные лучи скользили по её гладким чёрным волосам, стекая с них на землю золотистыми каплями.

– Зачем это всё нужно, господин? Почему я не могу прожить обычную, нормальную жизнь без потрясений? Мне не нужны эти почести. Я хочу, чтобы мой будущий сын был жив. И чтобы он тоже прожил обычную, но долгую и счастливую жизнь.

– Кто-то должен взять на себя то, что должен. Если не ты, другая, но она тоже не захочет, чтобы её сын был распят. Никто никогда не хочет брать на себя тяжёлую миссию, но кто-то должен взять.

В маленьком цветущем дворике повисла тишина.

– Вас будет четверо, – продолжил незнакомец, – и никто не захочет взять на себя свою миссию добровольно, но возьмут всё.

– Кто эти четверо? – Спросила Мириам.

– Ты, твой сын Иешуа, он будет просить Господа избавить его, если можно, от страданий, наместник империи Понтий Пилат, который просто подчинится закону Рима, и Иуда, которому придётся тяжелее всех.

– Иуда? Я знаю его?

– Ещё нет. Он станет учеником твоего сына и предаст его в руки стражи, утром на рассвете, 14 нисана, через тридцать три года и девять месяцев от сего дня. Ему будет очень тяжело это сделать, он не захочет, но подчинится велению Господа. Потому что Иешуа должен быть вознесён на Кресте, и каждый сыграет в том свою роль. Только ты и Иешуа будете возвеличены людьми, а Иуда ими проклят, и покончит с собой, не вынеся тяжести содеянного. И потому его доля самая несчастная из всех.

Мириам подняла вверх тонкие смуглые руки и закрыла ими лицо, по которому покатились слёзы. Её плечи содрогались от рыданий.

– Я не хочу, не хочу! Столько страданий! Зачем? Я хочу простой, обычной жизни, хочу видеть, как растёт мой малыш, как учится ходить, как рыбачит подростком на озере Кинерет. Я хочу дождаться внуков от него. Я хочу быть счастливой матерью обычного человека! И не хочу, чтобы рядом с моим сыном страдали другие. За что нам это? Кому это нужно, незнакомец, скажи!

– Твой сын станет проповедником в земле Израиля. И за ним пойдут миллионы людей, пойдут к Истине, к Богу! Он освободит евреев от исполнения 630 заповедей, и оставит только десять. Потому что настало время распространить веру в Единого Творца Вселенной на весь мир, но заповедей иудаизма слишком много для простых людей, они непонятны и тяжелы для исполнения. Нужна одна идея, простая, она объединит народы.

– Пускай, если он станет проповедником, я буду только счастлива, но для чего ему погибать на Кресте?

– Мириам! Проповедников, несущих идею единого живого Бога было много в истории Израиля. Их слышали и забывали. Нужна жертва, жертва которую принесёт сам Господь за людей, которая поразит их ум и душу, и поведёт за собой. Такой жертвой станет твой Сын. Он вознесётся на Кресте над народами, над темнотой и невежеством, и вслед за ним люди пойдут к свету. А ты станешь царицей над ними.

– Нет, нет, нет! Пусть другая, другая, не я, я не вынесу этого. Мне не нужно царства, богатств, почестей, славы, мне нужен мой сын, живой и невредимый, просто мой сын и ничего больше, я не променяю сына на царство, незнакомец! Как зовут тебя?

– Гавриил.

– Гавриил. Человек Божий и ты предлагаешь мне согласиться с убийством моего сына?

– Не я предлагаю, Господь. Он тоже несёт эту жертву, ведь твой сын будет и Его сыном.

– Господь жесток, – воскликнула Мириам.

– Необходимость… Есть высшая необходимость. И ей подчиняется человек, ибо так правильно и только так может развиваться человечество.

Они замолчали.

– Ты должна понять, Мириам… Ты не принадлежишь себе…

Время шло, яркий солнечный свет потускнел, солнце начало клониться к земле, оставляя за собой всё более длинные тени.

Мириам сидела на камне, склонив лицо в ладони, её длинные шёлковые косы рассыпались по спине.

Гавриил подошел к ней и провёл рукой по её голове.

Повернулся и пошел прочь.

Подул ветер, понёс вдоль улиц аромат мирта, миндаля и других цветущих деревьев, коими полнится земля Израиля в изобилии. Ветки шевелились от ветра, и с них опадали вниз белые и розовые лепестки, устилая улицу, по которой шел Гавриил, мягким ковром.

Мужчины уже возвращались с полей, а женщины звали домой игравших на улицах детей.

Гавриил остановил мальчика лет восьми, пробегавшего мимо с деревянной игрушкой в руке. У него были смеющиеся карие глаза и кудрявые каштановые волосы.

– Подожди, мальчик. Откуда у тебя этот волчок?

– Мне подарили на праздник Ту-Би-Шват, господин. Если ты хочешь такой, можешь пойти к плотнику Иосифу, он вырежет тебе из дерева.

– Ты живёшь вон в том доме, я правильно понял?

– Да, господин. Не задерживай меня, мама будет волноваться, если я не приду вовремя на её зов.

– Хорошо, я только хотел спросить, ты счастлив?

Ребёнок посмотрел на него с удивлением.

– Я не знаю, что такое счастлив. Я ещё слишком маленький, наверное. Ты задаёшь мне странные вопросы, господин. Я люблю свою маму, и отца и братиков, и сестричек. Я люблю всех людей. И мне хорошо.

– Тебя зовут Иуда?

– Да.

– Прощай, малыш. У тебя ещё есть годы, пока…

Гавриил вздохнул и снова пустился в путь.

Из-под его плаща вылетело белое кудрявое перо и легло на светлый ковёр опавших с деревьев лепестков, потом второе…

И уже не было видно, где лепестки, а где мягкие, нежные перья…

В ПОЛНОЧЬ, КАЖДУЮ ПОЛНОЧЬ…
рассказ

Он лёг на кровать и закурил сигарету. До полночи оставалось минут десять. Часы висели на стене, обращённой к изножью кровати, так что он их видел. Слева от часов дверь.

Половина первого. Никого нет. Он примял последний окурок и выбросил его в пепельницу. Неужели…

В груди ощущался холодок лёгкой паники. Ну, что ж…

Он закрыл глаза и постарался не думать о ней. Если бы мог не думать…

До его ноздрей донёсся лёгкий запах ореховых листьев. Так они пахнут, если растереть лист между пальцами летом, когда сами орехи ещё маленькие, а листья ещё сочные.

Не открывая глаз, он улыбнулся краешками губ, и как всегда, когда он ощущал этот запах, теплом залило грудь, напряглись мышцы живота, и кровь побежала быстрее по жилам.

Открыл глаза.

Она стояла у двери в тонком белом платье с кружевами по подолу, в котором всегда приходила к нему. В другом она и не могла придти.

– Ты здесь, – радостно прошептал он.

– Да.

– А грозилась, что больше не придёшь.

– Что у тебя было сегодня с начальником? Он принял заявление?

– Да. Я его переломил.

– Как хорошо.

– Подойди ближе.

– Нет.

– Не бойся. Я больше не буду так себя вести. Обещаю. Я буду сдерживать себя. Знаешь, когда я подумал, что ты больше не придёшь, я чуть не умер от ужаса. А почувствовав запах ореха, воскрес снова. Раньше ты пахла духами «Шалимар» от Герлен. Я сходил с ума от этого запаха. Ты уходила, а у меня всё пахло тобой. Постель, ванная, диванчик в кухне…

– Последний раз ты подарил мне «сотку» в зелёном непрозрачном флаконе на день рождения. Я успела только немного им попользоваться. Лучший аромат мира.

– Когда я вбежал в тот номер, где ты была с Борисом, там пахло «Шалимаром». И у меня крыша поехала. Ты была с ним и пахла тем самым запахом. Понимаешь?

– Прекрати, ты снова о том же. Не рви себе сердце.

– Он раздевал тебя, или ты сама раздевалась?

– Пожалуйста, не надо…

– Сама, да? Он целовал твой затылок? Ты так любила это.

– Я не буду…

– И целовал твои бёдра, я знаю. Ты всегда требовала, тебе нравилось.

– Я сейчас уйду.

– Твои бёдра… светлые, такая нежная кожа, гладкая, я помню этот шёлк. И это блаженство – скользить по ним губами.

– Прошло восемь лет. Зачем вспоминать?

– Я не могу забыть.

– Мы не можем ничего изменить. Надо смириться.

– Не могу.

– Как бы я хотела вернуться в то время. В то время, которое было до того, как ты меня убил.

– Да. Но я не жалею.

– Не жалеешь!

– Нет. И убил бы тебя второй раз.

– Ты и хочешь это сделать. И можешь, потому я боюсь тебя. Но зачем? Я не смогу приходить к тебе больше, даже в этом астральном теле, мы потеряем контакт, наше общение. Прошу тебя, не надо! Хоть так, но мы всё-таки вместе!

– А ты там на том свете, ведь общаешься с ним, правда? Он ведь тоже там, вместе с тобой, убитый мною.

– Мы в разных местах, потому что прожили разную жизнь. Я его не вижу. Да и не хочу. И не хочу больше обманывать тебя. Я прихожу к тебе каждую ночь. К тебе, а не к нему.

– Зачем ты тогда это сделала? Разве тебе было плохо со мной? Скажи, ну зачем? Мы оба потеряли на этом. Я свободу, ты – жизнь. Разве оно стоило того?

– Клянусь, не знаю. Наваждение какое-то. Не могу понять, что меня тогда понесло. Голова кружилась, я просто ничего не соображала. Прости, я, правда, очень сожалею, прости…

– А я у тебя прощения не прошу. И у него тоже. Здесь, в тюрьме, есть часовня. Мы ходим туда молиться. Я молюсь за своих близких, за маму. Я причинил ей такое горе. Но за тебя и за него, ни разу не помолился, не поставил свечи. Не хочу. Вы заслужили свою участь.

– Ты не Господь! Кто ты такой, чтобы судить нас?

– Я человек. Обманутый, с разорванным сердцем, моя боль не проходит, а ей уже восемь лет. У меня пожизненное, за двойное убийство. Суд не принял доводы адвоката о состоянии аффекта, я проведу в этой камере всю оставшуюся жизнь. Здесь я увидел свои первые седые волосы в зеркальце для бритья. Здесь я впервые увидел свои горькие складки у рта. Здесь я состарюсь, стану немощным и умру. Я никогда больше не увижу волны на море и пену на их гребнях. Я ничего больше не увижу, кроме этой камеры, дворика для прогулок десять на десять, и клочка неба в маленьком окошке моей одиночки. Там иногда пролетают птицы и неспешно плывут облака. Ты живее меня, понимаешь?

– Понимаю. Мне так жаль. Я виновата перед тобой. Но, то было просто наваждение, минутная слабость. Разве нельзя было простить… Прости сейчас…

В камере повисла тишина. Она стояла у двери, придерживая рукой бумажную розу на венчике, которым был укрыт её лоб. Он подумал, что когда её клали в гроб, венчик лежал на лбу, а сейчас она стоит, и потому он падает вниз, но зачем ей этот венчик? Не всё ли равно теперь? Может быть там такие правила? Она тоже навсегда осталась в этом белом платье, кружева которого уже истрёпаны и пожелтели. Она тоже никогда не ступит ногой в морскую прохладную волну, не поднимет к солнцу лицо с зажмуренными глазами, чтобы ощутить его живое тепло. Может быть, она права, и ему надо было сдержаться, не выпускать на волю свой гнев, но разве он мог?

Самое страшное в этой жизни, то, что она проходит, и то, что пройденное нельзя изменить. Жить надо ответственно, да, вот она, истина. А толку что? Истина приходит только тогда, когда уже ничего нельзя изменить. Ответственность несёшь за прошлое. А надо за будущее, но его никто не знает, вот в чём беда.

– Подойди ко мне, – сказал он с тоской.

– Нет. Ты убьёшь меня второй раз.

– Почему от тебя пахнет ореховыми листьями?

– Это дерево, которое отец посадил на моей могиле. Орех. Осенью с него падают листья, гниют. Их запахом пропитано моё тело, платье, гроб. Он взял ветку от орехового дерева, которое я посадила у нас на даче ещё подростком, и привил на то, что уже росло в изголовье, за крестом.

– Я полюбил этот запах. Он возбуждает меня так же, как раньше «Шалимар» и запах твоего тела, подмышек, низа твоего живота. Я некрофил, да? Но ведь ты для меня живая.

– В том мире мы для себя все живые. Но если ты обнимешь меня, прижмёшь к себе, земля вытянет моё астральное тело в себя через твоё, ведь я всего лишь сгусток энергии и мысли. И я перестану существовать даже в таком виде.

– Это я и хочу сделать, убить тебя ещё раз! Потому что во мне до сих пор все кипит, я помню тебя обнажённую, прильнувшую к его телу, к его груди, и твоя нога лежала на его ногах! Помню, как ты в испуге запрокинула голову и смотрела на меня как загнанное животное, ты всё поняла, потому, что у меня в руках был нож! Мне мало, что я убил тебя тогда, я хочу отомстить ещё! Ещё хотя бы раз!

– Но ты потеряешь меня навсегда, – сказала она с отчаянием.

– Я хочу, и мне даже нож для этого не нужен! Я любил тебя больше себя, больше даже… страшно сказать, больше матери, а ты предала, ты отдала себя ему, чужому для нас человеку, как я пережил это? Почему я сам жив до сих пор?

– Ты ненормальный! Не возводи происшедшее в культ, это всего лишь плотская близость, не больше, это не любовь, я любила только тебя, он всего эпизод!

– Ты считаешь так, а я иначе. Для меня наша близость была святой. Ты унизила, растоптала её.

Снова повисла тишина.

– Я боюсь тебя. Я больше не приду. Не хочу потерять своё существование там. Всё-таки у меня тоже какая-то жизнь. Не хочу её терять.

– Значит, ты меня не любишь. Своё астральное тело, своё призрачное существование, своё небытие, вот это истлевшее платье, этот бумажный помятый венчик, ты любишь больше, чем меня!

– Прошу, не мучай. Мы хоть так можем с тобой говорить, делиться мыслями. Зачем разрушать то малое, что есть?

– Гнилые листья ореха. Вот, что осталось от моей любви. От меня. Я старею. Покрываюсь морщинами. А ты остаешься молодой. Это несправедливо.

– Ты эгоист. Да и почему, собственно, ты должен был владеть мной один?

Он скрипнул зубами и вскочил на ноги. Сделал шаг к ней. Второй.

Она вскрикнула, рванулась к дверям. Пронеслась сквозь них испуганным облаком.

Он застонал и, тяжело шаркая, вернулся к кровати. Лёг на живот, уткнулся лицом в жёсткую подушку.

За маленьким оконцем тёмная синева начала расползаться, появились первые серенькие просветы.

Тюремные тараканы, не найдя ничего особенно вкусного, отправились по своим щелям.

Вдали, в коридоре, послышался лязг связки ключей и кашель, видимо, дежурный охранник совершал предутренний обход.

Он встал, налил из ржавого крана воды в эмалированную кружку, выпил и снова лёг…

И снова полночь вступила в свои права. Он снова лежал на койке, курил и смотрел на часы. До двенадцати оставалось минут десять.

Половина первого.

Два часа ночи.

Три.

Никого нет. Он примял последний окурок и выбросил его в пепельницу. Всё.

Ну, что ж…

Он закрыл глаза и постарался не думать о ней. Если бы мог не думать…

До его ноздрей донесся лёгкий запах ореховых листьев. Так они пахнут, если растереть лист между пальцами летом, когда сами орехи ещё маленькие, а листья ещё сочные.

Не открывая глаз, он улыбнулся краешками губ, и как всегда, когда он ощущал этот запах, теплом залило грудь, напряглись мышцы живота, и кровь побежала быстрее по жилам.

Открыл глаза.

Она стояла у двери в тонком белом платье с кружевами по подолу, в котором всегда приходила к нему. В другом она и не могла прийти.

– Ты здесь, – радостно прошептал он.

– Я люблю тебя, – прошелестело от двери.