СТАНИСЛАВ АЙДИНЯН

ФЕНОМЕН РЕМАРКА
эссе

Каждый писатель, художник открывает своё время по-своему, и оно предстаёт разным, в зависимости от того, как писатель, художник видит мир. Эриху Марии Ремарку не пришлось для создания своих художественных «панорам» разбивать свою душу на таинственные и множественные «анимы», как это делал Герман Гессе. Он не обострял до болезненности «пограничные» состояния психики, как то было у Кафки, певца чудовищного разлада, непокоя, разорванности. Тем не менее, произведения Ремарка полноправно вошли в мировую литературу. Ремарка читают и перечитывают.

В чём же феномен Ремарка? Чтобы ответить на этот вопрос, нужно заглянуть в его книги, но сначала – несколько биографических штрихов. Настоящее имя писателя – Эрих Пауль Ремарк. Он родился в 1898 году в городе Оснабрюке, в Вестфалии, провинции прусского королевства. Его отец был хозяином переплётной мастерской, потому Эрих Пауль книгами был окружён с детства. Однако книги для него закрылись, когда на них легла зловещая тень Первой мировой войны. Не закончив королевской семинарии в Оснабрюке, в 1916 году Ремарк оказывается в самом пекле, на передовых позициях Западного фронта. На войне он пробыл почти до самого её конца, незадолго до того, как пушки смолкли, он лежал в военных госпиталях в Германии, ведь 31 июля 1917 года он был ранен осколками гранаты в левую ногу, правую руку, в шею…

Впечатления войны кошмарами застлали его сны, они роились у его изголовья, падали под перо на страницы, и в конечном итоге определили постоянную тему и целый этап его творчества.

Он описал тяготы войны, муки и смерть солдат, горы трупов с кровоточащими глазами и ртами, с почерневшими лицами – трупы погибших от газовой атаки; оторванные куски тел – части рук и ног, приносимые взрывной волной вместе с землёй…

Сцены ужасающего кризиса человечности как приковывают, так и отвращают читателя, которому хотелось бы на свежий воздух от окопного смрада и пороховой гари, если бы сцены эти и подробности были самоцельны… Но – при самом сильном впечатлении мы видим – не в них таится искомое и, главное, не в них основа Феномена Ремарка… К основе мы приближаемся тогда, когда посреди ужасов уничтожения у героев проявляются качества духовные – они осветляют чёрные военные тучи ремарковских описаний чудесами сострадания, жертвенности, покаяния.

В известнейшем из романов Ремарка «На Западном фронте без перемен» (1929) есть потрясающая сцена, в которой главный герой оказывается, волею случая, лицом к лицу с умирающим французом, поражённым его рукой. Буря раскаяния переполняет убийцу, но и завтра он будет снова убивать.

Значит, убийство – не в природе этого человека, и вообще – человека, оно – нечто чуждое, привнесённое внешними обстоятельствами, войной, которая враг всего человеческого, в ней все – живые и мёртвые – жертвы…

Почему же всё-таки человек раскаивается, страдает, но завтра убивает вновь?

Да только чтобы не сойти с ума и не погибнуть. Об этом в книге сказано обезоруживающе прямо: «Пока нам приходится быть здесь, на войне, каждый пережитый нами фронтовой день ложится нам на душу тяжёлым камнем, потому что о таких вещах нельзя размышлять сразу же, по свежим следам. Если бы мы стали думать о них, воспоминания раздавили бы нас; во всяком случае я подметил вот что: все ужасы можно пережить, пока ты просто покоряешься своей судьбе, но попробуй размышлять о них, и они убьют тебя».

Следуя дальше за мыслью Ремарка, мы можем догадаться и о большем, о чём мыслит и говорит писатель, а именно о том, что лучшие представители поколения, прошедшего войну, как бы загоняют в глубь души свой комплекс вины, они «кодируют» его в памяти и бессознательно передают следующим поколениям. У следующих поколений этот комплекс находит выход (он – своего рода тайный предохранитель). И вот, из глубины памяти встаёт вина, и человек находит выход или в покаянии перед Богом и миром, он раскаивается искренне, или тот же непреодолённый комплекс ведёт к новому насилию. Упомянутый комплекс вины лежит в плоскости тех же болезней человечества, что и отчуждение, равнодушие к ближнему, что встретили в мирной жизни те, кто вернулся с фронтовой передовой в Веймарскую Германию, которую Ремарк описал в своём «Возвращении» (1931).

Юность Ремарка была растоптана на полях сражений. От лица поколения он с горечью писал: «Мы больше не молодежь. Мы уже не собираемся брать жизнь с бою. Мы беглецы. Мы бежали от самих себя. От своей жизни. Нам было восемнадцать лет, и мы только ещё начинали любить мир и жизнь, а нам пришлось стрелять по ним. Первый же разорвавшийся снаряд попал в наше сердце. Мы отрезаны от человеческих стремлений, от прогресса. Мы больше не верим в них. Мы верим в войну!».

Тема трагедии молодёжи, принесшей с фронтов отчаяние и обречённость, тронула многих. В первый же год издания тираж книги в Германии достиг одного миллиона двухсот тысяч экземпляров. Она была переведена и стала известна не только в Европе. Появление её критики расценивали как успех, суливший автору большой интерес к его творчеству в будущем. Сам Ремарк годы спустя говорил, что то была большая литературная удача, которая никогда не больше, увы, не повторится…

Он был грустным человеком. Недаром в той же книге слова: «Сколько всё-таки горя и тоски умещается в двух таких маленьких пятнышках, которые можно прикрыть одним пальцем, – в человеческих глазах».

Ремарк утверждал, что война – это нечто вроде опасной болезни. У ремарковских героев эта болезнь остаётся на всю жизнь, как осталась она, неизлечимо, в самом писателе. В романе «Время жить и время умирать» (1954) Ремарк раскрывает психологическую причину насилия, она у него заключена в фразу: «Те, кто сеет смерть, ничего о ней не знают».

Действительно, те, кто, не задумываясь, посылает полки в сражения, понятия не имеют, что такое смерть. Они могут увидеть трупы, предсмертные страдания раненых, но таинственная сущность перехода в иной мир недоступна убийце. А если бы была доступна, он бы не был убийцей. Ибо убийца с каждой жертвой своей убивает и себя. Он убивает свою душу, делает её каменной, чёрствой.

От слабой юношеской книги Э.М. Ремарка «О смешивании тонких водок» (1924) до посмертного романа «Тени в раю» (1970) пролегла дорога судьбы, что закономерно была подобна лестнице, по которой шаги устремлялись то вверх, то вниз, но писатель всё равно стремился к вершине, надеялся на тепло, ждал и жаждал солнца.

Неровные ступени жизненного пути Ремарка… После фронта – демобилизация и, как Эрнст в его «Возвращении», после окончания специальных курсов для фронтовиков, он становится учителем в деревенской школе. В «Чёрном обелиске» (1956), где описана работа по продаже надгробий, снова эхо тех же ступеней – в тяжёлые годы инфляции Ремарк, бросив преподавание, тесал камни на городском кладбище.

Был Ремарк и шофёром-испытателем в фирме, которая специализировалась на изготовлении автомобильных покрышек. Тут безусловно – биографически – вспомнятся – «Три товарища» (1937) и «Жизнь взаймы» (1959). В первом романе рассказ ведётся от лица Робби Локампа, человека, который вместе с фронтовыми друзьями владеет авторемонтной мастерской. В «Трёх товарищах» сразу чувствуется не только отличная техническая осведомленность автора, но мастерски передана стихия автомобилизма.

Достаточно вспомнить, как друзья устраивают импровизированные гонки на старом «Карле» и их победу. Это увлекательнейшие страницы, они живые до полной достоверности, до иллюзии присутствия – оттого они хорошо запоминаются…

Ремарк в жизни был пламенным автолюбителем; каждый раз; проходя мимо своей «Лянчи» – итальянского быстроходного спортивного автомобиля, он стучал ногой по колесу, как бы приветствуя железного друга. Понятно, почему ему удался образ автогонщика Клерфе, образ его напарника и атмосфера гонок с их триумфами и трагедиями в повести «Жизнь взаймы», похожей по фабуле и образам на роман «Три товарища».

Однако «Три товарища» – книга особенная, она занимает в истории литературы никем более не занятое дотоле место. Ремарку посчастливилось отразить в ней всё то лучшее, что теплилось душах людей в догитлеровской, дофашистской Германии и то, что составляет мечту о человеческих взаимоотношениях, ибо в «Трёх товарищах» явлена квинтэссенция чистой дружбы – твёрдой, ироничной, грубоватой но и сентиментальной. Сила и чистота, романтизм и горьковатый юмор – это «тональный» портрет довоенного поколения. Здесь в художественной доминанте не изображение отчаяния а, напротив, с «Трёх товарищей» в творчество Ремарка по-новому приходит тема любви.

В «Трёх товарищах» появляется ещё один «спутник» любви – жизнелюбие, ведь любимая женщина – это часть жизни и потому неразумно, да и невозможно не любить жизнь, сколь бы трудной она ни была…

Особенно «мажорный», даже по-молодому озорной «рисунок» прозы наблюдаем в первой части «Трёх товарищей»; вторая часть кончается «минорным» аккордом смерти Пат, подруги Локампа, его возлюбленной. Но даже заключительная сцена, в ней «свершается» последний час Пат, всё равно не теряет этого доброго свечения, ибо Пат прожила недолгую, но яркую жизнь и последние месяцы, дни, провела в объятиях человека, её любившего, который был ей прежде всего другом, а это умение быть другом, а не казаться им – особенно раскрывается в испытаниях, перед лицом смерти, и мы видим – когда Пат уже умерла, в сущности, она и Локамп остались вместе. Ведь он остановил перед её смертью время! Он утишил ход часов, грохотавших в обретшем последнюю чувствительность слухе Пат, он, Локамп, разбил часы о стену…

Они ещё побыли вместе, пока не «наступило утро и её уже не стало», она ушла… И всё же их нерасторжимое «вдвоём» продолжилось по-иному в сознании друга – это уже было её долгое посмертье…

В скобках отметим, что прототипом Пат была первая жена Ремарка. Звали её Ильза Ютта Замбона. Она была бывшей танцовщицей, болела туберкулезом. Их совместная жизнь длилась четыре года. Однако позже, в 1938 году Ремарк заключает с Юттой брак, чтобы помочь ей перебраться из нацистской Германии в Швейцарию, в которой к тому времени обрёл приют сам писатель. Не только в писательстве, на страницах своих книг Ремарк в героях своих был благороден, но и в жизни готов был придти на помощь некогда близкому ему человеку, женщине…

Героини Ремарка неизменно изящны, неизменно женственны и неизменно трагичны. В конце повести или романа чаще всего они погибают. Кроме того, они загадочны, внутренний мир их мы постигаем более со стороны. Рассказчик, он же герой – постоянно действующий персонаж, предстаёт во всём богатстве психологических и ментальных оттенков. Это не удивительно – и в обыденной жизни мир стучится в нас, в наше восприятие только через окно нашего единственно – индивидуального «я»…

Загадочные и обречённые героини Ремарка считаются однообразными. Критика, по крайней мере, не раз указывала «самоповторяемость» образов, меняющих из книги в книгу имена, но не характеры. Не хотелось бы разделить эту распространенную точку зрения, о «многократной эксплуатации однажды уже счастливо найденных» сюжетных ходов. Применительно к этому «греху» ещё цитируют Оскара Уайльда – «Если человек иногда повторяется, говорят: он повторяется. Если же он всегда повторяется, говорят: «он нашёл свой стиль». Так вот, здесь видится не повторение, а развитие, углубление. Например, Пат, может быть, в некоей мере и возродилась в «Жизни взаймы» под именем Лилиан, но обрела ещё большую утончённость и свободу. Мы лучше знаем о внутреннем мире, о переживаниях Лилиан, чем знали в «Трёх товарищах» о мыслях и чувствах Пат. И тем понятней, отчего Клерфе, полюбив Лилиан, относится к ней вдохновенно, держа её жизнь в руках бережно, как драгоценный сосуд из тонкого стекла…

К чести немецкого прозаика надо сказать, что даже в вечную тему – тему любви ему удалось внести нечто ценное, своё. Он изображал людей, которые по мере сближения не теряют индивидуальность, остаются собою. Любовь если и не поднимает их на самый высокий гностический эмпирей, но и не разрушает.

Разумная, а не бесчувственная дистанция – незримой стеной меж ними; порог уважения к чужому «я» остаётся, как бы ни пылали сердца. Может быть потому, что каждый – свободен, меж мужчиной и женщиной «коагулируется» особая, чисто – ремарковская неповторимая атмосфера… Они ведь прежде всего друзья-романтики, а потом уж страстные любовники… И они трагически освещают своим теплом каждый отпущенный судьбою миг жизни.

Каждый день как последний. Так живёт не только смертельно больная туберкулёзом Лилиан, ту же высокую горечь несёт доктор Равик из «Триумфальной арки» (1946). Трудно ответить на вопрос, в ком из ремарковских «лиц» нет чувства непрочности всего земного. Они живут так, будто весь мир может в любую минуту рассыпаться в прах, как песочный дворец, построенный детьми на берегу легендарной подземной реки, имя которой – Лета… Чувство иллюзорности «недвижимых» человеческих ценностей – дома, уюта, родины в XX веке многократно подтверждала жизнь. Беженцев из Германии высылали из тех стран Европы, куда им удавалось бежать. Они не имели права на труд, они были изгоями. И всё-таки даже им удавалось порой найти временное пристанище, отдохнуть, привязаться к кому-нибудь, полюбить…

«Мгновение радости – вот жизнь! Лишь оно ближе всего к вечности», – говорит доктор Равик своей подруге Жоан в «Триумфальной арке». Он, изгнанник, живущий во Франции нелегально, всё же совершает с Жоан путешествие на юг, на дорогой курорт, в роскошный отель, в казино. Или мы видим их вместе в Париже на балу. Бал перед самой войной. Люди одеты в костюмы ХVIII века. Но этот «пир» не удался – его смыло дождём, как улыбку с лица смывает грусть. Грусть всегда сопровождает героев Ремарка, она – полноправный персонаж его произведений. Ремарк – писатель трагического мироощущения, но его добрый и волевой взгляд на мир создаёт особый аромат, особое, только ему присущее очарование, и умеет в грусть вплести цветы восхищения и любви…

Пусть отдых, приют, любовь были не более чем миг, почти иллюзия, но в ней – здесь художественное откровение Ремарка – сама суть того, что люди назвали Счастьем…

Потому именно они, знающие, что такое смерть и отчаяние, умеют по-настоящему радоваться жизни. Их душа лишена ленивой неги благополучия, напротив, они всегда настороже, в них есть свежесть и полнота ощущений. Их фантазия превращает в огненные вихри даже сомнительные кабаки, «а оркестры, гонявшиеся за чаевыми в сказочные капеллы!» – так в «Жизни взаймы» подтверждением – Лилиан «даже самую избитую, затасканную и сентиментальную песню воспринимает как гимн человечности, в каждой такой песне ей слышится и скорбь, и желание удержать неудержимое и невозможность этого». Во «Времени жить и умирать» (1954) оживают события Второй мировой войны. Солдат Гребер приезжает в отпуск из действующей армии в родной город, объятый пожарищем бомбежек – дом его разрушен авиацией союзников, родители – то ли погибли, то ли эвакуированы, – здесь, на развалинах прошлого, на развалинах мирной жизни – встреча с Элизабет, совершенно ремарковской женщиной.

Они сидят в лучшем ресторане и предаются роскошествам, которые даёт знатокам-гурманам цивилизация. Мелькают названия непревзойдённых шедевров виноделия, ведь все мужчины Ремарка – истинные рыцари винных погребов, знатоки, которых не обманешь… Вино – тоже друг, оно помогает не только забыться, но и восхищаться! Что говорить – Ремарк, конечно, придавал вымышленным людям собственные черты – сам писатель знал толк в винах и мог определить название и год урожая, не глядя на этикетку. Это доставляло ему радость победителя над этой всегда эфемерной, ускользающей от счастья реальностью.

Очень много лет назад я как-то попросил своего младшего брата подсчитать, сколько крепких напитков упомянуто в «Трёх товарищах». Результат был, если не ошибаюсь, такой – коньяк добрым словом помянут – двадцать девять раз, шерри-бренди два раза, вина – четырнадцать раз, как и джин, херес, водка, которые мы объединили в один «разряд»; коктейлей разных «консистенций» выпито семь, ликёров четыре, совсем немного, раза, кажется, четыре – пиво. Но абсолютное первенство средь ремарковских пристрастий занял ром, – он удостоился тридцати трёх «попаданий» в авторский выбор. Как не вспомнить призыв Бодлера – «Опьяняйтесь!».

Вина и крепкие водки, легендарный кальвадос, благоухающий яблоками, – склонённость хайямовской чаши в ту откровенность, ту добрую открытость, которая бежит искристой пеной через край…

«Он пил вино, смаковал его и смотрел на Элизабет! Ведь она тоже была частью этого праздника. Вот оно, нежданное, несущее с собой лёгкость и бодрость! Оно поднимается над необходимостью, ненужное и как будто бесполезное, ибо принадлежит к другому миру, более сверкающему и щедрому, к миру игры и мечты. После этих лет, прожитых на краю смерти, вино было не только вином, серебро – серебром, музыка, откуда-то просачивающаяся в погребок – не только музыкой, и Элизабет – не только Элизабет! Все они служили символом жизни без убийств и разрушения, жизни ради самой жизни, которая уже почти превратилась в миф, в безнадежную мечту».

Когда Гребера и Элизабет обуревает возвышенное и грустное эпикурейство, вино становится ничем иным, как растворённым в бокалах солнцем.

Миг, стоящий жизни… Те, кто знает, что «внешний» мир зыбок, как мираж, могут создать в своей глубине иной иллюзорный, хрустально-сияющий вечерний мир. Они обретают то великое и мимолётное, что роднит богача и бедняка – миг самозабвенного слияния с красотой, с музыкой. Это то состояние, когда раскрываются горизонты перед вечерней зарей и у человека дрогнет сердце тоскующей болью о прекрасном, о сказочно-вечном. Вот почему «тени» и «лица», рождённые воображением Ремарка так спешат на праздник жизни.

Зов на пир во время чумы, зов мужественный, но и сентиментальный – ещё одна грань неисчерпаемого феномена Ремарка.

Однако при неисчерпаемости у творческого феномена Э.М. Ремарка есть Сердце, которое забилось в первой же ставшей широко известной книге, где читаем:

«Земля, земля, земля!..

Земля! У тебя есть складки, и впадины, и ложбинки, в которые можно залечь с разбега и можно забиться как крот! Земля! Когда мы корчились в предсмертной тоске, под всплесками несущего уничтожение огня, под леденящий душу вой взрывов, ты вновь дарила нам жизнь, вливала её в нас могучей струёй! Смятение обезумевших живых существ, которых чуть не разорвало на клочки, передавалось тебе, и мы чувствовали в наших руках твои ответные токи и вцеплялись ответно в тебя пальцами и, безмолвно, боязливо радуясь ещё одной пережитой минуте, впивались в тебя губами!».

Настоящий трагический гимн Планете одного из её заблудших сынов. Взгляд с орлиного полёта. Выход в таинство всеощущения, осознания себя сыном Земли.

Вот где сердце духовного огня ремарковских произведений, в которых психологический регистр внезапно раскрывает спонтанно-медитативное ощущение мира в его сокровенном Единстве.

«Во внезапно наступившей тишине, которая вовсе не была тишиной, ему вдруг почудилось, что подземный толчок выбросил его из кратера вулкана, и что он плавно, как Икар, спускается вниз на Землю, раскрытые объятия Земли, спускается к той, что сидит где-то на трибуне, чьё имя, чей облик, чьи губы воплотили для него всю землю».

Так образ возлюбленной Клерфе Лилиан в «Жизни взаймы» обретает планетность. Она становится равнозначна Земле – женщине, матери, материи.

Такой феномен расширенного миропонимания выдвигает писателя в более высокий ряд, чем тот, принадлежащие к которому просто видят и отражают.

Сила обобщения восходит к Единству, которое наступает в «тишине, которая вовсе не была тишиной». Не о той ли тишине писал современник Ремарка Г. Гессе в «Степном волке», –

…Мы во льду астральной тишины
Юности и старости не знаем,
Возраста и пола лишены…
Холодом сплошным объяты мы,
Холоден и звонок смех наш вечный…

Горести и радости отступают перед человеком, когда он близок к Тишине, к божественной ноте спокойствия, когда он стоит на грани, которая отделяет его от смерти, когда он «по ту сторону добра и зла».

Близость рокового порога приближает к мудрости и – вот он, феномен феноменов – корень бессмертия: «Лилиан услышала, как мимо трибун, подобно торпедам, просвистели машины. Тёплая волна захлестнула её. “Мудрость всегда молода, – подумала она. – На свете множество декораций, игра никогда не прекращается, и тот, кто видел голые колосники во всей их ужасной наготе и не отпрянул в испуге, – тот может представить себе бесконечное количество сцен с самыми разными декорациями. Тристан и Изольда никогда не умирали. Не умирали ни Ромео и Джульетта, ни Гамлет, ни Фауст, ни первая бабочка, ни последний реквием”. Она поняла, что ничто не погибает, все лишь испытывает ряд превращений»…

…Большую часть жизни Эрих Мария Ремарк прожил вдали от родины. Он был изгнанником. В итальянской Швейцарии, в Порто-Ронко, где он лечился, его застал нацистский военный переворот 1933 года, свершившийся в Германии. Демократия, а вместе с ней и свобода слова были растоптаны, книги Ремарка сожжены, сам он лишён гражданства…

Знаменитая киноактриса Марлен Дитрих в книге воспоминаний, где каждой замечательной встрече её жизни посвящена отдельная глава, пишет о своём друге: «Ремарк был удивительно деликатный человек, с чуткой, ранимой душой и тонким талантом, в котором всегда сомневался. Мы были соотечественниками. Говорили на одном языке, который любили. Родной язык – это великая сила.

Впервые я встретила его в Венеции, в Лидо. Я приехала туда к Фон Штернбергу. Ремарк подошёл к моему столику и представился. Я чуть не упала со стула. Такое всё ещё случается со мной. На следующее утро я встретила его на пляже, куда пошла погреться на солнце и почитать любимого Рильке. Ремарк подошёл ко мне и, посмотрев на книгу, сказал не без иронии: “Как я вижу, Вы читаете хорошие книги!” – “Хотите, я вам прочту несколько стихотворений?” – предложила я. Он скептически посмотрел на меня. Киноактриса, которая читает?! Я читала ему наизусть “Пантеру”, “Леду”, затем “Осенний день”, “Первые часы”, “Могилу молодой девушки”, “Детство” – все мои любимые стихи. “Давайте уйдём отсюда и поболтаем” – предложил он. Я последовала за ним в Париж и теперь слушала его. Всё это было до войны».

Сколько раз вот так же главные персонажи его книг уводили, увозили своих подруг, своих избранниц…

Марлен Дитрих говорит, что писал он с большим трудом, иногда на одну фразу затрачивал часы… Этого совершенно не чувствуется в летящей, раскованной его манере, но поверим Дитрих, тем более что история литературы знает примеры, когда тяжело создававшийся роман выглядел со стороны, как лёгкая импровизация…

Далее Дитрих пишет, что летом 1939 года она со своей семьей и Ремарк были в городке Антиб. А на следующий год Ремарк по переполненной беженцами дороге привёз на своей «Лянче» дочь Дитрих в Париж… Начиналась новая война.

От войны, от насилия Ремарк и его герои, как правило, спасаются бегством всю жизнь. От первых книг до посмертного романа все, о ком идёт речь, сплошь так или иначе – «беженцы». Некоторые пытаются убежать в повседневность, но это мало кому удаётся, как вернувшимся с фронта солдатам в романе «Возвращение». Или доктор Равик из той же «Триумфальной арки», который бежит от нацизма в Париж… Но все они всё же бегут и от самих себя, и от разлада с самими собой, и от внешней опасности…

Ремарк подобно его Роберту Россу из «Теней в раю» достаёт себе чужой паспорт и в 1939 году бежит, уезжает в США.

В Лос-Анджелесе, в Калифорнии, где он поселился, его как немца временно интернировали, ему запретили покидать гостиницу с шести вечера до шести утра.

Дитрих продолжает: «Ремарк стал первым беженцем, которого я взяла под своё покровительство. Для него я нашла дом, где он имел возможность встречаться с людьми и во время “запретных часов”.

Парадокс этой ситуации разрывал ему сердце. Его книги сжигались Гитлером, а он был интернирован в Америке.

Ремарк был мудрым, но это ни на йоту не уменьшало его скорби. Когда отменили запретные часы, он уехал в Нью-Йорк, а позднее – в Швейцарию. Покидал Америку не очень охотно, понимая, что принесли Европе страшные годы войны…

Беженцем в Америке Ремарк перестал быть в 1942 году, когда принял американское гражданство. В 1954 году он уехал в Европу, туда же, в Порто-Ронко, откуда началось его странствие. Там он пишет книгу за книгой. Выезжает в другие страны, бывает в Германии, в США…

В 1960-е годы оставаясь в Швейцарии, Ремарк жил уединённо, и это понятно: он перенёс несколько инфарктов и дорожил временем. Дитрих говорит, что смерть страшила его и прибавляет: «Мне это очень понятно. Нужно иметь большую фантазию, чтобы бояться смерти. Его фантазия была его силой»… Умер Ремарк 25 сентября 1970 года в городе на юге Швейцарии, в Локарно.

В заключение скажем, что жизнь и память Европы первой половины XX века открывается ключами художественной прозы, среди которых далеко не последним видится ключ, который нашёл в глубине своей души Эрих Мария Ремарк, эпиграфом к собранию сочинений которого может служить единое слово – «всечеловечность». Зов к ней – ключ и колокол ремарковского литературного наследия, оставленного им жизни и миру.