ВЯЧЕСЛАВ КАРИЖИНСКИЙ

ПОД ЭЛЕКТРИЧЕСКИМИ ОБЛАКАМИ

МЕТАФИЗИКА ЮНОСТИ

я знал когда-то бессловесный язык бушующих стихий,
бежал по радуге небесной и цвёл жасмином у реки.
я был погасшею звездою в плену космических ветров
и бесконечной чередою перерождавшихся миров;
я знал, о чём тоскует море, когда туманной пеленой
ненастье кутает просторы, и стонет ветер над волной,
ходил с Хайямом по долинам, цедил мускатное вино
и нараспев читал былины, людьми забытые давно.
а жизнь моя, как сновиденье, преображалась каждый миг,
не зная летоисчисленья, границ, запретов и вериг.
я находил везде посланья миров в непознанной дали
и мог, рукой коснувшись камня, узнать историю Земли,
пробиться сквозь земные толщи, как родниковая вода…
но сон закончился – я больше его не видел никогда.

ЧАСТИЦА СОСТРАДАНЬЯ

Прощай, мой друг!
Холодным, синим утром
растают корабли и поезда…
Всё в этом мире выдумано мудро,
и на разлуку нам не опоздать.
На Землю август бросит звёздный бисер,
Мы друг от друга ждать не будем писем –
Их выкрадут чужие города,
другая совесть, новая беда,
домов и мыслей будничные выси.

Но во сто крат больнее провожать
в покой необратимой высоты
любимых,
что уже не станем ждать,
с годами забывая их черты.

А мир, как фильм
на старой киноплёнке,
чадящим, серым летом опалён.
Я снова в кадре, на рыбацкой лодке,
и море исчезающих времён
мне смотрит в сердце, как печальный предок,
пророчащий утраты и победы,
укрывший от тоски песчаных лет
истории коралловый скелет.

И всюду драма млечных бликов Леды:
рождение и смерть подводных лун,
печали междустрочий,
между струн
уснувшие аккорды,
сон во сне,
где древней ночью предок в тишине,
бросая искры, выпустил из камня
горячую частицу состраданья.

ПОД ЭЛЕКТРИЧЕСКИМИ ОБЛАКАМИ

Всё это повторялось не однажды:
Тоской зияли прошлого следы,
И дольше века длились годы жажды
Усталым светом гаснущей звезды.
Оглянешься – вот, старые предметы
И стены, пережившие века;
Такие же холодные рассветы,
Такие же густые облака.

Покажется, что не бывало вовсе
Того, с кем хлеб и ложе ты делил
Ещё вчера. Но вот, настала осень –
Заклятый друг, твоей судьбы зоил.
Стал незаметен бег десятилетий,
Горчит сиротством осени вино,
Гербарием иссушенных соцветий
И жёлтой плёнкой старого кино.

Всё это жизнь так часто повторяла:
Взглянул и не узнал своё лицо,
Укутался холодным одеялом,
Дрожа, поднялся, вышел на крыльцо
И ночью в даль тяжёлого тумана
Ушёл из дома, позабыв ключи,
Начать страницы нового романа,
Как будто кто-то ждал тебя в ночи.

Проснулось время в сладостной истоме.
Теплы объятья и легки года.
За кругом круг. Пустее, незнакомей
Лишь взгляд в зерцале тихого пруда.
Крадётся старость шёпотом, наветом.
И только неба вечная река
В глазах горит непрошенным рассветом,
Упрятанным в седые облака.

Ты от добра уже добра не ищешь,
Ценить научен каждый взгляд и жест.
Того, кто создал день и подал пищу,
Не ждёшь ты ни в столице, ни окрест.
Над головой искусственное солнце,
А в парках стаи мраморных зверей.
Как многоточья, птицы за оконцем
Молчат тоскою долгих ноябрей.

И длится век тобою, мною, нами,
Усталым светом, бледными тонами.
Дни кружатся порошею и снами
Под электрическими облаками.

СИНИЕ ДОЖДИ

Голубая смерть – синяя вода,
В свете витражей – синие года,
Дно бокала – синь, синева ветвей,
Синие дожди
юности моей…

Опрометчив шаг непостижных грёз.
Синее вино, горькое от слёз.
Синее стекло тёплого такси,
Трассу в никуда мы исколесим.

Трасса в никогда – подняты шасси –
Чёрной полосой в синем небеси.
Синих кружек ряд – у окна конвой –
Синее окно старой кладовой.

Бледно-одинок пыльно-синий взгляд.
Осень – это путь, долгий путь назад,
Погребальных чаш звон в краю теней –
Синие дожди
юности моей…

ПРИСТАНЬ ГОЛОСОВ

Я пилигрим, влюбившийся в закаты,
в мятежные симфонии морей,
и сердца путеводного стаккато
с тревогою звучит в груди моей –
я приближаюсь с каждою секундой
к той вечности, что дразнит моряков
отчаянною песней de profundis1
и чайками под сенью облаков.
А вечером, когда пустеет пристань,
волна легко касается земли,
раскачивая мачты в небе мглистом;
и шепчутся друг с другом корабли.

Вот слышу я детей у старой баржи,
на ужин опоздавших непосед –
их голоса задиристые старше
самих себя на много тысяч лет.
Они звучат с момента разделенья
земель и вод, и странствуют в веках,
в небытие их не уносит тленье
в скрещённых, леденеющих руках.

А я хотел бы стать частицей мира,
извечной, бестелесной и шальной –
затерянной в космическом эфире
живой анахронической волной.

Однако, мне исход пути известен,
объявит свой суровый приговор
тотемный ворон в чёрном поднебесье,
мне прокричав однажды: Nevermore! 2
____
1 Из глубины (лат.)
2 Больше никогда (англ.)

TRENOS

Плыл гроб над скорбной вереницею,
Навстречу вечному покою…
Я был тогда летящей птицею,
А он – в гробу лежащий – мною.

Николай Колычев

Отсель, мой друг, тебе не знать
хулы во хладе смертной тени.
Что нёс ты: свет ли, благодать,
коварство, ложь или терпенье?

На плечи ляжет страшный груз,
и сонм угрюмых гробоносцев
гадать не станет: вождь ли, трус
на дне соснового колодца.

И невесомым станет грех –
его простить уже не трудно.
Волна разлук – одна на всех –
несёт сколоченное судно.

Платя, о братья, дань векам,
не отводите глаз и рук вы!
В ладье, плывущей по рукам,
у изголовья плачут буквы,

и ропщет божия семья,
многоголоса, многолица…
Голов склонённых чёрный ряд –
немая притча во языцех.

А я от горя сам не свой…
Под гром неугомонных звонниц
уходит траурный конвой
в края сомнений и бессонниц.

С молвою свирепеет Ляд:
когда под слёзные моленья
мне о спасенье говорят,
я понимаю – нет спасенья.

Надежд на Царство тоже нет,
глазницы Бога над распятьем
на камни льют голодный свет
с незримой формулой проклятья.

И вечность истины пустой,
питаясь муками и верой,
берёт живущих на постой,
а смерть провозглашает мерой.

И зол небесных, и наград
известен список на латыни.
Эдемский сад – Иудин ад,
где сердце – скорблая¹ пустыня.

Горит лукавая лоза,
но пьётся холод родниковый,
и в детских я ищу глазах
секрет бессмертия былого –

в них жизни первое вино,
рожденье счастья и измены,
и лев, не сломленный виной,
от твоего, мой друг, колена.
____
¹ Скорблый – иссохший, сморщенный, заскорузлый, корявый.

Сорвался, говоря другим:
«А ты держись!»…
Спасенья выученный гимн –
Ещё не жизнь
И грёз лазоревая высь –
Лишь неба твердь,
Где наша странная нежизнь –
Ещё не смерть.

Недоли ржавый трафарет,
Полотна хмари,
На всех один простой портрет,
Один сценарий –
Там холод стягивает грудь
И в пары – парий,
Но в каждой паре кто-нибудь –
Да станет тварью.

Продался, говоря другим:
«Не предавай!»…
Лишённый сердца херувим –
Лишь пустобай.
И я, способный быть судьбой,
Стал Тройкой Треф –
Так мы состарились с тобой,
Не повзрослев.

Ветвями, чёрствыми, как смерть,
Возденем пальцы
К той выси, где небесна твердь
И где скитальцы
Иной судьбы услышат наш
Сигнал антенный
Со дна зениц-ладоней-чаш –
На дне вселенной.

Вдыхаем солнца бледный ил
В тени бессмертья,
Мы, выросшие средь могил
Большие дети.