ДМИТРИЙ АРТИС

МИМО ДОМА С КУПОЛАМИ

***

А если стихи без причины, без дат,
лишённые авторских прав, – победят?

А если туман, обнимающий пруд,
сочтёт своё счастье за каторжный труд?

А если с Европой, которая Рим,
провинцию в духе Твери сотворим?

А если случайно один материк
пристанет к другому на время впритык?

А если Земля обернётся Луной
и станет всего лишь планетой одной?

А если Вселенная, будто в игре,
забудется где-нибудь в чёрной дыре?

А если, а если… Покуда живой,
стихи мои вряд ли сравнятся со мной.

***

С миру по нитке – и будет стежок,
с миру по строчке – напишешь стишок,
с миру по теме и можно к поэме
самый широкий добавить штришок.

С женщины каждой – по ласке одной,
с каждой дороги – вернуться домой.
Как ни ругаюсь, всегда под ногами
крутится, вертится шарик земной.

С друга – монетку, а с недруга – две.
Все, как один, растворимся в траве.
В солнечном свете поднимется ветер,
будто несчастья в моей голове.

Пусть голосит распечатанный рот,
как на гулянке предвечный народ,
лишь бы, покамест со всеми ругаюсь,
шарик земной совершал оборот.

***

Пока не выпещрены ливнями
тропинки вдоль старинных дач
и комары скромнее линии
глухих электропередач,

пока не поздно и над безднами
открыт воздушный коридор,
и не такой уж страшной бездарью
слывёт по праву Купидон,

оставь свой Рим и в Домодедово
с утра пораньше приезжай
в корзину сердца разогретого
сбирать клубничный урожай.

***

Он умер в Мытищах с мечтой о пустом,
со стула скатившись под офисный стол.

Отныне за должность и крепкий оклад
не он потревожит начальственный зад.

Как мнимую вечность, покрытую сном,
коллеги под вечер забудут о нём.

Всплакнёт секретарша директора: «Вот
печалька», чуть раньше с работы уйдёт.

Ей вспомнится, знаешь, как еле живой
он звал её замуж во тьме кладовой.

Достанет мобилу, сотрёт номерок,
ему на могилу закажет венок.

***

Утро выдалось бескровное,
будет солнечно и ветрено.
Подлецы рядятся в клоунов,
улыбаются приветливо.

Перспективные, бесстыжие,
вечеринок завсегдатаи,
если коротко подстрижены,
значит, очень бородатые.

Если кое-как философы,
значит, где-то математики,
обработанные фосфором
на лице лоснятся вмятины.

Скоро выбегут на улицу,
как большие дети Ленина,
и сыграют в революцию
циркового представления.

***

Мимо дома с куполами
пробегаю налегке
то в ушанке, то в панаме,
то в дурацком колпаке.

Там сидит в укромной зале
днём и ночью, как живой,
карлик с жёлтыми глазами
и лохматой головой.

В этом здании под вечер
за дубовыми дверьми
деток маленьких увечат,
бьют отчаянно плетьми.

Старики, как на вокзале,
спят за лавками в углу, –
тень умывшихся слезами
и подсевших на иглу, –

грудой спят они на груде.
Холоднее батарей
только высохшие груди
одиноких матерей.

Лишь один в укромной зале
днём и ночью – как живой,
карлик с жёлтыми глазами
и горячей головой.

***

Когда откажет совесть и голову сорвёт,
со всеми перессорясь, отправишься в полёт
среди чужих потёмок искать в себе изъян,
как истинный потомок летучих обезьян.
До лунного подола дотянешься крылом
и тут же валидолом закусишь корвалол.

***

За то, что тебя никогда не любил,
всего лишь испытывал жалость,
поставь мне оградку из тех же перил,
которых мы оба держались,

когда эту жизнь получалось предать,
и мы, не взирая на годы,
спускались в подземную тишь-благодать,
хранилище полной свободы.

За то, что с тобой никогда не грустил,
всего лишь испытывал скуку,
неси на мой холмик водичку в горсти
и лей эту блажь через руку,

крест-накрест, бесславная подать богам,
как будто бежал с поля брани.
Слова я когда-то учил по слогам,
три слога у слова «бывает».

За то, что, стыдясь, не поверил тебе,
вернее, поверил, но поздно,
пусть сын мой играет на медной трубе,
когда я умру, хеппи бёздей.

***

Когда в голове зашумит самолёт
и тут же начнётся обратный отсчёт,
что скажешь ещё, кроме: Вот она, вот.

Красивые ангелы в снежном вельвете
прижмутся к тебе аккуратно, как дети,
которые будят отца на рассвете.

С улыбкой припомнишь былую родню
и то, что пьянел по три раза на дню,
рыдая: Ни в чём я себя не виню.

Могучая кучка рассерженных женщин
зловеще исполнит симфонию трещин
и прочие, в общем-то, скучные вещи.

Бессмысленно, будто чужие, мелькнут
за долю секунды предсмертных минут
облупленный Гитис и Литинститут,

казармы отдельных частей желдорбата,
советская школа в период распада
и даже развалины детского сада.

Но всё это мелочь, смешной разворот,
когда бы не фраза, скривившая рот:
Ну, вот она, вот.

***

1.

Это счастье:
тьма в окошке,
ад с любимой в шалаше,
на душе скребутся кошки –
тошно кошкам на душе.

Это горе:
свет в окошке,
рай под боком у жены,
на душе пригрелись кошки,
спят и даже видят сны.

2.

С утра пораньше проснись и выпей,
придай надменность своей походке.
Тебе сегодня вручают вымпел
«Переходящий» за верность водке.

Поглубже пряча печаль и скуку,
держись достойно, как при параде:
сам участковый, сморкаясь в руку,
представит лично тебя к награде.

И всякий сможет расправить плечи,
когда с трибуны под залп орудий
ты прогнусавишь в ответной речи:
– Заслуга ж ваша… Спасибыч, люди!

3.

Синий-синий дым над лесом,
у реки всплакнули вербы:
будь ты плотник или слесарь,
без работы не сидел бы.

Облаков цыганский табор
голосит: червона рута,
будь ты каменщик, тогда бы
не остался без приюта.

Всюду слышен птичий говор,
дуб качнулся величаво:
будь ты хоть какой-то повар,
в животе бы не урчало,

будь ты пахарь настоящий,
рыл бы землю то и дело.
Скоро-скоро сложат в ящик
бестолковейшее тело,

и потом, как только полночь
озарится тихим светом,
ветер молвит: вот же сволочь,
умер истинным поэтом.