Леонид Якубовский

СЕМЬ СТРОФ

Скорей бы осень: день и ночь
с листвой осадки вперемешку.
Уехать в глушь, где поле между
горой и лесом, крикнув "прочь"
всему, что наполняет город
и будит в нас душевный голод.

Уехать в глушь. Там тишина,
и каждый кущ предстанет домом;
звучит покой там камертоном,
вечнозелёная сосна
стоит царевною под небом,
соединяя быль и небыль.

О, жизнь в глуши! Подзвёздный мир
расшит лучами золотыми;
делами самыми простыми
устроен быт, и не кумир -
но вечный Бог, строитель рая,
живёт в нём, землю озаряя.

Что города, и что в них мы!
Многоэтажными домами
застроив горизонты сами,
в плену невежественной тьмы
давно не ищем вдохновенья,
предпочитая потребленье.

Суть городов - бесплодный шум.
Музейность атакует храмы.
Правители всё больше хамы,
а в головах всё меньше дум.
Повис вопрос о выживаньи
над бесполезным изваяньем.

Проблема выживанья в том,
что бедность - следствие богатства,
что проповедованье братства
есть ложь в устройстве таковом.
Всему виною - мерзость меры
(подобно и с вопросом веры)…

Скорей бы осень! Ехать в глушь
по золотому полу между
горой и лесом, где надежду
ещё храня на святость душ,
стоит высокий дождь под небом,
соединивший с былью небыль.

***

Словно звёздная крошка
золотится песок.
Как мурлыканье кошки,
затекает в висок
тишина этой ночи,
этих шёлковых волн
тихий шёпот пророчеств,
что виденьями полн.
И корней под землёю
эхо тихое битв,
что восходит листвою,
как словами молитв.
Словно золотом чистым,
лунным светом налит
этот воздух лучистый,
что над нами летит,
точно купол горящий,
а под ним, словно храм,
мир стоит настоящий,
предназначенный нам.

***

Часы печали
меня венчали
ночной звездою
и пеной дней,
всей нищетою
стуча моей.

Часы печали
меня качали,
как тень земную, -
вели во тьму,
как трижды злую
свою тюрьму.

Часы печали -
они пищали
вокруг, как мыши,
и грызли пол.
И кто их слышал?
Никто, никто.

В окне шумели
кусты и шмели,
им было просто
и ясно там,
как будто пропуск
был в жизнь им дан.

Часы печали
так верещали,
как будто чья-то
душа в аду.
Скользил я с ватой
в ушах по льду.

Под одеялом,
свернувшись, спал я,
и сон, как ангел,
был тих и глух.
Как солнце в банке
и лапки мух.

ЧАСЫ

Послушай, послушай, как ходят часы,
как песни поют заводные пружинки.
Как движутся глазки, ресницы, усы.
Цветут-расцветают мимозы, кувшинки.

Лежи неподвижно в своей тишине
и слушай, как множество солнышек красных
жужжат то на той, то на этой стене.
Звенят колокольчики звездочек ясных.

И движутся божьи коровки, шурша
мохнатыми лапками, по циферблату.
Ты слушай и пусть отдыхает душа,
и стрелки бегут от рассвета к закату.

***

Ближе к полночи, когда,
как солёная вода,
из ушей последней каплей
истечёт тяжёлый шум,
станет страх на ножке цаплей
бередить бесплодный ум.

Месяц в небе, словно клёш.
Ближе к полночи поймёшь:
всё проиграно и в кости
отыграться не тебе.
Лишь и можешь, что от злости
дым пускать в лицо судьбе.

Ближе к полночи душа,
как на кончике ножа,
ощущает тонкой кожей
трепет ужаса вокруг
и защиты ищет божьей,
вырывается из рук.

Позже - за полночь - плотней
окружение теней,
гуще тишина; лишь птица
над землёй хлестнёт крылом
и застынет, как страница
под тяжеловесным сном.

Позже за полночь, когда
"нет" уже звучит как "да",
и в слезу сольются звёзды
от усталости ночной,
жду: опустится ль на воздух
светлый ангел надо мной.

Позже за полночь - к утру
в лист бумажный соберу
сигаретные окурки
и осколки темноты,
как ненужные фигурки
пустоты и немоты.

РАССВЕТ

Вот и утро на подлете
в синем отблеске звезды.
Мягко в пасти подворотен
кувыркаются коты.

Слышишь, утро на подлете,
мир становится светлей.
Море в легкой позолоте,
в силуэтах кораблей.

Как ракета из патрона
над землей летит рассвет,
и выстреливает крона
рыжих воробьев букет.


***

Меркуцио, что жизнь, - игра
с особым риском и азартом.
И рвется сталь из-под крыла
плаща, не дожидаясь завтра.

Меркуцио, где спрятать ум,
что остр, как наконечник шпаги.
Шутом оденься, скройся в трюм,
но крики разбитной ватаги

и мир, расколотый враждой,
твое подстерегают сердце,
и смерть в картине площадной -
одно спасительное средство.

ПЕСНЯ ОДИНОЧЕСТВА

Одиночество птичьим клювом
мне высасывает висок…
Одиночество - худшая из тюрем
где в часах застревает песок.

Где сердца истекают кровью,
расплетаясь на нити давно, -
одиночество у изголовья,
и квадратное окно.

В темноте, в безысходности комнат,
только белые проблески стен
бессознательно что-то помнят,
говорят неизвестно с кем.

Вдоль дивана протянуто тело,
в нем еще обитает душа,
и бежит она ящеркой белой
по слезам и ракушкам, шурша.

В этом кажущемся покое
вся истерика тишины.
Одиночество - там, где двое
друг от друга отлучены.

С потолка, что овеян высью,
день и ночь над моим плечом
одиночество виселицей виснет
и склоняется палачом.


***

Чей крест из тополя,
а чей осиновый,
идем и хлопают
кресты за спинами.

Чей крест из кактуса,
чей из бамбука,
неси - не жалуйся,
такая штука.

Ступай, не кашляя,
в обитель звездную,
душа отважная,
дорогой слезною.


***

Она склонилась, задремала будто,
остановив на телефоне тень руки…
Вдруг поняла, что ничего уже не будет,
ни лета, ни ответов на звонки.

Летела ночь, и Будду золотого
в зеркальной пудренице видела она,
а телефон звонил из измерения другого,
из долго снившегося сна.

И было ей спокойно, и горела
над нею люстра темного стекла,
и не могла она и не хотела
кричать, что этой ночью умерла.

ЛЕТЯЩИЕ

Они летели, сбросив туфли,
заботы отпустив земные,
и рано в окнах лампы тухли,
и щелкали замки дверные.

Они летели всем законам
наперекор, вразрез морали,
и вслед летящим, как знамена,
деревья кроны простирали.

Тянулись к ним в дорожной пыли
цветы ромашки и жасмина.
Они летели, словно плыли,
и крыльев не было на спинах.

На крышу забрался мальчишка,
чтоб сделать неба фотоснимок,
и осветил их яркой вспышкой,
как золотистым круглым нимбом.

И звери поднимали очи,
с восторгом глядя из-за сосен,
и птицы до прихода ночи
их провожали к первым звездам.

Они летели. Телескопы,
обшаривая небо глазом,
за ними крались, как циклопы,
неведомым и тайным лазом.

И ночь прошла. Они влетели
под пламя солнечного диска…
И дрогнул мир, когда сгорели
они, в одну спаявшись искру.

И опустились телескопы,
и звери разбрелись по норам.
В пустое небо из окопа
Любовь смотрела грустным взором.

ЭТОТ ГОРОД

Этот город, как будто чужой,
Ослепляя сиянием солнца,
Злую шутку играет с душой,
Арлекином в проулке смеется,
И несется потоком машин
По проспектам и улицам синим
На меня. Беззащитный, один,
Сколько раз я раздавлен был ими.
Сколько мыслей и чувств унесло
В запыленной крови под колеса.
На витрине за тусклым стеклом
Бриллианты горят, словно слезы.
Злыми осами брызги волны
Залетают с жужжанием в арки,
И безумием словно больны
Люди, птицы, забредшие в парки.
В этом городе, точно чужой,
Я растерянный, сломанный, стертый.
Изогнувшись, повис над душой
Арлекин не живой и не мертвый.

ЗВЕЗДА

Запутавшись в ветвях акации,
Звезда полночная мигала.
Забвения или оваций
Она от жизни ожидала.

Одна в небесном одиночестве,
Холодном, темном и великом,
Нет, не была она пророчицей,
Сияя лучезарным ликом.

Она была скорее странницей,
Ища в ночных ветвях приюта,
А, может быть, была избранницей
И путеводною кому-то.

Она была одной единственной,
Во тьме космической сверкая,
И смысл понять ее таинственный
Стремился я, изнемогая.

Но неразгаданным событием
Она растаяла с рассветом,
Душе передалась наитием,
Перелилась волшебным светом.

МОЯ ПЕЧАЛЬ

Моя печаль расстанется со мной.
Каштановою ветвью в свете солнца
Она укроет тенью шар земной.
Реки пресветлой потечет на донце
Несбывшейся любовью, как слезой.

Моя печаль, как облако небес,
Которое нежнее всех на свете,
Видением несбыточных чудес
Кого-нибудь встревожит на рассвете,
Когда меня уже не будет здесь.

ДИТЯ

Дитя лопаткой землю роет
И выговаривает мат.
Над ним летают мухи роем,
Его рукой цветочек смят.

Дитя - подобие уродца,
Планеты будущий кошмар.
Прикрыт панамой он от солнца,
Лицом похож на красный шар.

Он роет с торжеством героя,
Выкапывая… гроб, и вот
Зверьком от радости он воет,
Лопаткой по лбу череп бьет.

Блестящий череп, словно бляха,
Расколот. В нём сидит червяк,
Тысячелетним вымыт прахом,
И думает: " Какой дурак

Затеял бить в такую темень,
Отрыть кромешную зарю", -
Дитя берёт его за темя
И сунет в левую ноздрю.

Затем, пописав, из могилы
Вылазит ножками вперёд.
Какая мать его родила,
Всё совершив наоборот?

Дитя - ручонки калачами,
Червяк свисает, как сопля,
Идёт с лопаткой за плечами
И содрогается земля.

МАМЕ

Со мной всё то же небо и земля,
Аллея, что легла между домами,
И по краям все те же тополя.
И вот сейчас скажу я слово "Мама"…

И снова распускаются цветы,
Потом желтеют листья. По аллее
Идем с тобой,- что говоришь мне ты?
И льется солнце, пахнет день елеем.

Я в воздухе улавливаю дрожь
И всматриваюсь в образы земные,-
В их блеске и сияньи ты живешь,
Проходишь через дни мои сквозные.

ИЮЛЬ В ОДЕССЕ

Миражи дивные на солнце,
Как будто видется мне сон,
Беззвучно мумия смеётся
В кругу распаренных колонн.

Лаокоон бросает змея
И уплывает на волне,
Змей извивается,чернея,
И засыхает в стороне.

Кариатиды и атланты
Ушли из города на мол
И сферой неба элегантно
Играют в пляжный волейбол.

В остановившемся мгновеньи
Бег лестниц, улиц переход,
И мимолетное виденье,
Расстаявшее у ворот.

Жара, как образ крокодила,
Что спит над золотым ларцом,
И скрипкам лень, как и чернилам,
Над воронцовским петь дворцом.

У ОКНА

Если бы знала ты, как я боялся всегда
Смерти, как жил я! Как будто на плечи мне груз
Был непосильный положен. Минули года -
Я и сейчас, за окном притаившись, боюсь.

Трогая штору, я слушаю шорох листвы
Темной, ночной, над которой сияние льют
Звезды. И вдруг, оживая, деревья,кусты,
Ветром встревожены, в черную пропасть бегут.

Пальцы вонзив в подоконник,я словно прилип
К этому смертному страху ночного окна,
Рвется душа моя и над вершинами лип
В лунном свеченьи летит совершенно одна.

Глядя ей вслед, провожая над бездной её,
Сколько я раз содрогался на самом краю!
Тысячу раз примерял я к себе бытиё,
В тысяча первый - со смертью себя примерю.

ПРОСТАЯ МОЛИТВА

О, Господи, когда же иго лжи
Прервёт своё правление над миром
И совесть человеческой души
Вернётся в жизнь и станет ей мерилом.

Горит от лицемерия земля,
А злом уже измучена природа,
И одухотворенность до ноля
Почти что сведена земным народом.

Раздроблено сознанье, как число,
И полноты лишилось мирозданье;
Великое к сердцам не приросло,
Не проросло в них корнем и страданьем.

Сдвигаются, как стрелки, полюса,
Материки меняют очертанья,
Теперь и не заметят небеса
Души печальной малые старанья.

О, Господи, когда же наконец
Проснётся человек от наважденья
И подберёт потерянный венец
Для творчества и для преображенья.

***

Как хорошо не требовать уже
Ни от кого любви и пониманья.
Как грустно и светло моей душе
Смотреть на блески лунного сиянья.

Как хорошо в ночи присесть к окну,
Облокотясь локтем на спинку стула,
Дремать на целом свете одному.
А ночь к окну, как бабочка прильнула.

И по ее отвесному крылу,
Звезды напомнив тихое паденье,
Скользнет слеза. Приблизится к стеклу,
Как легкий сон, чудесное виденье.

И вновь переосмыслив бытие,
Как хорошо узнать, что нет подлога,
И прикурить от спички в темноте,
Не совершая в комнате поджога.

ВЕНТИЛЯТОР

Жарою измотанный город
Под россыпью звездной уснул,
И сброшен с плеча и распорот
Дневной остывающий гул.

Бесчувственно тело и даже
Душа, как измятый лоскут,
И солнечно-ярких миражей
Осколки сверкают в мозгу.

О, где же ты, ангел прохлады!
Развей над землею крыла!
Мы здесь вентилятору рады,
Что дует, как бог из угла.