Сергей Главацкий

***

Тушить, тушить в который раз
Морскою пеной бирюзовой,
Не добывая хризопраз
Из безвоздушного улова, –

Ты знаешь, это ни к чему,
И даже больше: бесполезно.
Так не похожа на тюрьму
Под нами – ласковая бездна!

Не перепутать бы очаг,
Не от того спасаясь жара,
Что шаг за шагом ставит шах
Чужим осунувшимся чарам.

Но надо, надо, всё равно,
Гасить, гасить своё пространство,
В котором крошится геном
Твоей души без уз гражданства,

В котором, полном той воды,
От жажды плачут без границы
Вне окружающей среды
В браслетах электронных птицы!

Я не хочу с тобою впредь
Стихом беседовать ветошным.
Пока способны так гореть,
Мы живы, юны и возможны.

Я не хочу гасить свой ад,
В котором свечи – словно в церкви,
В твоей реке огня стоят,
И ни одна в ней не померкнет.

А выходить за берега
Не бойся, если в русле тесно.
По пояс будет мне река,
Напоминающая бездну.

КОФЕЙНАЯ ГУЩА

Тебя находить в зазеркальной вселенной,
Которую в нас стережёт диафрагма,
Сквозь смерть и рождение духов нетленных,
Свинец ледников, измождённую магму.

Дискретное время Её нелинейно,
И сложено время из хвороста жизней.
В нём все наши прошлые смерти ничейны,
Рожденья грядущие в нём закулисны.

Как ребусы в мозге, торнадо цветущий,
Быстра центрифуга планет, малых родин.
И прошлые жизни быть могут в грядущем,
А жизни грядущие в прошлом находят.

И всё к одному, и прозрение слепо,
Эффект до минор и притворные дамы,
Вдали пароход и луна на полнеба,
Песок серебрится, как бритва Оккама.

Тебя обыскаться среди персонажей
Магнитных, где рыщут духовные тёзки,
Заглядывать в жизни прошедшие наши,
Нося на руках прошлых жизней обноски.

Но как мне найти тебя в хаосе судеб,
В движении звёзд, в инкубаторе братском,
Когда не всегда в нас вселяются люди,
Когда не всегда мы рождаемся в штатском?

А с тем, кого здесь второпях развязали,
Легко разминуться. Как с собственным домом.
Но тело, как тот чемодан на вокзале,
Без ручки который, сама невесомость.

Тебя обнаружить на том берегу, чтоб
Потом распознать тебя снова на этом –
Задача моя такова, потому что
Я знаю, бывают туннели без света.

И катер несёт нас в эдемское гетто,
И ты слышишь море, которое вижу,
Мы скоро уже совпадём по билетам,
По миру, по времени, скоро задышим.

И солнце зовёт нас в прозрачное ovo,
Я чувствую ветер твоей млечной кожей,
И чтобы мы встретились снова и снова,
Ты тоже ищи, ты ищи меня тоже.

***

Давай с тобой поедем на косу.
Когда-нибудь. Хоть в прошлом, хоть в былинном.
Не может быть такого в жизни длинной,
Чтоб вечно продолжался Страшный суд,
Чтоб лес был полон стреляных косуль…
Готов молить хоть Господа, хоть джиннов,
До старости ждать времени машину,
Чтоб чёрную покинуть полосу…

За нею будет кедра хризолит,
И хризопраз полыни, прячущей седины,
Там море станет нашим паланкином,
Хранящим сны, которым чужд Эвклид,
Которые ещё не расцвели…
Готов извлечь себя из карантина,
Перекроить себя, как бомбы – паладина,
Чтоб видели дельфинов корабли…

Давай с тобой уедем на косу,
Каким бы именем тебя не звали
И сколько лет тебе в миру бы не давали,
Давай с тобой окажемся в лесу,
Где аисты давно тебя пасут,
Где зиждется берёзовая дача,
Перерастая в Сож. Я не могу иначе,
Иначе не могу, не обессудь.

ИЗ ЖИЗНИ ТУМАНА

Острова в тихом омуте, как гематомы.
Посреди океана динамик лагуны.
В моей памяти ширится наша истома,
В твоей памяти вновь расцветают лакуны.

Эти чётки гипноза, цианистый синтез,
Симбиоз небывалого и бытового…
Для тебя это некий вещественный index,
Для меня – это вечный существенный повод.

Не судьба, говоришь. Но судьба – кто такая?
Не знаком. Я к тебе каждой клеточкой ближе.
А динамик лагуны всю ночь громыхает,
И пустоты твои – мою память услышат.

Для тебя это что-то из внутренних фото,
Тайной жизни тумана, тылов расстоянья…
Для меня же – сиамский близнец небосвода,
Наяву переснившийся codex слиянья,

Что качается в памяти, как паутина,
Как живая единоутробная небыль,
Древний атлас исхода из-под гильотины
Без услуг кукловода, без зебры до склепа…

Для тебя это что-нибудь вроде кроссворда,
Череда нежных встреч наподобье пунктира,
Для меня же – инкарнационная хорда,
Наизусть пережитая летопись мира.

ЗВЁЗДНЫЕ ЧАСЫ (3,14)

Ты – дочь числа П, марта спутница,
Сансары лицо подставное,
От жизни со мной лжеотступница
С мембраной души водяною,

Из всех дочерей – русых, мартовских
Летающих рыб, вместе с дичью
Слетевшихся на гонорар тоски,
Ты – самая, самая птичья!

Где прячется Высь твоя, рысь – твоя?
Века отстают за тобою,
И ты, не дыша, не бытийствуя,
В веках остаёшься – Судьбою…

В созвездие Рыб – моя лестница,
Но кто ты, раз небо – хмелеет?
Кометы Галлея предвестница?
Сама ли – комета Галлея?

Триумф ты мой или проклятие?
Как быть, если снова вертиго
Толкнёт нас в чужие объятия?
Прости меня, тайная книга! –

Запутавшись с сердцебиеньями,
Твои я прочёл – слишком поздно,
Сдружившись со всеми затменьями,
Стал тенью стотелою звёздной,

И звёздные эти часы мои –
Раскосей, чем солнечный пращур,
Страшней в моей памяти вымоин,
Фасеточным глазом глядящих.

Ты – дочь числа П, и ты знаешь – всё
О круговороте сверхновых…
Ответь же мне: где повстречаешься?
Когда мы увидимся снова?

Пока же я буду, как памятник,
Стоять здесь, у Грековки, молча,
Где были – друг другом неправедны,
Где стали – опасней всех волчьих,

Тебя ожидая рассеяно
С занятий, с зачётов, где – рядом,
Где было – такое затеяно,
Где стало такое – распято.

Пока я не вспомню всё светлое,
Что в памяти выудить нечем,
Я буду стоять здесь, под петлями,
До следующей нашей встречи.

Пока ты не выйдешь из здания,
Пока на горе рак не свистнет,
Я буду стоять здесь – заранее,
До следующей моей жизни.

***

Там, где фейерверк наложился на зодиак,
Как отпечаток пальца на твою кожу,
Как самый счастливый день на жизнь,
Нас заметило бестелое око Циклопа –
Остекленевшее небо
С крупинками то ли льдинок, то ли блёсток –
И обратилось в стоп-кадр,
Но мы не успели дернуть стоп-кран.
И теперь подснежники –
Будто гремучие колбы тысяч Везувиев –
Светлячками горят,
Закидывают невода с солнечными зайчиками
В тягучие, озимые туманы –
В полях мартовских, бесконечных,
Где мы давно уже ходим
На расстоянии вытянутой руки
Друг от друга
И чувствуем в своих объятиях друг друга,
Но из воздуха, а не из плоти,
И ждём, когда от нас отвернётся
Мир, мешающий нам видеть
И беречь друг друга,
А если дождёмся,
То станет священным
То, что всегда считалось бесстыжим,
И молния станет бить в одно дерево,
Ведь другого просто не будет,
И аисты нас наконец-то услышат.

И никто никогда,
Кроме наших детей,
Не узнает, как я люблю тебя,
Ведь даже чувства такого
Ещё не придумали небеса.

***

я так хотел, чтоб океан
в окольных розовых пещерах
пел атональным василиском
тому, кто зёрна разбросал,
а мы курили фимиам
и принимали то на веру,
что можжевельник с тамариском
способны нас вернуть назад.

прости, я был неправ, прости,
во мне всегда идут сраженья,
и ослепительные рощи
с нечеловеческим лицом,
заискивая у жар-птиц,
обыскивают отраженья
и продвигаются на ощупь
к осаде огненных лесов,

как будто еры на-гора,
чтоб можно было возвратиться
в эпоху броских слов на ветер,
в бассейн нежности ночной,
в любое вечное вчера,
в любую паузу сторицей,
когда лишь оттого я светел,
что ночь стоит передо мной,

как будто это в первый раз,
и все слова в далёкий космос
сутулой радиоволною
не замурованы уже,
в любой шалаш, в любой гараж,
боготворя обратный осмос,
чтоб разбудить в нас неземное
и улыбнуться дать душе.

и в этом смысл. этот зов
назад мы источаем сами,
не обнаружены глазами
судьбы и выброшены за
объём дыханья парусов,
распотрошённых полюсами,
над осаждёнными лесами,
в литраж дыхания Творца.

***

Ну что ж, всё обернулось адом.
И что с того, что каждый миг,
Как вакуум – залётный атом,
Сны ждут твой знак, чтоб стать людьми…

Пускай ты – смысл мирозданья,
Пускай – ядро души само,
Навек навесь на подсознанье
Амбарный проклятый замок!

И мрак напалмами не выжечь,
Не утопить сны в водоём…
Хоть без тебя душе не выжить,
Оставь, я – прошлое твоё.

Пусть немы без тебя авгуры,
И мир похож на ГМО,
Лишь ярче в камере обскура
На мне предательства клеймо!

Пусть без тебя лишь Здесь я – дома… –
Молчи, скрывайся и таи…
Там – нас счастливые фантомы…
Не плачь. Я – п-р-о-ш-л-ы-е т-в-о-и!

И в этой келье ли, каверне,
В одной из тысячи кают –
Лишь тень твоя и здесь, наверно –
Последний мой, ночной приют.

Печёт Сансара караваи –
От боли слепнет окоём,
И пусть я при смерти, взываю, –
Молчи. Я – прошлое. Твоё…

А что люблю тебя без меры,
Как любят дети – первый снег,
Так это лишь… мой Символ Веры…
И будет мне. И будет мне.

***

что бы ни происходило
что бы ни говорили
серебряный кенотаф пчёлам
отблески в абсолютной темноте
нас разрезали
кванты-близнецы
до начала
до большого взрыва
которого не было
у каждого он свой

а теперь
фиорды затупились
бежевый берег
мёртвого серого океана
сорняки в деревянной церкви
а потом невесомость
случайные фотоны
по экспоненте вниз

знали ли мы
что между началом и концом всё
или пили кощунственный бриз
или изучали силу тяжести
могли ли мы иначе
когда тетрис это ложь
и уходить обручальной точкой
шелестя жёлтым платьем
восвояси
где не имут пустоты черепа
и кенотаф целует мысль

одни пиксели
битые ссылки на тебя
и неуёмный ураган в наручниках
посреди мест
кажущихся знакомыми
остановившимся зеркалам
оживающим камням

Я САМ СЕБЕ

Я ненавижу человечество,
Я от него бегу спеша.
Моё единое отечество –
Моя пустынная душа.

К. Бальмонт

Моя душа – бескрайний мир,
Моя питомка и наставница!
Я сам себе – ее кумир!
Я сам себе – курорт и здравница!

Я по своей душе брожу,
Скитаюсь в ней и путешествую!
В ней отдыхаю, с ней дружу
И, изучая ее, пестую!

Я каждый раз впадаю в транс
От внутреннего продолжения,
От этих таинств и пространств –
Им нет конца и завершения!

Я сам себе – на все ответ,
И сам – оплот отца небесного!
Моя душа растет, как свет
Простора огненного, звездного.

Глядят в нее сто тысяч призм,
Чтоб к сердцу мог ее добраться я!
Виват, мой внутренний туризм
И внутренняя эмиграция!

ПОЛУОСТРОВ ШАМАНЬ

коктебельского ветра послушать хочу,
его зуммер прерывистый и многослойный,
многословие спутников мне по плечу –
я учу наизусть иллюзорные войны,
я кидаю кольцо в коктебельский очаг,
запрягаю пальто и глушу небылицы…
перевод этой бухты на русский начав,
не могу перестать, то бишь – остановиться.
коктебельского моря наполню кувшин
своей памятью рваной, что сетью рыбацкой,
опечатаю воздухом душной души
и пойду сквозь пространство с улыбкой дурацкой:
пусть в нём варится всё, чего быть не могло,
что упрятал от глаз календарный шлагбаум…
через ветра сигналы, твои в нем алло
каждый день прорастают мои дацзыбао.
то ли это свой в матрице, то ли судьба –
опрокинутый нерв в кочевом инфразвуке…
коктебельского ветра во мне ворожба
всё трубит в горизонта разболтанный флюгер.

***

Это просто пейзаж, из которого прочь
Уползать по-пластунски мне каждую ночь,
Из которого пятиться, словно отлив,
Наготу твою стряхивать – крайне брезглив:

Прививать черенки обездушенных тел
Мне совсем не к лицу, я давно не у дел.
Не ищу я путей, уж изволь, хоть убей,
Осквернять себя памятью вновь о тебе.

Прирученье тобой девиаций чужих
Мою рваную душу уже не страшит,
Одомашниванье нечистот головой
Для меня и не значит совсем ничего.

Это просто извилины: взять-постирать,
Чтобы за полночь вновь положить их в кровать
И не помнить последние десять веков
Или, может, столетий... Рецепт мой таков.

Ты была божеством, я проник в божества
Потаённый язык, где как ясли – слова,
Но теперь – я не знаю тебя, существо,
В тебе нет ничего, ничего из того.

Так что мне не пиши теперь, разве что из
Наших прошлых ландшафтов, цветущих, как бриз,
Или лишь из грядущего, там, где вполне
И меня уже нет, ведь тебя уже не.

В НАШЕМ СРЕДНЕВЕКОВЬЕ

Не пройдёт и нескольких кайнозойских сезонов,
не успею отпустить в небо ни одной пустельги,

я вернусь таиться
в ту стеклянную камеру обскура,
рядом с которой в другой такой же камере
таилась ты,
и дожидаться,
когда смогу дотронуться
до твоего сонного утреннего лица
своими руками.

Затем я буду сидеть на самом берегу моря,
которое всего раз за Вечность было неподвижным,
потому что спокойно было нам,
а ему было спокойно с нами,
и пойму, что никогда не покину его,
потому что люди меняются,
а оно остаётся нам в утешение,
заменой тем людям,
которых уже не узнать.

Потом я вернусь в тот день, когда
реки становились морями
и оттого мне было просто читать твои мысли,
прикоснувшись своим виском к твоему,
и потому никто-никто не поднимет голос
за оставленные на энной скамейке
энные солнечные очки.

И наконец, я промелькну мимо тебя
среди грохота ежей по тверди,
шума виноградной оторопи
и шёпота мыслителей,
но мне только на секунду покажется,
что я промелькнул,
а на самом деле мгновение остановилось
и я взял тебя за руку.

Я вернусь в это время
навсегда
из мира, из которого я, как вампир,
выпил всю Любовь
ч-е-р-е-з-т-в-о-и-г-л-а-з-а,
и она сохнет во мне,
и мне некому подарить
её сухой остаток.

Я стану небесным телом
там, в нашем средневековье,
над построенной нами Землёй,
чтобы родиться твоим ребёнком.

***

широколиственная церковь
металлургических религий
в себе скрывает хороводы
доисторических офелий
а смысл жизни исковеркан,
мечты недетские безлики,
и жизнь – не больше, чем работа,
и смерть проходит свой афелий.

так welcome, maybe, baby, welcome
туда, где конвергентный скрежет,
где мнемонически опасны
зеркальные сквозные глуби,
где абразивной дрелью белка
грызёт извечный свой орешек,
и тридцать витязей прекрасных
ветвь под русалкой дружно рубят.

неважно, что в душе ты птица
и что тебе всегда семнадцать, –
как дерево, темнеют сказки,
мечты ссыхаются, как глина,
жизнь превращает в небылицы
всех тех, кто мог к тебе примчаться,
и после всяческой утряски
поймёшь, что ты и сам – былина.

ЭВТАНАЗИЯ
(ироническое)

Я старый дед, полста в обед,
Пора рассредоточиться.
Но не хватило в жизни бед,
Мне больше боли хочется.

В который раз, в который раз
С собой пытаюсь справиться.
Одной любви уйти пора –
Другая тут же явится.

И раз уж всё – не анекдот,
Что делать в этом случае?
А если лучшая уйдёт?
А вдруг приходит лучшая?

А если смысла жизни нет
Без следующей пассии?
Остановиться может мне
Помочь лишь эвтаназия.

ПРАВО НА ТИШИНУ

1.

страна гражданского абьюза,
народ твой весь инакомыслит,
и кто-то должен их поюзать,
людей, которые прокисли.

но ты же можешь приструнить их,
как струны, их мозги настроить.
заводы шьют больницам нити,
в больницах рты зашьют героям.

ты в тренде, ты тюрьма, концлагерь,
голодоморы, этноциды,
конвульсии твоей клоаки
слышны до самой Антарктиды.

решетки глушат разговоры,
для воспитанья всё готово,
и нам неведомо, как скоро
в последний раз ты дашь нам слово.

2.

Нам зачитали все права:
На тишину имеем право,
На безъязыкие слова,
На кляп для собственного нрава,

Законсервированный рот,
Забетонированный разум,
На от ворот нам поворот,
И прямо до тюрьмы, и сразу.

По одному ходить в кабак,
Читать себе стихи при встрече,
Но: изъясняясь хоть бы как
На вымирающих наречьях.

На ложь имеем право мы,
Которую сказать не сможем,
А если нет, то до тюрьмы
Нас отвезёт в такси прохожий.

Ещё имеем право на:
Глухой отчизне не перечить,
А если нет, то и она
Нас урной тихой обеспечит.

Гасящим лампы – шаг до тьмы,
Лучам – полшага до расправы.
Одна есть радость – то, что мы
На тишину имеем право.

3.

Здесь не замечен был последний взрыв,
В темницах сгнили новые миры,
И мы не знаем правил той «игры»,
В которую нас всех живьём продали.

Долги свои мы спутали с мечтой,
Реторты душ заполнили тщетой,
И бедность победили нищетой…
Чего уж нам заглядываться в дали?

Зелёный свет не видели в упор,
И с истиной вели бессвязный спор,
Перековав орало на топор…
И мёртвые лежим в трухе ристалищ.

Храни меня, холодная земля,
Впитайте нас, озимые поля…
Мы лишь сырьё для газа и угля,
И топливо для будущих баталий.

***

Мы научимся жить, погребая себя,
Не жалея ничуть и совсем не скорбя.
Поперёк батьки в петлю – иначе нельзя
С февраля по февраль, и опять с февраля,
По зиме, по земле посчитают крысят,
Красной ленточкой станет дурная петля.
Как же ловко столкнули храмовники хаоса
Лбами тех, кто свой разум поставил на паузу!

Это разум на ветер и дым в парусах,
Околдованный ворог в стеклянных глазах…
Научаемся жить, погребая своих,
И хороним своих мертвецов, что AI,
Коллективный сошедший с ума конвоир,
Моментально, не глядя бросая в Аид,
Продолжая храмовников хаоса миссию,
Пусть хоть в Тартар они попадут, хоть в Элизиум.

По делам, поделом, после всех катастроф,
Потеряв под обстрелами разума кров,
Мы очнёмся вне Бога и сразу поймём,
Что, посеяв мишени, пожали гробы,
Что дурачат лишь тех, кто не вышел умом,
Что мы сами виной в суициде судьбы
И в итоге к безумной войне евхаристии –
Ни страны, ни людей, ни, тем паче, амнистии.

КОМЕНДАНТСКИЙ ВЕК

1.

Концлагерь создан, и никто
Не выйдет из него, пока
Убит не будет, и о том
Известно всем наверняка.

Подвал навеки – твой роддом,
И кладбище, и облака.
А сверху, над твоим гнездом,
Враг сносит головы врагам.

За то, что некая держава
Себя за счёт наш содержала,
За то, как часто и слащаво
Держава нам являла жало,
Теперь мы ей по гроб должны
По эту сторону стены…

2.

По эту сторону стены,
в уме перебирая числа,
не смея думать о заре,
радаром глаз своих озябнув,
не ловим свет огней сквозных
от потерявших призрак смысла
недостижимых фонарей,
горящих за стеной внезапной.

Сквозные трещины Земли,
откуда шаг до небосвода,
и червоточины без дна,
и решето отвесных скважин –
мы предсказать их не могли,
но знаем, что на дне – свобода.
Лежит в могиле подле нас
весь мир, который был нам важен…

А жизнь в крутом своём пике
к стене подопытной прижалась,
и компас был не при делах,
и прерывался прорвой вектор.
А там, за бездной, вдалеке
дорога наша продолжалась
и словно зарево была
иллюминация проспекта.

По эту сторону войны
луна ураном начинялась,
погасло солнце светляком,
светило только наважденье,
и магистраль с той стороны
широкой бездны начиналась,
и падать было высоко,
ловя свободное паденье.

Апокалипсис Улыбки Джоконды (пьеса)
Templa Non Grata (пьеса)