Юлия Баткилина

БРАГИ

И тут не шаг людской, ты знаешь, Браги, а поступь неуклонная морозья. Сегодня ляжет снег, поникнут флаги, разрежут небо санные полозья. И будет другом только запах браги, а там – сплошные тени на дороге. А наших не поднимут по тревоге. Мы чуем, Браги?

И мир пока смерзается, тишает, мелеет, как река, и дышит реже, но это-то потеря небольшая, ведь мы на страже, Браги, те же, те же? Мы стережем золу старинной саги, под нею жарко угли тлеют, Браги, и сон их нежит...

Сдвигая кружки, ворошим уголья,
и ничего на свете не случится.
Тепла, как сон, доха твоя соболья,
теплом улыбка хитрая лучится.
Туман затопит темные овраги.
Мы будем, Браги.

***

Конец цитаты. Стань теперь чиста, как край пустого белого листа, как снег, который сыплется на грязь, как тот, кто замирает, не молясь, но зная, что услышат просто так. Конец цитаты. Точка. За-
пя-
та-
Я… жду. Ложится снег на рубежи. Скрывает все, что было да прошло. Смотри – оно волшебное, стекло, и все ему, что хочется, скажи. Конец цитаты. Вот оно. Держи.
Я тут, хотя и нет меня давно. С тобой побуду в сердце тишины. Тебе и озарения нужны, чтоб подтвердить известное – одно. Конец цитаты. Больше не темно.
Так будь. Немного помни обо мне. Неси меня, как нож на абордаж. А лишнее нуждающимся дашь, чтоб те не вымерзали по зиме. Пока воюешь с помощью меня, в тебе созреет зернышко огня.
Потом согреет землю и жилье.
Конец цитаты. Начато – твое.

СКАЗКА ПИРАТСКОЙ ГАВАНИ

Крылатые кораблики поют, несут канавы мусор к океану. А дома — математика, уют, и молока постылого нальют, а пенку есть, пожалуйста, не стану. Всегда идти положено домой. Ведь мир большой, прекрасный и не мой...
Приходит приключение весной, но не со мной случается, не с вами. Наш город счастлив радугой двойной, а шкипер полон ромом и войной и вечно золотыми островами. Он рыж, безумен, грозен, одноног, и, может, потому и одинок.
Как дышит морем след его в пыли, и солью, и горчащими ветрами! С какой далекой розовой земли ему такие перья привезли? Куда еще направится с дарами? За ним следить – восторг и толкотня, и верить, что такое – для меня. Он крутит неизменные усы, он пьет, поет, и врет неудержимо – насчет русалок, чертовой росы... И взгляды собутыльников косы, и девушки проскальзывают мимо. Я вырасту, безудержен и лют, а то пока что ром не продают.
Я выучил старательно слова – из книги про корветы и фрегаты. Дождутся золотые острова, а мама... мама просто неправа, но взрослые совсем не виноваты, что так боятся радостного дня, когда допустят к парусу меня.
Я буду одноногим и большим,
И мы великий подвиг совершим.

ПЕЙЗАЖ У ПОСЛЕДНЕГО МОРЯ

Растворяется «лево», «право», и «над», и «под», и стираются все границы, и тьма, и свет, и не будет уже ни демонов, ни планет. Докатились. Причалил последний на свете плот. Остается сойти на берег. Сойти на нет. Где отчаивались, ловили звезду в прицел, где тянули свою ненастную маету, там последний кораблик в последнем своем порту так чудесно и так бессмысленно уцелел.

Скоро – вот, расползутся клочьями небеса, скоро - воды поглотит все та же слепая мгла. Ты сидишь над водой. И в руках у тебя игла. Золотится твоя растрепанная коса.
Сопрягаются сферы, смещаются полюса,
Настает на тебя засада из всех засад.
Зашиваешь рубашку и дразнишься.
Чудеса.
Напеваешь, готовишь кашу, латаешь клеш. На тебя, как на дуру, взирает прожженный Джек. Обезумевший кок никогда не смыкает век, только шепчет: «Дороги нету, раскрыт побег. - и на ухо тебе, тихонько, – и ты умрешь». Ты отводишь его ладони, несешь обед. Ты играешь в картишки с Джеком на щелбаны. И как будто тебе все прочие не нужны, и как будто конца миров никакого нет.
Тут становится мир в овчинку, а небо в грош. Все надежды – гнилые доски, тоска и ложь. Предначертано все, бесполезно менять уже. И внезапно безумный кок и прожженный Джек понимают, что ты и небо тогда зашьешь. Почему не зашить, на последнем-то рубеже?
И, как бедные дети, потерянные в лесу, эти двое свои кошмары к тебе несут.
И неважно, была ли ты, да и где была. Этим двум бедолагам – чуть-чуть твоего тепла.
Чтобы пятки  в воде, конопушки, в руках игла.
И неважно...выходит солнце...уходит дрожь...
И они повторяют:
– Зашей. Ты зашьешь? Зашьешь?

***

Вот представим – туманы ползут из теснин,
День-то темен, но…
Или допустим вот, что ты одинокий ронин,
Но это временно.
Ты уснул и проснулся под бумажной луной,
Пил, но не был хмельной.

А все распеваются – три-четыре,
И песни исполнены фальши.
Ты можешь сейчас совершить харакири,
Но тогда не узнаешь дальше.

И тебя, мой друже, никто не спасет,
Кроме собственных рук.
Подтяни хакама, наплюй на все
И иди на юг.
Оставляй деревянный двупалый след
И живи сто лет.

Вот представим, что ты однажды дошел
Или стал под флаг.
Или допустим вот, ты сегун и все хорошо,
Ну, бывает так.
Машут-машут тебе бумажные веера,
Что там будет с утра.

И монах говорит тебе: «Правда твоя не вся,
Вся – своя, господин.
Вот глянь-ка – путь твой к ним тогда начался,
Когда ты вышел один».

И уже не один принимаешь бой,
Но ты понимаешь вдруг,
Там какое угодно дерьмо случится с тобой,
Но есть дорога на юг.

Если в жизни горе и неуют,
И кицунэ с ней.
Потому-то так много лет и мечи куют,
Что они умней.

Тихо спят твои бумажные фонари,
Подождут зари.
Если вдруг снаружи дела никак – посмотри
внутри.

***

Черноглазая пряха, как нити, прядет пути, и кого-то да с кем-то в нитку совьет она. А пока он пытается место себе найти, а какого рожна – не стоит ему и знать. Он считает слонов – хотя бы до десяти, потому что не спишь, умаешься, вдруг война?

И уже завертелось. По душу его идет. Все предсказано, и отмерено льдов и вдов. Он предчувствует галактический перелет, он предвидит своих драконов и кобольдов. Но пока еще все будущее вот-вот, и так тягостно неприкаянно в этом «до».

И ему так до боли хочется – шах и мат,
Чтоб хромать по дороге и чтобы дрова ломать.
Завалящее б тут знамение, хоть одно..
Он в подушку под утро шепчет: «Подай мне знак!».
Темноглазая пряха кивает – да будет так –
И решает, кого уколет веретено.

ЕГО МОЛИТВА

И несут паруса корабли, что уйдут ко дну, и бредут по дороге те, кто уйдет во мрак. Тосковал я о многих, видел тебя одну, и когда я пойду отсюда – то тоже так. Все на свете когда-то высыплется трухой, зацветает любой колодец, фонтан любой. Все слыхали, а я не слушаю, я глухой, мне достаточно видеть сон с молодой тобой.
И когда времена закончатся – вот дела,
И тогда я в одно поверю, что ты была,
Что ты будешь, когда закончится небосвод,
что ты будешь, когда с небес и луна сойдет.
А что я сумасшедший парень, упрямый черт –
Это ты и тогда сказала. На то расчет.

НЕБЫЛЬ

Не спали ночь. Сидят, как упыри.
Корят себя, что были слишком робки.
Ложится на бетонные коробки
Прозрачное подобие зари.
И все. И ничего не говори.
Они уже давно наверняка
Поверили, что злые и не дети.
И если эта вера некрепка,
То нет напитка крепкого на свете.
И все. И не сорвется с языка.
Останется бессонница и дым,
Прогулка по коротенькой аллее.
Никто не остается молодым,
Но некоторых время пожалеет.
И все. И только память и ты ды.

РУИНЫ ХРАМОВ

После смерти уходят в объятия белых рек,
В обветшалые капища, полные трын-травы.
Признавайся, что ты беспамятный древний грек,
Вот и хочется то ли выпить, а то ли выть.
После смерти плывут на лодке по темноте,
После смерти успей вычерпывать темноту,
А которые возвращаются рано – те
Вот как ты – над полынной крепостью на посту.
Только ветер – ладони легкие на виски,
Только ветер – уже ни горечи, ни тоски.
Что мешает идти по свету – ему отдай.
Вечно живы такие тленные города...

МОЛИТВА НЕ О СЕБЕ

Я молюсь на четыре стороны света,
Не себе прошу – так услышь-ка.
Вот они что есть, господи, а что нету,
Им и песня – отрыжка.
И над ними небо, и над ними лето,
А как будто бы крышка..
Но это зов небесный в их жилах - жидкий,
И жидки тела их, боже.
Видимо, нет в них этакой нервной жилки,
Но и нету покоя тоже.
Разбазарь слова, раскидай пожитки –
А летать не сможешь.

Но ведь им же хочется, добрый благий,
Высоких костров да рассветной влаги,
Ну кто от желаний скроется?
И чтобы внизу – золотые крыши.
Но они дрожат, не летают выше,
И кровью зовут сукровицу.

И вот что ж они вечно с такими лицами,
Что не стукнутся в окна, в двери ли.
Ты же можешь, господи, сделай их птицами,
Чтоб они наконец поверили.

URBAN

Вот и шкура сменяется, и броня,
Возрастает октановое число.
Постарайся теперь поскорей понять:
Ничего в этих случаях не хранят,
Ничего для памяти, все на слом,
И добро, и зло.

Невозможно тверже, нельзя ровней,
Чем стоят подошвы твоих сапог.
И зима приходит, и что-то в ней –
То ли тени злы, то ли нет теней,
То ли белый рок, то ли черный смог,
Ничего не впрок.

И щиты работают на износ
И металл блестит, и дымы-дымы.
И еще чуть-чуть – ни ветров, ни роз.
Так что гибель — мягкий тебе прогноз,
Оступись – и будешь таким, как мы.
Ничего не смыть.

Так иди на север, иди на юг,
Никаких дорог не желай врагу.
Со своими встретишься на краю.
Там своих по ярости узнают.
Но дорога темная. Карты лгут.
Нарисуй свою.

СНЫ О СЕВЕРЕ

Выключи музыку. Панику – пересиль,
Это непросто, но...
Белка бежит по дереву Иггдрасиль,
Небо черным-черно.
Не отводя глаза, на него гляди,
Может быть, ты не Один – но не один.

Видеть и знать – вот это ли не судьба,
Прочее ерунда.
Полнится шумом бешеный автобан,
Сумерками – вода.
Дышит во мраке море, а в море — змей.
Он замыкает кольца, и ты – посмей.

Смейся, смелей, а большего – не проси.
Большее – до поры.
Ветви полощет дерево Иггдрасиль,
Нижет свои миры.
Тянется ночь длинней, города – темней.
Белка бежит – от веток и до корней.
И ничего из этого, просто так.
Стекла морозит белая пустота...


***

И вот так вот бывает. Молишься: «Судия!» –
А ответит Вотан.
Я не верю, что эта кожа была моя
Мой выползок – вот он.
Он лежит, и уже к нему подступают мхи,
А земля – сырая.
Эти сумерки белоглазые так тихи,
Ни конца, ни края.

Там, как в детстве, затопит комнаты Рождество,
Ни тоски, ни гнева.
Мишурой серебро зимы оплетает ствол
Мирового древа.

МРАЧНЕЕ НЕКУДА ПЕСЕНКА

Накрывает это тебя с головой,
И полежи у межи.
Что ты думал – ты будешь вечно живой,
Но кто тебе сказал, что ты жив?
Что ты все еще жив?
Ты говорил с камнями и сон-травой,
Что скажешь мраку и лжи?

А они подходят при фонарях,
Они становятся в круг.
Среди них нету гадалок и прях,
Но их шаг весом и упруг.
Кому ты, друже, не друг?
Девятый вал холодного ноября
Не вырвет пряжу из рук.

Пряже так – не ветер, но острый нож,
Ой пряже белого льна.
Ты – сквозняк и дрожь, ты потом поймешь,
Почему тебе не до сна.
Просил? А это цена.
Это серый город твой на тебя похож,
Но между вами – стена.

Как вода вливается в черный чан,
Вот так и время твое.
И то ли соседи к тебе стучат,
То ли ветер спать не дает,
Он так и воет, ой-е.
Так не впускай же ни судей, ни палача,
Бори тоску и гнилье.

И если даже после на всем черта,
А после нее темнота,
Сделай так, чтобы песенка была начата,
Чтоб не упустить ни черта.
И пускай подмигнет тебе пустота –
Не смей оставить поста...

О СТРАННОМ ПАРНЕ

Он говорил и смеялся, мол, главное – сметь,
Пускай и в царстве теней.
Он был такой – он заговаривал белую смерть
И становился черней.
Кто с ней поет, умирает – хотя бы на треть,
И тяжелеет их шаг.
Он был такой, что выходили мы посмотреть
И забывали дышать.
И ничего – эта муть, белесоватый овал
Да под глазами круги.
Он заговаривал гибель, он с ней танцевал,
Освобождая других.
Он говорил, мол, придут – не открывайте окон,
Он нарушал же, наверно, какой-то закон...
Он был и пел – неспроста,
И нам осталось, оста...
А он теперь далеко.