ИЛЬЯ РЕЙДЕРМАН

ЧЕЛОВЕК ЦИФРОВОЙ ЭПОХИ

***

С каждым годом время дорожает, –
ведь небытие нам угрожает.
С каждым годом – дорожает время.
Сам себя спрошу я: быть ли с теми,
кто его не ценит, глупо тратит,
не боясь, что времени – не хватит?
Взвешу я минуту, как монету –
тратить ли её на разговоры?
Ибо мысль пришла – блуждала где-то,
в дверь стучит. Пора открыть запоры.
Сам себе и не принадлежу.
Времени принадлежу, пространству.
Поневоле – дальше ухожу.
И уже нет места самозванству.

***

Отчаиваюсь, ужас видя.
Завариваю крепкий чай.
Скажи, как жить, не ненавидя?
Любить врага ли – отвечай?
О, ты, кто жил во время оно –
попробуй трезвый дать отчёт.
На тысячи, на миллионы
смертей ведётся кем-то счёт.
Виновен кто во всём – политик,
коварный Некто, враг, чужой?
А может, ты виновен, – винтик?
Ввинтился, – покривив душой!
Уничтоженье, униженье,
уничиженье бытия.
Ах, если бы пришла в движенье
душа – твоя или моя,
негодовала и любила…
Смотри – убийца входит в храм!
Земля нам – общая могила,
когда высокое – лишь хлам.

***

Что-то случилось со мной и с тобой,
что-то случилось с нами,
с нашею жизнью: не стала судьбой, –
а виртуальными снами.
Вправду живём – или спим наяву?
Мать и отец наш – Случай.
Нам удержаться бы на плаву,
нам бы найти, где лучше…
Кто-то, проснувшись, задаст вопрос:
«Как же всё это странно.
Все мы, живущие не всерьёз –
лишь за стеклом экрана?
Тени без плоти, луч световой,
что силуэты чертит?
Люди, ответьте, кто тут живой?»
– Тот, кто боится смерти.

***

Человек цифровой эпохи
с головы оцифрован до пят.
Цифры – эти новые боги, –
от него чего-то хотят.
Человек цифровой эпохи
подсчитает выдохи, вдохи.
Он в машине, он в самолёте,
он в работе всегда, в работе.
Скоротечны радости, горести –
он летит на предельной скорости,
он и слушает, да не слышит,
запыхавшись, почти не дышит.
Он – как квантовая частица,
что летит в пучке электронов.
Он физическому закону
повинуется – или судьбе?
Но куда и зачем он мчится –
он об этом не скажет тебе.

***

Падают самолёты.
То ли ошиблись пилоты,
то ль в небесах – пустоты…
Кончились наши полёты?
Нам, так смело дерзавшим,
нам, так сильно дерзившим,
нам, легкомысленно вравшим,
нам, позабывшим о высшем, –
нынче полёт и не снится.
Разве душа – легка?
Пусть полетают птицы.
Пусть летят облака.
Падают самолёты.
Кончились, что ли, полёты?
Случай действует слепо?
Техника ль подвела?
Небо не держит, небо!
Вот ведь какие дела.

***

Человек. Подвид: исчезающий.
Как снег тающий.
Услышь уходящего!
Что он скажет тебе напоследок?
На нас всё кончается.
Не будет чуда.
Не будет чего-то,
что существует
на птичьих правах,
в нас самих – и с нами.
Человек незаметно уходит.
Кто тебе, остающемуся, объяснит,
кем он был, чего он хотел.
И не с кем ему проститься.
Он растворится
кристалликом соли
в подземной реке
человеческой боли.
А ты, полуробот – полуобезьяна,
выпьешь стакан воды,
добытый из артезианских глубин,
и вдруг, не поняв отчего,
затоскуешь.

***

Ты написал. Поставил точку.
Бутылку бросил в океан.
И снова – мысли в одиночку,
став пролетарием всех стран,
двух обладатель полушарий
и впрямь сегодня пролетарий.
Характер у эпохи крут.
Тебя молчанием убьют.
Оставив без ответа слово,
как будто это звук пустой.
Убьют молчанием свинцовым
и равнодушной глухотой.

***

                   С. Айдиняну

Вы печатаетесь. Он – бормочет,
небу учится у стрекоз,
и, срывая голос, пророчит,
ставит мир и себя – под вопрос.
И глядит потрясённо в дали
впереди себя и позади.
Ах, поэт, мы тебя не ждали.
да и ты – ничего не жди.
Ведь поэзия – ходит по лезвию,
осторожностью не греша.
Сотни тысяч строк – не поэзия,
если не на разрыв – душа.
И, всем критикам неподсудный,
зарифмуешь свой сон, и стон.
Быть поэтом эпохи скудной
можно – выпав из связи времён.
Не спеша, разминувшись со всеми,
уходи без страха во тьму,
и сквозь время гляди, сквозь время,
не подвластное никому.

НА СМЕРТЬ КИРИЛЛА К.

1.

Что ему до тебя? Что тебе до него?
Каждый просит: оставьте меня одного.
Ну, а вдруг твою просьбу услышит Бог,
и скажет: «Ладно. Да будет так!»
И вмиг поймёшь: до чего одинок
в миг, когда уходишь во мрак.
Ходим, головы гордо задрав.
Каждый из нас – по-своему прав.
Живём, азартно что-то деля.
Но на всех на нас – одна Земля.

2.

Слышишь ли ты голос дождя,
слышишь высокую гор речь?
Оборачиваешься, уходя.
Во рту ощущаешь горечь.
Поодиночке уходим туда,
где угасают все голоса,
где нам не встретиться никогда
даже на жалкие полчаса.
Там ни злобы уже, ни соблазна.
Там мы все друг с другом – согласны.

3.

Просыпаешься, зажигаешь свет,
и видишь всё в беспощадном свете.
На все вопросы – один ответ.
И слово «смерть» – в этом ответе?
Вот что вонзается в наше сознание,
и эту занозу не вынуть никак.
Это наше о смерти знание –
невидимый, постоянный враг.
Неужто жизнь наша, в самом деле,
заперта в этом ветшающем теле?
А мысль, а слово, а правда, а дух,
а то, чего так и не высказал вслух?
Жизнь, как ветер, шумит в листве.
И неумолчно шепчет листва:
«Каждый – со всеми в кровном родстве!
Все мы – одно в глубине естества.
И ты – вселенской жизни частица
в веселии общего бытия».
…А с небес окликает птица, –
жизнь, что когда-то была твоя…

***

Весна уже взяла разбег.
…В Одессе – снег. В Париже – снег.
Неужто и в Париже
Не зелено и рыже?
Приснится разве в страшном сне,
что можно помешать весне,
природе вызов бросить,
планету подморозить.
Не мы ли виноваты
в том, что холодновато?
Виновен я, виновен ты,
что в Антарктиде тают льды,
что бьёт холодный ветер в лоб,
что новый нам грозит потоп.
Что хомо сапиенс – глупец.
Пусть поумнеет, наконец,
пусть обретёт он разум, –
не то погибнем разом.
…Весна уже взяла разбег.
В Париже снег. В Одессе снег.