МАРИНА МАТВЕЕВА

ЗУБ, ВЦЕПИВШИЙСЯ В ПУСТОТУ

***

                Секта – не обязательно объединение людей.
                Секта – это состояние патологической психики.

Человек – это чудо природы, но вот беда:
в тихом омуте водится сердце, лучина тлеет.
И не хочется быть мне садистом, но вот когда
мазохисты так молят об этом, я их жалею.

Кто-то хочет страдать? [«За Христа»] или просто так?
Приходите – получите. Сердце моё не камень.
Только, знаете, больно не танком сгибать пятак,
а живыми, до неба рассердженными руками.

Только, знаете, страшно, когда тебя – в палачи,
а откажешься – станешь [«жалельшицей малодушной»].
Потому не кричи, моя родина, не кричи –
ты хотела сама. Умоляли такие души!

Для которых вся жизнь человеческая – всего
только грязный, животный, греховный комок мытарства.
Значит, нужно хотеть, всем и сразу, лишь одного –
царства божьего, царства небесного, царства, царства!

[…Умоляла она, поливая слезами пол:
«Боже, Боже, пошли нам войну, забери поболе!
Малодушных животных, кто выживет… дай им боль,
чтоб тянулись к Тебе! И побольше им боли, боли!»…]

Потому не кричи, моя родина, не перечь –
за тебя помолились. Тебя не спросив? Так кто же
будет спрашивать «это животное», если речь
всё идёт и идёт – как пронос – о «спасенье» в боже?

[«Человек – это мерзость природы!»] …Но вот беда:
в «грязном» омуте плачется сердцу о «гнусной швали».

Жизнь – жива!
И прожить её нужно, как никогда
эти смертофилички и в снах своих не живали!

Человек –
это радость природы, её печаль.
Человек –
это лучше хронического христоза.

И важнее всех царств – то, что здесь, у тебя, сейчас
воскресает из трупно-«духовного» коматоза.

И важнее любого из выслуженных раёв,
и важнее любого из выползанных – от века
этим ложных, – один: из себя прорывающийся, как зов…
Что зачался в животном, рождающем человека.

***

Что есть гордость? Конечно, она very good.
Внутригранный алмаз, полуслойный асбест.
Мой мобильный молчит, пожирая деньгу,
потому что звоню я другим, не тебе.

Мой мобильный не думает, не говорит,
соглашается, будто усталый пацак,
что безмерно тупы, примитивны внутри
все, которые мыслят с другого конца.

Позвоню-ка Эйнштейну. Скажу, что дурак.
Потому что дурак. Потому что не ты.
Наберу президента: «Я буду вчера,
в двадцать пятом часу», где кипенно пусты

банки с йогуртом, банки с валютой и сам
генетический банк, живоносный запас.
Что есть гордость? Огромнейший болт небесам
на попытки извлечь из под граней алмаз,

на попытки от стойла избавить коня,
на старания нищему втиснуть пятак,
на попытищи сделать счастливой меня…
Потому что не так. А вот так и вот так!

Воротник на дублёнке – уже не енот.
Выгорают топаз, турмалин и агат.
Жеребёнок стареет в коровнике, но
продолжает хотеть не в поля, а в луга.

ОХ, БОГАТЫЙ ВНУТРЕННИЙ МИР!

Веками телеса о чём-то спорят
и думают, что души их – весьма.
ОБВМ – ты радость или горе?
Ох, радостное горе! от ума.

Перед тобой вскрываются талмуды,
деревья сами строятся в мосты.
Перед тобой склоняются Иуды,
но «тридцать – каждому!» не выдашь ты,

поскольку их товар тебе не нужен:
своих таких – что ломится подклет…
…А на дворе стоит такая стужа,
как будто уйма миллионов лет

до первого удара кремнем, искру
родившего из человечьих рук…
И хочется обычную сосиску
на пышном Валтасаровом пиру,

и хочется в бомжатнике голодном
обычных соловьиных языков…
ОБВМ, ты делаешь свободным
от тех, которых не было, оков.

И было так: до сердца распахнулся,
чтоб мир впустить – и отпустить – в себя…
Не вороны накаркают: «Рехнулся!»
Опять и снова – в зубы – голубям,

у голубей – особенные когти,
особенные клювы и клыки…
А на дворе стоит такая копоть,
что сами вспыхивают угольки.

ОБВМ! Ты – пламенное море!
Не солнцу умещаться в берега!
…Веками животы с грудями спорят
и думают, что души их, ага.

БИОБЕЗУМИЕ

Что тебе неймётся, адреналин?
Что тебе причудилось, эстроген?
Почему мне мания – глаз-маслин?
Почему мне фобия – мозга стен?

Что тебе примарилось, ДНК?
Ты чего нанюхался, феромон?
Почему мне фобия – всем отказ?
Почему мне мания – только он?

Ведь глаза приглазили: некрасив.
Памяти припомнилось: староват.
Но внутри взбесилась система СИ,
интегралом вывихнув киловатт, –

и на нём повесились, как в руках
чётки из агата, мои глаза.
Что мне током хлещется, будто скат?
Что тебе приглючилось, глюко-за?

Я не понимаю, откуда тень?
Что за нездоровая маета?
«На один бы с ним я не село пень!» –
мне орёт сознанье рассудку в такт.

Но в глубинах Ида – за клином клин,
синапсы нейронные коротит…
Чтоб ему остаться без глаз-маслин!
Чтоб ему, беспутному, без пути…

…чтоб ему, невинному, никогда
не познать предательства хромосом…
Клинит – прямо клиника. Схлынь, вода!
Прихожу в сознание. Страшный сон…

…Господи, помилуй и пронеси!
Хочешь наказать – так пошли чуму,
но оставь в покое системы СИ…
А слабо попробовать Самому?

Но с Тобою может быть только блеф:
не краснел ни разу Ты, не потел,
нет в Тебе ни генов, ни АТФ,
ни серотонина, ни антител…

Даже на Земле воплотившись, Ты,
помещённым будучи в круг блудниц,
тут же поместил их среди святых,
не заметив мании меж ресниц…

Видно, потому не к Тебе – к нему!
Не в нирвану – в сердцеугарный пыл!
Думаешь, Ты выдумал нам тюрьму?
Да напротив: этим – освободил!

И свобода наша внутри таит
ангелов завистливый непокой…
Потому мне – мания. Ныне и
присно и во веки живых веков.

***

Исправить – не удалось.
Гранитными были лбы.
Отчаянье сильных – злость.
Не слёзы и не мольбы.

Пусть стонет в крови суккуб,
дурманы в глазах цветут.
Отчаянье сильных – зуб,
вцепившийся в пустоту,

где воет святая волчь
на сломанные мечи.
Отчаянье сильных – молчь
во тьме, где их свет кричит.

И вместо травы – столбы –
косить костяной ногой…
Отчаянье сильных – быть!
Не будет пускай – другой.