СЕРГЕЙ МНАЦАКАНЯН

ЦАРАПИНКИ НА МАРТОВСКОЙ БЕРЕСТЕ

Из книги «Дагерротипы»

1913 ГОД

Безумный князь. Искажено лицо.
В припадке царскосельского угара,
он знает: не спастись, – и ждёт удара…
Но можно нацарапать письмецо.
Но можно рифму царскую вонзить
в жестокую идею государства,
а можно без обиды и коварства – смеясь,
фиал безжалостный испить…
А на болотах петербургских мгла,
стоит туман – немыслимый, чертовский…
И в муках умирает Комаровский –
последний призрак Царского села.

ПАЛИМПСЕСТ

Вы знаете, что такое палимпсест?
Это простое греческое слово.
Оно означает запись,
сделанную на пергаменте
поверх когда-то внесённой
на пергамент записи,
впоследствии уничтоженной.

Бывают палимпсесты многослойные –
пергамент дорог
и его всегда не хватало
жадным перьям поэтов и летописцев.
Я тоже летописец,
и пишу поверх многослойных записей,
скарябанных временем…

Но почему-то
сквозь все новоязы
пробиваются старые письмена,
ещё толком никем не прочитанные,
и расползаются,
как муравьи,
по обновлённым пергаментам…

Так старое
цепляется за новое,
а новое смешивается с ещё непознанным.

Жизнь каждого человека,
любой страны и всего человечества –
перемаранный палимпсест,
смысл записей которого
доныне не понят теми,
кто вымарывает старое
и вписывает строки
так и непонятого нового времени,
которое тоже
скоро будет выскоблено с вечного листа,

словно бы время –
это мясник в белом халате,
который
выскребает
двухнедельного младенца
во время очередного аборта
из утробы матери –
истории человечества.

***

Я четверть века бредил этой книгой –
она, крича, во сне являлась мне,
её страницы жизнью многоликой
в горячечной шуршали тишине…

Она светилась тенью на стене
трагичной Хиросимы, скорбью тихой
аукалась, и звёздной сетью дикой
опутывала жизнь мою во сне…

Так и живу, насквозь открытый вьюгам,
но нет привычки к боли и разлукам,
так и живу, мучительно дыша,
я перепутал жизнь свою со звуком,
а между тем стрелою, взвитой луком,
трепещет обнажённая душа.

МЕМУАРЫ

Пальтишко на рыбьем меху –
зато беззаботная юность!
Я думал – всё в жизни смогу,
да только не так обернулось.

Зато от души воспою,
как утром поскрипывал гулко,
вращая житуху сию,
коленчатый вал переулка.

В том богом забытом дворе
среди алкоголя и мата,
как в некоей чёрной дыре,
до боли вселенная сжата…

Весёлых страстей змеевик!
Случайных соитий реторта!
– где – было! – похмельный мужик
отчаянно драпал от чёрта!

Здесь умер юродивый вор
и благоустроены свалки,
но все жё да здравствует Двор –
фискалы его и весталки.

От этих времён – ни гу-гу.
когда же они миновали,
оказывается – я в долгу,
а время писать мемуары…

НИКТО

             (Иннокентий Анненский)

Он подписался Ник. Т.-О.
на первой книжице творений,
профессор, царскосельский гений,
в тяжёлом драповом пальто.

О, кипарисовый ларец,
в котором с трепетом хранится
невероятная страница,
где оттиск судеб и сердец.

В туманном отсвете свечи
таятся горечь и обида…
О чём он хмурился в ночи
над переводом Еврипида?

На гимназических скамьях
труды Петрарки и Прудона,
а снег в саду желтел впотьмах,
как стены вечного дурдома…

У каждого своя судьба,
у каждого своя Голгофа,
вдруг на вокзале Петергофа
он взялся за сердце, хрипя…

Качнулся с мыслью в аккурат,
дыша божественным эфиром,
о том, что вечно виноват,
но не виновен перед миром.

Судьбой подаренная милость
иглою вспыхнула в груди,
что прошлое уже свершилось,
а будущее – впереди…

Пронизанный нездешним светом,
ушёл в неведомую темь…
Что это значит – быть поэтом?
А это значит – быть никем.

СОНЕТ О СОНЕТЕ

Несётся время. Из огня и глины
спекается единственная жизнь,
художнику определив режим
наистрожайшей самодисциплины…

А иначе умолкнут клавесины.
Ваятели забудут свой резец.
И смутный хаос звуков, красок, линий
затопит все окрестности небес.

Никем не заповедан путь поэта.
Ни у кого не спрашивай совета,
когда тебе созвучья шепчет Рок…
Что в этом мире сдержанней сонета –
пружины из 14-и строк?!
С ним не страшна вовек земная Лета.

***

Первый – да будет первым,
да будет второй вторым,
да будет Адам Адамом,
и Римом пребудет Рим,
взметнётся метель метелью,
дымом взовьётся дым, нет людей одинаковых –
                                                  каждый неповторим…

Пускай мы горюем горько и верно кого-то любим,
ссоримся, делаем дело, хлопаем резко дверьми,
давайте равняться с вами на равенство только будем –
на равенство между разными – без исключенья –
                                                  людьми.

Мы все равны перед небом,
просоленным звёздной ночью,
мы все равны перед снегом – немыслимой белизны,
перед огромным миром – воистину и воочью –
мы, просыпаясь в заморозки, все, как один, равны…

А если несправедливость охватит минутной обидою:
«Как же тебе дозволено,
                                о чём мне помыслить нельзя?» –
это, конечно, ранит, но помни, что не завидую,
не шепчусь за спиною, не набиваюсь в друзья…

Играем в опасные игры, пьём нефтяную водку,
но не забывай о равенстве, ибо наступит час
единственный, тот,
                          в который судьбина возьмет за глотку –
и на весах сосновых навек уравняет вас.

Дерьмом обернётся слава,
кладбищенской ржавой глиной, –
о, господи, хорошо, что в прижизненной маете
мы все равны перед родиной –
похмельной и соловьиной, –
не более, чем царапинки на мартовской бересте.

***

Я прочитал
Больше, чем пять тысяч книг…
Даже моё зрение –
цепкое от природы –
этого не выдержало:
расфокусировалось,
отказываясь далее вникать
в хитросплетения шрифтов и трагедий.
Я знал только
одного человека,
который зачем-то
прочитал ещё больше…
Но он был педант.
Он читал по системе –
упорно, ежедневно
открывая новую книгу.
Меня на такое
не хватало.
Более того –
у меня имелась слабость:
я любил перечитывать
и в сотый раз снимал с полки
«Осень патриарха»,
а в минуту безделья
«Трёх мушкетеров»
и ещё два десятка других книг.
В итоге сетчатка глаз,
которая, как сито,
просеивала миллионы знаков,
запросила пощады…
Глаза перестали повиноваться
внутренней потребности.
А к очкам
я так и не смог привыкнуть.
Я стал меньше читать.
Спасибо,
строптивые глаза,
вы открыли мне иной мир.
В этом мире
книги занимали много меньше места,
чем всё остальное:
книги –
это своего рода виртуальная реальность,
а человек всё же
обязан жить в реальном времени
и пространстве,
а не среди пыльных переплётов.
Я полюбил
простые радости жизни,
зубочистку
после горячего ужина,
шипение радиоприёмника –
только последние известия,
вечерний туман воспоминаний –

о, где же вы,
залистанные и замусоленные дни моей жизни?!

***

Ты небо подопри плечом,
отбрось усмешку независимую…
О боже, я здесь ни при чём,
я просто за Тобой записываю.