АЛЕКСАНДР ЗАКЛАДНОЙ

ПАМЯТНИК

рассказ

Он выглядел точно так же, как и в тот день, десять лет тому назад, когда они виделись в последний раз. Ясноглазый, но чем-то обеспокоенный, сын стоял на каменном мосту и задумчиво бросал камешки в реку. Она кинулась к нему, хотела обнять его, расцеловать, но он отстранил её и сказал равнодушно, глядя себе под ноги: "Не надо, мама. Пока не надо".
- А когда же, когда? - отчаянно спрашивала она, хватая его за руки, за воротник рубашки, - хотелось прикоснуться к лицу, но он не давал, постоянно отворачивал голову. Спрашивала и сама удивлялась собственному вопросу, - ей бы узнать, отчего он стал таким, равнодушным и злым, а вырывалось только одно: "Когда же? Когда?".
- Скоро, мама, - наконец выдавил он. - Теперь уже совсем скоро.
- Хорошо, - кивнула она и проснулась.
И всё же вставать не хотелось - женщина попыталась заснуть снова, но сон больше не приходил. Тогда она поднялась, и подойдя к зеркалу над комодом, долго смотрела на свое отражение, недовольно качая головой. Маленькая, уже немного сгорбленная старуха в нелепой ночной рубашке глядела на неё из зеркала выцветшими белесыми глазами и качала головой в ответ.
Ей понравился сегодняшний сон. Положительно, день начался хорошо. Уже давно она хотела увидеть сына во сне, свечки ставила в церкви, молилась вечерами, поднимая голову к потолку и требуя этого от Господа, ходила на кладбище, на могилу мужа, злилась, говорила ему, чтобы тот воздействовал на сына там, на небесах, но он всё не снился, - проходили года, а он не снился ей, и иногда, когда всепоглощающая тоска охватывала её полностью, она в отчаянии громко кричала в потолок:
- Приснись мне, очень прошу!
И вот сегодня это наконец произошло - впервые за много лет она почувствовала легкость. Придя на могилу мужа, она простодушно рассказала свой сон могильному кресту, полила росшие там цветы, починила поломанный замочек на оградке, и уже прощаясь, сказала:
- Потерпи немного. Теперь уж точно скоро свидимся. Паша пообещал мне. Потерпите там еще чуть-чуть.
Полил небольшой дождь, и она заторопилась домой - ей захотелось уснуть и попытаться вновь увидеть сына.

- 2 -

Во дворе панельной девятиэтажки, где она жила, творилось что-то странное - она заметила это издалека. Прямо под подъездом стояла блестящая черная машина с красно-зеленым флажком на капоте, облокотившись на которую курил негр в смешной желтой рубашке. А вокруг него топтались её соседки - заметив, что она идёт, женщины враз закричали, перебивая друг друга и показывая на неё пальцами. Негр улыбнулся - у него были очень белые зубы - и широко зашагал ей навстречу.
- Мария, Мария, - загомонили соседки. - Про сына твоего весточка, про Пашу.
Негр, легонько пожав ей руку, сказал:
- Вы Мария Ветлугина?
Она смогла только кивнуть.
- Я представитель посольства Народно-Демократической Республики Гвидея. Вас приглашают к Чрезвычайному и Полномочному послу Гвидейской республики, - отчеканил негр. После, заметив её растерянность, ободряюще добавил. - Он вас очень ждет.
- Зачем? - выдохнула она, снова испытывая старую ненависть. Гвидея - это Африка, проклятая Африка, которая отняла у неё сына!
- Речь идет о вашем сыне, - подтвердил её робкую догадку африканец. - Посол вам всё объяснит.
По-прежнему ничего толком не понимая, старуха, тем не менее, кивнула и влезла с его помощью в машину. Когда автомобиль тронулся с места, она, прижавшись к тонированному окну, с чувством непонятного удовлетворения увидела завистливые и злые взгляды её соседок по дому. Как-то так получилось, что за двадцать лет, прожитых здесь, она так и не смогла расположить их к себе. Впрочем, и не хотела этого делать.
Посол Гвидеи оказался очень толстым чернокожим мужчиной. Встретив её в дверях, он провёл её к мягкому креслу, расспросил о здоровье, путаясь в падежах, и после небольшой вступительной речи вручил глянцевый лист бумаги с большим гербом в левом углу. Она взяла его, отодвинула подальше от глаз, и медленно, вчитываясь в каждое слово, прочитала то, что было написано на бумаге.
"Чрезвычайное и Полномочное Посольство Народно-Демократической Республики Гвидея по поручению Президента Республики Нбанаги Сену приглашает Вас в качестве Почётного гостя на торжественные мероприятия, посвященные десятой годовщине со дня смерти Героя гвидейской Революции Пабло Ветлугина...".
Мир перевернулся вверх тормашками. За какой-то миг её давно бесцельная жизнь снова наполнилась глубочайшим смыслом, - ей предлагали то, о чём она никогда не смела даже мечтать, - увидеть место его смерти, и наверняка его могилу, оказаться на которой для неё было недосягаемым прежде счастьем. Сколько лет просила она у Бога этой милости, но и сама понимала, что это невозможно - она не знала даже названия страны, в которой он погиб. Как сказали тогда - "где-то в Центральной Африке"...

- 3 -

Самолёт в Гвидею вылетал через две недели - до этого времени нужно было оформить загранпаспорт, про который она, естественно, имела только смутные представления, - но уже с вечера её осадили журналисты. Не привыкшая к такому вниманию, она быстро освоилась, ладно, но односложно отвечала на вопросы журналистов, и как могла, расхваливала своего сына.
"Знали ли вы, что ваш сын воевал в Гвидее? - "Нет, не знала".
"Знали ли вы, что ваш сын погиб в Африке? - "Да, знала".
"Знали ли вы, что он герой революции? - "Нет, не знала".
И десятки таких же вопросов, на многие из которых у неё не было ответа.
Поздно вечером пришли ещё двое, корреспонденты из газеты "Сейчас". Она была наверху, этажом выше, и разговаривала с соседкой, стоя на лестничной клетке. Журналисты, не обнаружив никого дома, решили подождать её возле двери, и закурив сигарету, продолжили свой разговор. Увидев их через пролёт, она захотела спуститься, но соседка, увлечённая разговором, не пустила её, сказала, что ничего не случится, если им придётся немного подождать.
Внизу речь пошла о сыне - она сразу поняла это.
- …И сделали из него культового персонажа, пример для молодёжи. - сказал громкий бас. - В их условиях это просто необходимо. А страна бунтует - маленький прецедент, и народ сбросит Нбанагу со всеми его прокоммунистическими идеями. Правда, пока он ещё силён, конечно. Я в интернет залез, посмотрел, что там и как. Короче, власть его практически неограничена, а для большинства населения, малограмотных запуганных крестьян - он и вовсе бог. Кровавый военный переворот, который он осуществил, теперь преподносится как Великая Революция. Вообще, там интересная ситуация, чем-то напоминает северокорейскую. Ну или наши тридцатые годы. Многие гвидейцы верят, что он может покарать грешников молнией с неба... Но оппозиция в Гвидее всё-таки есть, и рано или поздно они его свалят, можешь мне поверить. Да и американцы к этому региону присматриваются - там месторождения алмазов, нефть...
- Наверное. Но вообще, для бабульки этой, конечно, счастье. - произнес другой, тонкий голос. - Представь только: давно пропавший сын вдруг оказывается героем...
- Да каким героем? - хмыкнул его коллега. - Не смеши. Скорее всего, он и не воевал вообще. Кто теперь знает - может, его в пьяной драке подрезали. Или просто машина сбила, или сунул нос куда не надо. Там ведь все на наркотиках завязано - в Гвидее, как и в Колумбии, наркобизнес - практически основная статья бюджета страны. В любом случае, он русский, и он погиб - не знаю, кто подал им идею, но пиар-кампания получилась превосходной. Мать его разыскали... Полгода назад о нём вообще никто в Гвидее не знал, а теперь уже десятая годовщина смерти; его изображение на плакатах, на футболках, - лицо белого парня-иностранца знает вся страна. Кстати, у меня большие подозрения, что тот, кто это затеял, просто содрал идею с кубинского культа Че Гевары. Как-то уж очень всё похоже - и вездесущий грозный лик на плакатах, и героическая смерть во имя свободы народа, ну и всё прочее. Умные люди, разумеется, это понимают, но молчат. Я тебе даже больше скажу - когда режим Нбанаги рухнет, то этот Ветлугин автоматически превратится в главного врага нации, пособника тирана…
Соседка молчала и делала вид, что ничего не слышит. А Мария спустилась вниз, хотела всё объяснить, но не могла связать слова, раскричалась, и почувствовав слабость в ногах, захлопнула дверь перед носом журналистов. Сердце бешено колотилось. "Надо успокоиться, успокоиться", - как заклинание повторяла она, - эти глупцы ничего не понимают, они не знают, что её сын - настоящий герой, герой, которых и во всём свете единицы. Ночью снова навалилась бессонница.

- 4 -

В аэропорту гвидейского города Дабола её поначалу встретила небольшая делегация, но уже через десять минут, при выходе из аэропорта, она попала в гущу пёстрой толпы, приветственно кричащей ей и размахивающей цветами.
Её, совершенно растроганную, посадили в зеленую машину с открытым верхом и привезли в одну из гостиниц в центральной части города. Первый день, пока она привыкала к климату и другому поясному времени, ей почти не запомнился. Правда, её снова осаждали журналисты, но это были другие, настоящие журналисты, горячо любившие Павла, и она отвечала на их вопросы с радостью. Приставленная к ней переводчица, когда-то учившаяся в Одесском политехе, довольно хорошо изъяснялась на русском языке, поэтому языковой проблемы не существовало. Но она всё же не находила себе места - то, ради чего она прилетела сюда, должно было произойти только послезавтра, и следующий день, несмотря на бесчисленные встречи с разными людьми, конференции, открытие мемориальной доски, для неё тянулся невообразимо долго. Её звали на торжественные обеды руководители города, обещали, что на церемонии будет сам Президент, но ей было всё равно.
И всё же время пролетело быстро. Утром долгожданного дня её с почётом привели в огромный холл какого-то большого здания, где к ней подошел пожилой, но очень представительный африканец в желтом пышном одеянии.
- Его Высочество Нбанага Сену, - почтительно зашептала переводчица.
А она посмотрела на него и протянула ладонь. Президент, помешкав мгновение, поднес её руку к своим губам и поцеловал.
Далее была напыщенная речь, из которой она, несмотря даже на присутствие переводчицы, ровным счётом ничего не поняла, хотя суть, разумеется, была ясна - он говорил о сыне, хвалил его, восхищался им и часто-часто со смешным акцентом повторял:
- Пабло Ветлугин, Пабло Ветлугин.
Длинная речь на чужом языке очень скоро утомила её, и она попросила переводчицу:
- Скажи, что я хочу увидеть сына.
Так и сказала - "сына", а не "могилу", хотя подразумевала, конечно, последнее. Президент Нбанага, услышав её просьбу, кивнул. Спустя несколько часов езды по ухабам и полностью разбитым дорогам - хоть и на шикарном джипе - её привезли в какой-то крошечный городок, на центральной площади которого стоял большой памятник, накрытый покрывалом. Возле памятника был сооружена деревянная трибуна. От множества людей вокруг рябило в глазах.
- Ваш сын отныне покоится здесь, на этой площади, - торжественно произнёс президент, и указав пальцем на закрытый памятник, добавил, - Мы перезахоронили его тут, ибо именно в этом городе он принял смерть в те грозные дни. С сегодняшнего дня здесь открывается мемориал, увенчанный скульптурой, которую изготовили лучшие мастера нашей страны.
"Хватит разговоров, - подумала она нетерпеливо. - Покажите мне сына".
И выкрикнула:
- Покажите мне сына!
Диссонансом вплетаясь в её спутанные мысли, хрипло заревела музыка, заиграл неторопливо и величаво оркестр, и по едва заметному знаку президента ткань сползла с памятника.
…Да, вот он - её сын. Она не узнала его сразу, не признала сердцем, хотя сделали памятник очень точно, наверное, по какой-нибудь фотографии. Человек, запечатлённый в бронзе, и был, и в то же время не был её сыном. Скульпторы добавили что-то неуловимое, такое, что отдаляло её от него. Этот памятник не был памятником её сыну - это был памятник герою гвидейской революции.
Не таким она помнила его, и не таким хотела видеть. Спутанные бронзовые волосы, густая борода, - а ведь и правда, во сне он тоже был с бородой, - прищуренный взгляд из под сросшихся бровей, - нет, а вот это неверно, у него были аккуратные тонкие брови, как у молоденькой девушки, - и автомат Калашникова, прижатый к груди правой рукой. На военном камуфляже, наполовину расстёгнутом, - незнакомые ей нашивки и медали. Глаза прищурены, но смотрят куда-то вверх, не на неё.
Президент подвёл её к памятнику, и почтительно отступил назад.
При помощи каких-то людей она взобралась на специально сооруженные деревянные ступени - ох, как это правильно, как хорошо то, что они подумали даже об этом, понимали, что она захочет прикоснуться к памятнику, такому большому, что и до ног не дотянуться… Затем долго, очень долго гладила шершавой рукой бронзовое лицо своего сына, целовала его грудь, прижимаясь щеками и лбом к прохладному металлу, а после обхватила памятник руками и зарыдала.
Вся застарелая боль её, все душевные раны, все бессонные ночи вплелись в этот порыв. Слёзы стекали по бронзовой груди, задерживались на орденах, а затем бесшумно падали вниз. Ради этого она жила, ради этого мгновения, и теперь знала, что её смерть будет лёгкой. Она суетливо целовала памятник, гладила зачем-то ствол автомата, висящий у него на плече, а собравшиеся вокруг люди не издавали не звука, чтобы не помешать ей.
И когда она спустилась, повернулась к людям, и с неимоверным трудом превозмогая душившие горло слёзы, сказала единственное гвидейское слово, которое выучила: "Ахкнегу" (спасибо), то увидела, как собравшийся на площади народ - кто быстро, а кто неуверенно и медленно - склонился перед ней в поклоне.
Она не знала, действительно ли все они любили её сына, все ли считали его героем, но сотни склонённых перед ней голов говорили сами за себя, и она упала бы, полностью обессиленная, если бы президент не поддержал её, заставив опереться о руку.
Потом, когда она села на самое почетное место, а незнакомые люди с орденами говорили с трибуны о её сыне, - и говорили так страстно, рассекая воздух крепкими чёрными кулаками, так быстро, что переводчица почти не успевала за ними, - в её сердце поселился покой. Она почти не слушала выступающих, так как знала всё, что могут сказать о её сыне, но все равно никогда не скажут. Потому что по-настоящему его знала только она. Одна она.
Глядя на памятник, она чему-то улыбалась, радовалась, что скульпторы не забыли родинку на левой щеке, и беспокоилась, видя, что летающие вокруг птицы непременно хотят сесть на голову монумента.
Речи закончились. Грянул марш, и совершенно неожиданно, из-за спины взрослых, появились шеренги черных ребят. Мальчики и девочки в одинаковой темно-синей одежде, старательно чеканя шаг, шли по площади Пабло Ветлугина.
- Это ученики лучшей школы города, которой теперь присвоено имя вашего сына, - сонно объяснила переводчица.
Передняя шеренга трубила в рожки, вторая - несла портреты сына и каких-то других, угрюмых людей с усталыми лицами. Детей было много - они шли, маленькие, сосредоточенные, гордые, и все поднимали правую руку, когда проходили мимо памятника, и ещё раз, когда равнялись с трибуной, на которой сидела она.
И рука её, сухой маленькой старушки, вдруг непроизвольно поднялась и сжалась в кулачок, приветствуя и этих детей, и своего сына, застывшего в бронзе, и вообще всё на свете. Сквозь застлавшую глаза пелену она увидела, как сразу заволновался и заколыхался строй ребятишек - теперь все они смотрели только на неё, - и в их взглядах видела взгляд сына, и утирала другой рукой струившиеся по лицу слёзы.
А дети всё шли и шли.

- 5 -

…Памятник взорвали через два с половиной года - одна из запоздалых попыток новой власти посмертно отомстить президенту, два месяца до того приговоренному к смертной казни за преступления против народа.