К 125-летию А.И. Цветаевой

ГАЛИНА ЯВОРСКАЯ

ПОЧТИ ВЕК ЖИЗНИ
очерк

НЕРАЗЛУЧНОЙ В ДОРОГУ

Стоишь у двери с саквояжем.
Какая грусть в лице твоём!
Пока не поздно, хочешь, скажем
В последний раз стихи вдвоём.

Пусть повторяет общий голос
Подольше общие слова,
Но сердце на два раскололось
И общий путь – на разных два…

Пора! Завязаны картонки,
В ремни давно затянут плед…
Храни Господь твой голос звонкий
И мудрый ум в шестнадцать лет!

Когда над лесом и над полем
Все небеса замрут в звездах,
Две неразлучных к разным долям
Помчатся в разных поездах.

Эти стихи написала Марина Цветаева и посвятила своей родной сестре Асе – Анастасии Ивановне Цветаевой.

Пророчески у гадала она, что у её родной сестры, всего на два года младше, у её «неразлучной» и «одноколыбельницы» будет совсем другая доля…

Марина и Анастасия родились в Москве, в профессорской семье. Их отец, сын сельского священника из села Талицы Владимирской губернии, благодаря великим способностям и трудолюбию стал профессором-филологом Московского университета. Именно ему принадлежит идея и полное её осуществление – Музей изящных искусств – нынешний Музей имени Пушкина. «Наш колоссальный младший брат» – называла музей поэтесса Марина Ивановна Цветаева – столько заботы ушло у родителей на время строительства, организации этого «Московского Эрмитажа». Иван Владимирович Цветаев был много лет директором и Румянцевского музея.

Их мать Мария Александровна (в девичестве Мейн) была очень образованной женщиной – настоящей помощницей мужу. И талантливой пианисткой – ученицей Рубинштейна.

Атмосфера высокой культуры, профессорский быт, обучение в частных пансионах (и в Москве, и за границей), детские и юношеские поездки в Европу и, увы! – раннее сиротство – формировали жизнь обеих сестёр.

Обе рано вышли замуж за избранников сердца – недоучившихся гимназистов. Обеих много страдавший, вторично овдовевший Иван Владимирович успел благословить семейным «образом» Казанской Божьей Матери и даже дождался внуков. За год до его смерти Марина родила свою дочь Ариадну Сергеевну Эфрон (1912-1975), у Анастасии родился сын Андрей Борисович Трухачёв (1912-1993).

Марина Ивановна Цветаева после своего раннего поэтического успеха в России – в 1922 году уехала к своему мужу Сергею Яковлевичу Эфрону в Париж. После его возвращения на Родину, после ареста мужа и дочери Марине Цветаевой пришлось выехать с писателями в Елабугу, где она в 1941 году покончила жизнь самоубийством.

Анастасия Цветаева жила долго. Она была последним писателем серебряного века. Первая её книга «Королевские размышления» вышла до революции и была философской. В 1916 году вышла её вторая книга «Дым, дым и дым». За несколько лет, предвосхищая прозаическое творчество своей сестры, Анастасия посвятила её «моей сестре Марине». Будто она предугадала, в чьей тени и в лучах какой славы предопределено ей жить долгие годы.

Книга была столь необычной, что её заметили особенные люди.

К ней приезжал Лев Шестов, приглашал к себе другой корифей того времени – Василий Розанов…

А дальше – как у многих: революция изменила прежний уклад жизни, скончался второй муж, одновременно умер второй сын. Работала в музее, который основал её отец. И потом попала вместе с сыном на 22 года под каток сталинских репрессий.

Первый раз Анастасию Ивановну арестовали в 1933 году. Два месяца и четыре дня она провела в Бутырской тюрьме.

О том, что была освобождена по ходатайству А.М. Горького, узнала во время второго ареста от своего следователя. В тюрьмах и лагерях за 10 лет побывала в 25 местах Дальнего Востока.

В 1937 году при повторном аресте пропал целый сундучок с рукописями. Поиски его в архивах и канцеляриях НКВД после освобождения, после возвращения в Москву, после 22 лет отсутствия, безрезультатны. А там писательница хранила «астрономический» роман «Созвездие Скорпиона» в двух томах. В том же сундучке – дневники, зеркальное отражение жизни, изломы женской судьбы, счастье и горе молодости, блеск солнца и погашенные звезды… Там же бесценная документальная книга об Алексее Максимовиче Горьком, которого знала с детства, у которого прожила полтора месяца в Италии, в Сорренто, в 1927 году.

«Рукописи не горят», – сказал Булгаков. «Горят, ещё как горят», – говорила Анастасия Ивановна. Да мы и сами это знаем. Даже в недавние времена многие рукописи спасал просто случай.

Кое-что спаслось и на этот раз – рукопись романа «Амор». Его Анастасия Ивановна писала в лагере. В спасении рукописи участвовали многие люди. В том числе и дочь Марины Цветаевой Ариадна Сергеевна Эфрон, также с 1939 года по 1956 годы находившаяся в лагерях и ссылках.

В 1949 году Анастасию Цветаеву из дома сына, оторвав от внучек, от семьи, отправили в ссылку в Сибирь; в конце 1950-х годов она возвращается в Москву. Здесь 33 месяца не могла прописаться, один раз ей едва не пришлось заночевать на улице…

Все испытания, выпавшие на её долю, не сломили духа этой замечательной женщины, она не потеряла своего великого дара – дара человечности, любви к жизни.

В сентябре 1985 года в Крыму, в Коктебеле, я впервые услышала, к своему стыду, что сестре гениальной трагической поэтессы Марины Цветаевой Анастасии Ивановне перевалило за 90, но она жива. И даже отдыхает здесь, в Доме творчества писателей. Случайно издали увидела её: она спу­скалась на светло-бежевом фоне горы Сююря-Кая, в черном костюмчике с тростью, и хохотала… Но подойти там к ней, автору несравненной книги «Воспоминания» – я не решилась. С тем и вернулась в Москву.

Декабрь 1985 года. Книга «Воспоминания» прочитывается снова и снова, открывает всё новые и новые сокровища. И вот я пишу Анастасии Ивановне письмо.

И вдруг – ответ: «Галина Ивановна, письмо вошло в сердце, надо увидеться!» и приглашение позвонить. Бодрый, своеобразный голос пригласил меня домой, чётко объяснил, как проехать. А на открытке – пометка: «4 декабря – Введение в Храм…». Это надо же так написать: «…письмо вошло в сердце»!

Стандартный дом на московской улице с добрым названием Спасская. Третий этаж запущенной лестничной клетки. На условленный звонок нет ответа. Я стою в растерянности перед дверью. И тут по лестнице поднимается вверх немолодая женщина: «Извините, мы торопились. Мы проведывали приятельницу Анастасии Ивановны, больную…». И по лестнице на третий этаж поднялась сама Анастасия Ивановна: «Подумаешь, третий этаж».

Радость, что она бодрая, крепкая – в её-то годы: посещает больных, ходит по лестницам. Потом слышала, когда ей в порядке комплимента говорили: «Хорошо ходите по лестницам!», она отвечала: «Конечно, мне ведь ещё не 100 лет, а только 94!».

В дом я вошла с робостью, но через минуту – всё здесь начинает нравиться: самовар на столе, часы с кукушкой в кухне, рояль и портреты в комнате. Как-то очень «по-писательски»: бумаги, ручки. Старинные шкафы забиты книгами. Тёмный киот с иконами повернут к дивану, на котором Анастасия Ивановна спала…

В первый же вечер я познакомилась с её сыном – Андреем Борисовичем Трухачёвым. Сын старомодно учтивый, щеголеватый, обращается к Анастасии Ивановне: «Асенька, Вы»…

И когда все разошлись, и мы остались вдвоём, она сказала слова, которые свели воедино какие-то незримые нити. Она два раза сказала: «Вас привела ко мне моя судьба».

И ещё: «Я осеню Вас крестом – я всех благословляю на прощанье». Мне кажется, я не ехала тогда домой, а летела. В памяти – свежий голос, изысканность речи, красота повседневного разговора. Реальность случившегося со мной подтверждает её голос из телефонной трубки: «Доброй ночи!», надпись на книге – «На добрую память о семье Цветаевых и старой-престарой России…», и приглашение – «В следующий раз приходите с дочерью». И я стала часто бывать у неё.

Каждый день, абсолютно каждый день – работа. Она была очень занятой человек. В свои годы – неустанная труженица: собирала то, что удалось сохранить сквозь годы бедствий… писала новое – и по заказу редакций, и то, о чём давно хотелось написать.

Главное для Анастасии Ивановны – её семья: внучки Рита и Оля со своими детьми, сын «Андреюшка», невестка Нина, полная в последние годы почтительности к своей свекрови.

«Нет моей заслуги в долголетии – это Бог!» – говорила Анастасия Ивановна. Но мы-то знаем, что она после 22 лет тюрем, лагерей, ссылки, уже после шестидесяти лет начала оздоравливать себя: обливания, диета, гомеопатия. И – сражение с болезнью до победного. Если дыхательная гимнастика «по Стрельниковой», то предписанные 400 упражнений во что бы то ни стало. И никакого лежания. Если приляжет дома, то ставит будильник – и встанет, как надумала, – через 15, через 20, через 30 минут…

Время экономилось во всём – ради работы: она писала, рецензировала, переводила. Читали ей друзья вслух, а она, как прилежная ученица, записывала в школьную тетрадку: страница такая-то, то-то и то-то.

Она была недовольна, если удивлялись неиссякаемости её творчества: «Для писателя – это норма». На комплименты ответствовала скромно: «У нас все всегда хорошо писали – и мама и папа, и говорили. И потом, когда её снимали для газеты, на телевидении, видели часто только старого человека. С первого захода, конечно, не всегда поймёшь, что это – полный жизни, активный человек. Ожидая врача или друга, она сделает винегрет, сварит овощной суп или кисель. Устраивая чаепитие, она последит, чтобы чашки и блюдца не были разрозненными, а «сервизными», чтобы для печенья и для варенья стояли нарядные вазочки.

Западногерманский фотограф-художник Ханс Зивик составил книгу из своих фото «Женщины России». Дважды он по два часа работал с Анастасией Ивановной. Прислал портреты не только высокого технического уровня, но сделанные с любовью и почтительностью – и к возрасту, и к женскому естеству, и к жизни, перед которой хочется преклонить колени.

Много времени Анастасия Ивановна отдавала православной церкви, веруя самым глубоким и искренним образом. На трёх страницах записаны имена тех, о ком она молилась по поручению церкви: «Мне это дано, – в моём роду несколько поколений священников». Дважды в неделю – по средам и пятницам – у неё постные дни, общепринятые для всех православных. Ежедневно – чтение Священного Писания.

В доме много икон, и она рассказывала о том, как та или иная «пришла» к ней после тюрем, лагеря, ссылки, когда всё приходилось начинать заново.

«Пусть решает судьба!» – эта фраза Анастасии Ивановны по многим поводам. Могла ещё сказать: «Ведь на все воля божья!». Потому и не судила строго и беспощадно – ни людей, ни власть, ни жизнь, себя только, быть может, например, за лень, за то, что, скажем, проспала…

За девяносто – без помощников не обойтись. Но хаоса не было ни в чём, и беспорядок в комнате – деловой творческий, ей очень понятный.

Более двадцати лет Анастасия Ивановна Цветаева была связана с родными, друзьями по Москве только перепиской: из лагерей, из тюрем, из ссылок. Добавьте – этапы, болезни.

Бывая у неё, каждый видел: никаких ценностей в доме, никаких редкостей, никаких реликвий. Да и как им было сохраниться в этих житейских смерчах, которые косили – под корень, сжигали – дотла, вытравливали – напрочь. В то же время эта хрупкая женщина отстояла «привычный модус жизни», если воспользоваться её же собственным выражением…

В сочельник – праздник после общепринятого Нового года – Анастасии Ивановны дома нет. Она – в семье сына, в Орехово-Борисово, где собираются его дочери с внуками. Зрелище трогательное – обмен подарками.

Хватало и на правнуков. Каждый год «у баба» – рождественская елка для детей. Их привозят на Большую Спасскую, для них снова приготовлены подарки, зажигаются настоящие свечи. Мерцающие живые огоньки освещают сладости и фрукты, пахнет шоколадом, апельсинами, мандаринами, ванилью. Кажется, что Анастасия Ивановна не меньше правнуков радуется Рождеству.

Ещё одна традиция – обычно в день Рождества она приглашала в гости своих друзей. В свете живых огней слушали стихи, вели, как правило, очень интересные разговоры – о литературе, о жизни, о прошлом и настоящем, пили хорошо заваренный чай со сладостями.

И такая во всём этом красивая традиция, и такая добрая обрядность, что один такой праздник западет в душу всякого.

– Какая радость жизни – смотреть на цветы, – говорила Анастасия Ивановна Цветаева, любуясь нарциссом, гвоздикой, розой, ромашкой – пышным оранжерейным или подзаборным и сорным цветком. Она очень любила цветы. Обычно расставляла их по банкам, зная, кому с кем лучше соседствовать, и никогда не выбрасывала начавшие вянуть. Ставила увядающие цветы в отдельные банки, которые называла богодельней. А однажды сказала: «Не хочется рвать цветы в букеты, ведь это каждый раз маленькая смерть».

Анастасия Ивановна очень гордилась тем, что в сибирской ссылке занималась «огородным делом», научилась выращивать двадцать две культуры.

Людей у Анастасии Ивановны на Спасской бывало очень много, приходили и совсем молодые. Среди них – и совершенно душевно неустроенные. Им она помогала обрести равновесие беседой, своим мудрым пониманием жизни.

Когда Анастасия Ивановна получала свои книги, то отправляла их в Калинин, в Латвию, в Ленинград, в Саратов, в Крым, – своим старым друзьям. Иногда вечер уходил только на надписывание книг. Надо сказать, что Анастасия Ивановна этим не тяготилась, а с радостью писала самые добрые слова в адрес даже и незнакомого человека, спросив только: «Она (или он) милая?». В доме был целый список, по которому книги непременно раздаривались.

Многолюдно отмечались её последние дни рождения. В день её 95-летия – 95 розовых роз подарили ей в Музее изобразительных искусств.

А прожила она почти 99 лет! – в светлой памяти, добром здравии, на своих ногах. За год перед этим побывала на международной книжной ярмарке в Амстердаме, «Юность» уже после её смерти напечатала «Мою Голландию». Целый автобиографический ряд выстроился: «Моя Сибирь», «Моя Эстония», «Зимний старческий Коктебель», «Моя Голландия».

Умерла она 5 сентября, в день отдания праздника Успения Божьей Матери. Между прочим, на этот день приходятся и дни рождения её племянницы Ариадны Сергеевны, скончавшейся в 1975 году, дочери Марины и ровесницы её сына Андрея, и Надежды Ивановны Катаевой-Лыткиной, которая сохранила для жизни, истории и литературы дом в Борисоглебском переулке Москвы. Его называют теперь Дом Цветаевой.

В 1988 году в Доме творчества в Переделкино жила известная писательница Ирина Владимировна Одоевцева. Ей было за 90 лет, она приехала из Парижа, больная и одинокая. Её возила девушка в инвалидной коляске, которая ей перешла «по наследству» от Марии Кювилье – подруги молодости: Анастасии Ивановны по Крыму. Мария Кювилье стала потом женой Ромена Роллана.

Я не видела Цветаеву и Одоевцеву вместе, но они общались. Светская Ирина Владимировна, в исстиранных синтетических кружевах, с ухоженными наманикюренными ручками, в крашеных «перманентных» волосах и аристократка Анастасия Ивановна, коротко постриженная, в простеньких фланелевых халатиках и сибирских паутинковых шалях.

Анастасия Ивановна дала мне для перепечатки 4 странички, посвящённые Ирине Владимировне Одоевцевой. Один экземпляр А.И. Цветаева – редкостно и великодушно – подарила мне 8 апреля 1989 года…
______
Галина Ивановна Яворская (1935 – 2019). Журналист. Окончила факультет журналистика МГУ в 1958 году. Член Союза журналистов СССР с 1963 г. Долгие годы работала в Москве в многотиражной газете «Сварзовец» вагоностроительного завода СВАРЗ. В этой газете 9 января 1986 (№ 2486) впервые опубликовала символико-философскую новеллу А. Цветаевой «Черепаха», написанную в довоенный период. Очерки об А.И. Цветаевой напечатала также в журнале «Наука и жизнь» – очерк «В Спасском переулке» (1989, № 6), «Почти век жизни» в журнале «Берегиня дома твоего» (1999, № 6) и «Жизнь на высокий лад» в многотиражной газете «Кировец» к 95-летию писательницы (1989, № 73, 74, 75, 76). Г. Яворская – автор книги воспоминаний «Фамильные и персональные истории» (М., «Готика», 2007).