Алексей Рубан

ЗАМОК ИЗ ПЕСКА 

Повесть

На высоте ста метров над уровнем моря на балюстраде своего замка Честер Линкольн, скрестив на груди руки, стоит у ограждения и смотрит вниз. Некоторое время взгляд его направлен в одну точку на покрытой песком почве, а потом он медленно начинает двигаться к тому месту, где вода встречается с сушей, и дальше по океанской поверхности до самой линии горизонта. Тяжёлое свинцовое небо низко нависает над остроконечными башнями, и свежий ветер, предвестник надвигающейся грозы, ворошит перехваченные кожаным ремешком длинные волосы мужчины. В воздухе застыло напряжённое ожидание, и нет покоя мыслям человека на балюстраде в это серое утро.

За его спиной, за сложенными из огромных каменных блоков стенами, есть всё необходимое для спокойной жизни в одиночестве. Замок, стоимость которого исчисляется сотнями миллионов, нашпигован самой современной электроникой, за удовлетворение потребностей его хозяина отвечают последние достижения робототехники, и всё это тщательно спрятано от глаз, потому что ничто не должно нарушать царящую внутри атмосферу. На первом этаже расположена огромных размеров кладовая. Там, в скрытых в стенах холодильных и морозильных камерах, хранится запас пищи, достаточный, чтобы прокормить одного человека в течение девяноста лет. Благодаря абсолютно безвредным для здоровья консервантам, продукты эти не теряют свежести многими десятилетиями. Здесь же находятся резервуары с водой, сделанные в виде огромных бочек. Специальный состав, покрывающий их стенки изнутри, предохраняет жидкость от микроорганизмов. По обе стороны от двери выстроились ёмкости с вином, сидром и элем. На каменных полках мешки со свечами, запас спичек и другие вещи, необходимые в хозяйстве. В дальнем от входа углу высится поленница дров. Возле неё в стене есть выступающий камень. Если нажать на него, часть кладки отодвигается, открывая доступ к стиральной машине.

Дубовая дверь ведёт из кладовой на кухню, поражающую воображение коллекцией посуды, столовых приборов и утвари для приготовления еды. Главенствующее место в помещении занимает внушительных размеров плита. Тут есть и очаг, в котором Линкольн иногда жарит мясо на вертеле по вечерам.

Небольшой проход отделяет кухню от трапезной. В стенах его вырублено по два окна, одна пара которых выходит наружу, другая же – во внутренний дворик замка. Центр трапезной занимает стол, покрытый длинной белой скатертью. Перед каждым приёмом пищи Линкольн расставляет на нём серебряные приборы, а по вечерам середину его украшает массивный канделябр. Дополнительное освещение обеспечивают свечи в высоких шандалах, стоящих по углам. Стены трапезной обшиты тёмно-коричневыми панелями, украшенными гравюрами на охотничью тематику. Линкольн не любит сидеть во главе стола, своё кресло с резной спинкой он предпочитает ставить напротив окон, из которых ежедневно может наблюдать заходящее за горизонт солнце – редкий по красоте спектакль, регулярно повторяющийся, но нисколько не теряющий от этого своей привлекательности. Ещё в помещении есть большие напольные часы в футляре из красного дерева – совсем как в одной страшной истории, которую Линкольн читал в далёком детстве.

С противоположным крылом здания трапезную соединяет длинная галерея. На стенах здесь висит несколько картин. Каждая из них – это маленький шедевр, созданный по специальному заказу. В своём замке Честер никогда никуда не спешит, и потому нередко, проходя по галерее, он останавливается возле одной из картин и подолгу стоит на месте, погружённый в свои мысли. В живописи Линкольн выше прочего ценит сюжет, и ему всегда доставляет удовольствие домысливать изображённое на холсте, придумывать для него предысторию или же представлять, как станет развиваться увиденное им в дальнейшем. Особенно ему нравится полотно, которому он дал имя «Всё в прошлом», так как художник предпочёл оставить своё произведение без названия. На картине пожилой человек сидел на могильной плите на краю маленького, по-видимому, семейного кладбища. Судя по одежде, высоким кожаным сапогам и укрывавшему всё тело плащу, скреплённому застёжкой в виде львиной головы, мужчина принадлежал к дворянскому сословию. В траве возле могилы лежали брошенные перчатки. Набухшее багрянцем солнце догорало над кладбищем, прозрачное синее небо наводило на мысли о ранней осени. Мужчина, которого Линкольн про себя окрестил графом, сидел, вытянув левую ногу и согнув правую, в которую упирался локтём. Подбородок свой он положил на ладонь, и глаза его, устремлённые в никуда, выражали абсолютную отрешённость от окружающего мира. На вид человеку было около шестидесяти, лицо его, изборождённое глубокими морщинами, носило на себе отпечаток ума и властности. Спадающие на плечи, слегка вьющиеся волосы поблекли от длительного пребывания на солнце, и такими же выцветшими были его узкие зрачки. Под глазами мужчины залегли мешки, а левую щёку пересекал уродливый шрам. Линкольн знал, что граф был опытным воином, немало послужившим королю, за что владыка по достоинству воздал своему верному вассалу, позволив ему значительно расширить и без того немалые владения. Человека, на гербе которого львиная голова скалилась на алом фоне, боялись, однако же и уважали, он не отличался беспричинной жестокостью, хотя горе ждало всякого, кто осмеливался встать у него на пути. Искушённый в воинском ремесле, он не чурался и хозяйственных дел и управлял своим доменом с дальновидностью и разумной справедливостью. Граф никогда не пользовался правом первой ночи, не заставлял своих крестьян вступать в брак против воли, не травил их псами потехи ради, хотя известен был случай, когда он приказал подвесить за ребро молодого парня, попавшегося на браконьерстве. Несчастный провёл на крюке около суток, испытывая жуткие муки и не теряя сознания, а потом кость сломалась, и тело рухнуло вниз с двухметровой высоты. Только после этого сеньор разрешил умертвить преступника. Впрочем, по тем временам человек этот мог считаться гуманистом на фоне своих кровожадных соседей, ценивших лошадей значительно больше, нежели простолюдинов.

Надеждой и отрадой графа был сын, мать которого скончалась от тяжёлой родильной горячки. Нельзя сказать, что ребёнок этот рос избалованным, и всё же отец давал ему больше свободы, чем имел сам в детстве. Граф хотел, чтобы сын приумножил то, что достанется ему во владение, поэтому дал мальчику прекрасное образование, гармонично сочетавшее как обучение наукам, так и физическое воспитание. Наследник оправдал чаяния отца, став умным, смелым и целеустремлённым юношей, дипломатичным и искусным в решении различных практических вопросов. Молодой человек был помолвлен с дочерью соседского герцога. Союз этот, естественно, носил политический характер, однако пара действительно выглядела влюблённой и счастливой. Граф уже начал задумываться о том дне, когда он уйдёт на покой, передав сыну бразды правления доменом, но неожиданная, не имевшая видимых причин болезнь юноши, заставила рухнуть все его планы. Однажды ночью молодой наследник проснулся от того, что тело его начала бить жестокая лихорадка. К утру положение только ухудшилось: больного попеременно бросало то в жар, то в холод, одежда его взбухла от пота, все члены трясло как в падучей. К постели юноши были вызваны лучшие врачи королевства. Недуг, под воздействием их снадобий, на время отступил, чтобы вернуться новой вспышкой, ещё страшнее первой. Сын графа бредил, беспрестанно зовя невесту, которая неотступно находилась рядом с ним, и не узнавая её, когда она к нему обращалась. Он сгорел на рассвете жаркого летнего дня, так и не придя в сознание. Его похоронили на фамильном кладбище, и после этого старый хозяин несколько дней не выходил из своих покоев. Слуги, не осмеливавшиеся потревожить уединение графа, догадывались о том, что он ещё жив, лишь по редким звукам отодвигаемого кресла. Впрочем, недруги недолго радовались появившейся возможности покуситься на столь желанные земли. В конце концов, граф вернулся к управлению вотчиной и делал это не хуже, чем раньше, однако что-то внутри него непоправимо надломилось. Теперь он подолгу сидел у могилы сына, смотрел в пустоту и думал свои бесконечные горькие думы. Старый воин не отличался крепостью в вере, повидав на веку своём слишком много смертей, заставлявших усомниться в безграничном милосердии Творца, и всё-таки он не мог понять, за что бог наказывал его, отняв то единственное, ради чего стоило жить. Сотни раз он задавал себе этот вопрос и не находил ответа, и богохульствовал в приступах дикого отчаяния. А ещё душу его могильным червем буравило воспоминание о том, что, мечась в бреду, юноша ни разу не обратился к нему, называя лишь имя невесты. Мысль о том, что сын мог за что-то тайно ненавидеть его, порой обжигала графа, вспышкой проносясь в сознании, и тогда пожилому мужчине казалось, что вся картина мироздания готова была в единый миг осыпаться, обнажая холодный блеск сумасшествия.

Линкольну остаётся только догадываться о той тайне, которую молодой наследник графского титула навеки унёс с собой. Он может часами стоять у картины, размышляя о причинах произошедшего, и временами ему начинает казаться, что он наконец-то смог добраться до истины, однако проверить это хозяин замка не в силах. Бывают дни, когда Честер замирает перед каким-то полотном так надолго, что лишь чувство голода заставляет его вернуться к реальности.

Если продолжать следовать галереей по направлению от столовой, то слева можно будет увидеть ведущую на второй этаж широкую мраморную лестницу с фигурами грифонов у основания перил. Напротив неё находится застланный толстым ковром коридор с постаментами, на которых покоятся огромные вазы. Коридор этот ведёт к двери, служащей выходом из замка. На противоположном конце галереи есть ещё два помещения. В одном из них, небольшой комнатке без окон, хранятся различные лекарства и медицинские приборы. Большинство препаратов уложены в холодильных камерах, подобных тем, что расположены в стенах кладовой, остальные же выстроились вдоль длинных полок. Вторая дверь позволяет попасть в гардеробную. Почти всё её пространство занимают массивные дубовые шкафы с одеждой. Кроме них здесь есть ещё только напольное зеркало в бронзовой раме. Климат в этой части планеты стабильно жаркий в течение всего года, поэтому среди вещей Линкольна нет ничего тёплого, за исключением нескольких плащей с меховой подкладкой. В быту Честер предпочитает свободного покроя полотняные штаны и такие же рубахи, преимущественно тёмных цветов. Он не любит, когда одетое стесняет его движения, заставляя отвлекаться от размышлений на досадные бытовые неудобства.

Вернувшись из гардеробной назад по галерее и поднявшись по лестнице, попадаешь на второй этаж замка. Два крыла его соединены точно так же, как и внизу, нет только картин на стенах. Слева и чуть дальше от лестницы дверь, ведущая в зал, где Линкольн занимается физическими упражнениями. На стенах оружейной, как называет это помещение хозяин, развешаны сверкающие доспехи, клинки и щиты. В зале есть подставки, где Честер хранит свои шпаги, и манекен для отработки различных фехтовальных приёмов. Оружейная достаточно просторна для того, чтобы в ней можно было бегать, чем Линкольн занимается каждое утро.

Через небольшую дверь напротив лестницы можно выйти на балюстраду. Здесь Честер проводит много времени, сидя в кресле или же стоя у ограждения. Он дышит чистым океанским воздухом и наблюдает за поразительными картинами, разворачивающимися порой в бескрайнем небе.

Справа от лестницы и дальше по галерее находятся два помещения, к которым Линкольн испытывает особую любовь. Первое из них – это библиотека, зал, до самого потолка заставленный стеллажами с книгами. Каждый высотой превышает человеческий рост; они стоят друг на друге в три яруса, и чтобы добраться до верхних рядов Честер использует длинную раздвижную лестницу. Посреди библиотеки стоит письменный стол Линкольна. На нём находятся канделябр со свечами, книги, с которыми он работает в данный момент, стопка бумаги, перо и чернильница. В ящиках стола хранятся прочие письменные принадлежности и исписанные листы. Линкольн не пользуется авторучками, это достижение цивилизации кажется ему бесконечно нелепым на фоне окружающей обстановки. Книжное собрание замка насчитывает тысячи томов, расположенных в строгом алфавитном порядке. Для того чтобы найти нужный труд, Честеру достаточно заглянуть в солидной толщины каталог, который он также держит в столе. В коллекции Линкольна нет произведений современных ему авторов, самая новая из книг увидела свет около ста пятидесяти лет до рождения её владельца. Здесь нашли место работы выдающихся мыслителей, людей, испытавших множество мирских искушений и пришедших к выводу, что истинная гармония возможна лишь в творчестве и познании. Честер читает религиозные трактаты и жизнеописания великих, исторические хроники и философские эссе. Часто, склонившись над пожелтевшими от времени страницами, он делает заметки на заранее приготовленных листах бумаги, выделяя для себя особо понравившуюся мысль или изречение, к которым возвращается потом перед отходом ко сну. Линкольна не слишком привлекает поэзия, хотя порой он для развлечения составляет небольшие стихотворения на одном из давно забытых языков.

Последнее помещение на втором этаже – это музыкальный салон, который Честер обычно посещает по вечерам. Скрытая за одной из стенных панелей цифровая система хранит в своей памяти десятки тысяч произведений классиков, а удобная навигация позволяет за секунды отыскать необходимую запись. Невидимые глазу колонки, также замаскированные в стенах, создают звук такого качества, что возникает полное ощущение присутствия в концертном зале. Когда снаружи сгущаются сумерки, Линкольн устраивается в кресле, ставит на расположенный по правую руку столик бокал с вином, закрывает глаза и позволяет музыке унести себя в те сферы, где презренные материальные ценности ничто не значат в сравнении с сокровищами души. Ещё в салоне есть полки с пособиями по музыкальной теории, пюпитр с нотами, пианино и лютня, стоящая на подставке в углу возле окна. Честер проводит немало времени, осваивая искусство игры на этом удивительном инструменте, и уже добился определённых успехов. Он исполняет с листа этюды и небольшие пьесы, а иногда позволяет себе импровизировать. Случается так, что ему удаётся найти действительно удачное развитие темы, но он ничуть не жалеет, что рождающиеся под его пальцами звуки не суждено услышать ни единой живой душе в целом мире. Линкольн находит определённую прелесть в том, что музыка, которую он играет, никогда не будет зафиксирована, она появляется и тут же растворяется без следа в воздухе. Будучи одновременно и исполнителем, и единственным слушателем своих произведений, Честер не видит смысла в запоминании каких-либо мелодических ходов, чтобы впоследствии вновь и вновь поражать публику яркой находкой. Каждый раз он садится за инструмент с абсолютно чистым сознанием, предвкушая радость открытий, не представляя, куда приведёт его прихотливая музыкальная мысль.

В конце галереи на втором этаже находится дверь, за которой начинается винтовая лестница. Пройдя по ней, Линкольн попадает в свою спальню, расположенную в одной из четырёх угловых башен замка. Это совсем небольшая комната, где основное место занимает кровать, стоящая в углу наискосок от окна. Рядом с ней прикроватный столик с канделябром, спичками, графином и бокалом. Сюда же Честер кладёт книгу или же сделанные ранее заметки, призванные скрасить внезапно выдавшуюся бессонную ночь. Ещё в помещении есть шкаф для одежды, стул и настенные часы. На одной площадке со спальней расположена туалетная комната, совмещённая с душевой – единственное место, интерьер которого не стилизован под старину. Точно такую туалетную можно найти и на первом этаже в углублении за мраморной лестницей, оттуда же вырубленный в стене проход ведёт во внутренний двор. В центре его посреди аккуратного газона возвышается каменный фонтан, начинающий работать при нажатии встроенной в подножие кнопки, приводящей в действие дренажную систему.

Гуляя по двору, Линкольн редко достигает его дальней части. Именно там находится вертолётная площадка, и установлены основные системы, отвечающие за жизнеобеспечение замка, работу канализации и холодильных камер. Солнечные батареи, питающие сложные устройства, способны удерживать энергию на протяжении нескольких беспросветно пасмурных месяцев, чего на этой широте не случается никогда. Каждый вечер, отходя на покой, Честер оставляет открытыми все двери в замке, за исключением входной. Ровно в четыре утра, в час, когда человеческий сон наиболее крепок, во дворе появляются механизмы, напоминающие гигантских божьих коровок. Совершенно бесшумно они катятся по каменным плитам, проникают в дверной проём и расползаются по сторонам в строгом, раз и навсегда определённом порядке. Роботы эти очищают полы, собирают с них пыль и впрыскивают в воздух специальный состав, способствующий её уничтожению на недоступных участках. Линкольн знает о существовании своих насекомоподобных помощников, но никогда не встречался с ними в реальности. У него нет ни нужды, ни желания спускаться вниз и наблюдать, как надёжно и бездумно выполняют они свой еженощный труд. Замок полностью автономен, все системы его работают безупречно, и роботы-уборщики будут продолжать обходы многие годы спустя смерти хозяина.

По утрам Честер Линкольн всегда просыпается между семью и восьмью часами. Он спускается в гардеробную, переодевается в одежду для гимнастических упражнений и идёт в оружейную, где около сорока минут уделяет физическим нагрузкам. Затем следует омовение и обильный завтрак. После приёма пищи Линкольн занимает место за столом в библиотеке, где проводит два-три часа за чтением и составлением заметок, а потом отправляется на прогулку за пределы каменных стен. Нередко он берёт с собой мольберт и карандаши и рисует своё обиталище с разных ракурсов или же восстанавливает на бумаге когда-то виденные им пейзажи. Особенно ему нравится изображать ту часть замка, где балюстраду венчают две фигуры химер, видимые лишь снаружи. Честер очень придирчиво относится к качеству рисунков и часто разрывает законченную работу, едва лишь бросив на неё взгляд. Самые лучшие свои творения он хранит в специальной папке, но почти никогда не пересматривает их.

Вернувшись назад, Линкольн снова идёт в оружейную, где около часа бегает и фехтует, затем опять принимает ванну, обедает и проводит время в библиотеке. Следует ещё одна прогулка и лёгкий ужин, сопровождаемый двумя-тремя бокалами вина или сидра. Вечерами Линкольн музицирует, слушает классику, а иногда играет сам с собой в шахматы. Спать он по давно выработанной привычке отправляется около одиннадцати часов. Во снах Честер чаще всего видит диковинные места, где он бродит среди гигантских тропических деревьев либо же исследует руины древних городов, свидетелей давно забытых эпох. Линкольн чужд суете, неторопливо переходит он из зала в зал, с этажа на этаж, не упуская возможности оценить прежде не замеченную деталь одной из картин или необычный цвет неба в окне. Уже более пяти лет человек этот живёт в ничем не нарушаемом одиночестве. И вот сегодня, две тысячи дней спустя начала своего добровольного изгнания, он проснулся с ощущением, что по кирпичикам складываемые основы его мира внезапно дрогнули.

Прошлой ночью впервые за долгое время ему приснилась Джулия, и сон этот был невероятно, до дрожи реалистичен. В видении замок его стоял почти у самого берега океана, а сам он находился на балюстраде. Внезапно вдали Честер заметил чью-то фигуру, неторопливо приближающуюся к нему по водной кромке. Вскоре стало понятно, что это была женщина, а ещё чуть позже Линкольн с изумлением узнал Джулию по белому платью, которое очень давно случайно попалось ему на глаза на одной из её фотографий. Когда она приблизилась на достаточное расстояние, чтобы можно было рассмотреть детали, Честер увидел, что девушка шла босиком, сжимая в руке игрушечный совок. Джулия ни разу не взглянула на замок, и Линкольн наблюдал за ней, никак не обнаруживая своего присутствия. Наконец, почти поравнявшись с мужчиной на балюстраде, она остановилась и, присев на корточки у воды, стала с помощью совка сгребать мокрый песок в кучу. Неожиданно зрение Честера словно бы резко обострилось, и он отчётливо увидел её руки и то, что быстро принимало под ними знакомые формы. Вскоре на берегу уже появились окружённые рвом стены, над которыми возвышались четыре заострённые башни. Линкольну вдруг нестерпимо захотелось, чтобы девушка обратила внимание на его жилище и поняла, насколько оно надёжнее и красивее её песочного замка. Он стал звать Джулию по имени, но та никак не реагировала, спокойно продолжая своё дело. Честера охватило беспокойство, он кричал всё громче и громче, до предела напрягая связки, однако внезапно налетевший ветер относил все звуки в сторону. Тогда он повернулся и бросился к ведущей в галерею двери, но на месте её теперь была лишь голая стена. В панике Линкольн побежал назад к ограждению балюстрады с намерением прыгнуть с неё вниз, но, уже почти перевесившись через перила, в последний момент осознал, что расстояние до земли не оставляло ему никаких шансов остаться в живых. Когда же он снова стал на ноги, то увидел, что работа Джулии завершилась. Несколько мгновений она стояла возле своего замка, будто оценивая качество творения, а потом повернулась к нему спиной и двинулась прочь, оставив лопатку возле рва и так ни разу и не взглянув в сторону Честера. Он снова начал отчаянно кричать, и ветер, достигший теперь ураганной силы, мгновенно сплющивал слетавшие с губ бессвязные слова, в то время как фигура Джулии уходила всё дальше. Небо над океаном потемнело и налилось тучами, на воде вскипели буруны. Бурлящий поток хлынул на берег, переполнил ров и захлестнул беззащитный замок. Он устоял, но за первой волной последовала вторая и третья. Одна из песочных стен просела под натиском, дрогнули и стали рассыпаться башни. Одновременно с этим страшный грохот прокатился над головой Линкольна. По балюстраде побежали расширяющиеся на глазах трещины, сверху посыпались обломки. Попавший в ловушку, Честер бесцельно метался по сторонам в поисках выхода. Разрушения становились всё сильнее, замок трясся, скульптура химеры, лишившись опоры, пролетела прямо перед глазами мужчины. Рядом с ней рухнул булыжник, способный мгновенно превратить голову в лепёшку. Обезумевший от ужаса Линкольн подбежал к ходящей ходуном ограде балюстрады, подтянул на руках своё тело и одним резким движением бросил его вниз. Он падал, слыша, как агонизировал замок, падал бесконечно долго, и когда земля бросилась ему в лицо, из груди его исторгся истошный вопль…

Честер проснулся от страшного удара о камни, переломавшего все кости и заставившего подскочить на кровати. Одежда его промокла насквозь, волосы облепили щёки, вытаращенные глаза безумно вращались. Реальность сна была настолько убедительной, что несколько минут он не мог понять, как очутился в своей спальне в башне рухнувшего замка. Наконец, сознание стало понемногу проясняться. За окном уже начинало светать, тучи сплошь обложили небо, и от этого всё окружающее казалось потерявшим краски. На непослушных ногах Линкольн направился в туалетную, взглянул в зеркало и содрогнулся при виде сведённого страхом лица. Он долго умывался холодной водой, затем вернулся в спальню, залез под покрывало и пролежал так до самого утра в тщетных попытках прогнать привидевшееся, желая забыться и опасаясь повторения сна. В начале девятого он заставил себя встать с кровати, ощущая разбитость во всём теле. Честер натянул одежду и впервые за несколько лет отправился завтракать, минуя оружейную. Аппетита не было совершенно, и Линкольна едва не стошнило, когда он положил в рот верхушку сваренного вкрутую яйца. Он пытался отвлечься чтением, но мозг упорно отказывался сосредоточиться на расплывающихся перед взглядом фразах, раз за разом разворачивая в сознании картины ночного кошмара. Честер спустился в кладовую, нацедил в графин вина и залпом выпил два бокала подряд. И вот сейчас он стоит на балюстраде своего замка, смотрит вдаль и воскрешает в памяти всё то, что так упорно стремился забыть.

***

Честер Линкольн был единственным сыном Майкла Линкольна, миллиардера, главы «Линкольн Индастриз», мирового лидера в области робототехники и электроники. Одной из самых популярных разработок этой корпорации стали так называемые «умные дома», автономные жилища, практически полностью избавлявшие владельцев от хозяйственных хлопот. Вряд ли Роберт Линкольн, дед Майкла, гениальный изобретатель с железной хваткой дельца, представлял себе подобный успех своей компании. Основатель «Линкольн Индастриз», он произвёл настоящую революцию в электронике – уже первые его проекты, главной задачей которых было поддержание чистоты и порядка в помещении без вмешательства человека, отличались очень высокой степенью функциональности и надёжности. Тем не менее, планы Роберта распространялись значительно дальше. Он мечтал о создании жилья, где люди вообще не нуждались бы в выполнении какой-либо работы, и посвящал своей идее огромное количество времени. Линкольн так и не увидел первый «умный дом» – этот проект завершил его сын Джозеф тремя годами спустя смерти отца. Всё в доме, начиная от входной двери и заканчивая плитой, приводилось в действие посредством прикосновения или же путём отдачи словесных команд, причём существовала возможность настраивать приборы на реагирование лишь на заранее запрограммированный тембр голоса. За порядок вплоть до ухода за растениями отвечали роботы, исключалась любая возможность утечки воды, короткого замыкания или возгорания. Владелец дома мог не опасаться воров – система электронного слежения при первых же попытках несанкционированного проникновения внутрь мгновенно блокировала окна и двери бронированными панелями, сканировала физические данные злоумышленника и отправляла полученные сведения на полицейский терминал. Отдельным направлением в деятельности «Линкольн Индастриз» стала разработка домов для инвалидов, позволявшая людям с серьёзными физическими ограничениями жить, обходясь без посторонней помощи. Корпорация давала бессрочную гарантию на свою продукцию, а крайне редко встречающиеся дефекты устранялись с поразительной оперативностью. Как оказалось, мир был полон богатыми людьми, ведь выпускаемое компанией стоило весьма немалых денег, а спрос на «умные дома» оставался неизменно стабильным с момента их запуска в производство. Впрочем, Майкл Линкольн, третий по счёту глава «Линкольн Индастриз», много сделал для того, чтобы оптимизировать цены на свои изделия, создав различные их модификации и расширив, таким образом, круг покупателей. Параллельно Майкл занимался активной работой в области робототехники. Крупнейшим клиентом корпорации стало Национальное Космическое Агентство, использовавшее роботов с логотипом «ЛИ» для исследования других планет. Лучшие умы современности мечтали работать на стремительно захватывающую мировой рынок компанию.

Майклу Линкольну, в точности как отцу и деду, были присущи острый аналитический ум, способность видеть людей, чутьё на высококлассных специалистов и выгодные сделки. Лишь одно принципиально отличало его от предшественников: этот человек неосознанно, но оттого не менее остро жаждал власти. Линкольн не видел нужды в том, чтобы вмешиваться в большие игры больших людей, хотя с его возможностями он мог бы стать весомой фигурой на политической арене. Ему доставлял несказанное удовольствие процесс внедрения в жизни колоссальных людских масс, ведь миллионы по всему миру становились зависимыми от его домов, превращались в их рабов, теряли привычку к элементарной бытовой работе. Существуй кнопка, способная одновременно отключить всю продукцию, сошедшую с конвейеров «Линкольн Индастриз», огромное количество сфер деятельности на планете оказалось бы парализованным. Никогда не признаваясь себе в этом сознательно, где-то в глубине души Линкольн всегда мечтал иметь такую кнопку. Всё остальное, богатство и комфорт, служило лишь дополнением к ощущению собственного могущества.

Будучи логиком с холодной кровью, он никогда особенно не интересовался представительницами противоположного пола как сексуальными партнёршами, однако к вопросам брака подходил чрезвычайно серьёзно. Ни о какой любви речь, само собой, не заходила. Линкольну нужна была женщина, в порядочности которой он мог бы не сомневаться, женщина, главной задачей которой было родить ему ребёнка. Иметь наследника для Майкла являлось абсолютной необходимостью. Атеист до мозга костей, он спокойно принимал факт, что рано или поздно перестанет существовать, однако мысль о том, что после его смерти во главе корпорации станет человек чужой крови, повергала Линкольна в ужас. Отец Майкла умер, когда тому исполнилось лишь двадцать пять, мать ушла из жизни двумя годами раньше. На несколько лет он полностью погрузился в дела компании, отложив вопрос женитьбы на более подходящие времена. Лишь к тридцати, освоившись в роли главы «Линкольн Индастриз», он занялся поисками супруги. Естественно, его потенциальная избранница должна была обладать высоким социальным статусом, поэтому Майкл стал посещать различные светские мероприятия, к которым до этого не питал ни малейшего пристрастия. На одном из таких раутов он и встретил Вирджинию Делсон. Джинни, как называли её близкие, была дочерью Финикса Делсона, владельца сети ювелирных магазинов. Она вряд ли могла претендовать на титул первой красавицы в общепринятом понимании, обычно о женщинах такой внешности говорят «милая». Впрочем, глаза девушки, жесты и мимика настолько органично передавали её природный ум и живость, что это оставляло мало кого из мужчин равнодушным. Линкольн также отметил для себя Вирджинию, к тому же в пользу её кандидатуры говорило и то, что в обществе она слыла человеком принципов, несмотря на несколько излишнюю любовь к богемным развлечениям. Был и ещё один факт, делавший мисс Делсон заманчивым объектом для молодого миллиардера. Линкольн прекрасно понимал, что не мог подарить девушке романтической любви, и при других обстоятельствах она вряд ли приняла бы его предложение. Однако Майкл хорошо знал Финикса Делсона и был наслышан о его взаимоотношениях с Вирджинией. Делсон, имевший двоих детей, связывал будущее семейного бизнеса исключительно со своим на тот момент восемнадцатилетним сыном, считая женщин неспособными заниматься серьёзными делами. В какой-то степени дочь являлась для него обузой по причине необходимости устраивать её жизнь, как того требовали светские приличия. Конечно же, отец не мог запретить совершеннолетней девушке делать то, что она находила нужным, но при этом он имел определённые рычаги, позволявшие влиять на её поступки. Одно время в элитных кругах активно обсуждался роман Вирджинии с молодым музыкантом из начинающей рок-группы. Неизвестно, обладал ли парень хоть каким-нибудь талантом, да это было и не так уж и важно, ведь средств на продвижение собственного творчества он не имел совершенно. Даже гитару, на которой он солировал, ненадолго оторвавшись от микрофона, ему подарила Вирджиния в честь какой-то годовщины их первого свидания. Делсон некоторое время с нарастающим раздражением наблюдал за этими отношениями. Поначалу он был склонен видеть в них лишь мимолётную блажь богатой наследницы, но когда дочь внезапно заявила ему о своём намерении вступить в брак, терпение его лопнуло. Отец заявил девушке, что в случае подобного замужества полностью прекратит поддерживать её финансово и лишит наследства. Вирджиния, пребывавшая в состоянии любовной эйфории, никак не отреагировала на угрозу. С чемоданом, набитым самыми необходимыми вещами, она переехала в крохотную клетушку на окраине, которую снимал её избранник. Их совместная жизнь продлилась семь месяцев. Вынужденная прекратить учёбу на факультете искусствоведения из-за отсутствия возможности оплачивать контракт, Вирджиния очень быстро убедилась в бесплодности попыток устроиться на более-менее пристойную работу. Не будучи приспособленной к физическому труду, да и не желая им заниматься, она большую часть времени проводила в квартире, отказавшись от общения со старыми друзьями. Денег, которые её сожитель зарабатывал за кассой супермаркета и нечастыми концертами в маленьких клубах, с трудом хватало на еду и аренду жилья. Опьянение от секса и ощущения собственного бунтарства быстро испарялось под влиянием обстоятельств. Группа топталась на месте, не в состоянии записать демо-версию даже одной песни. В конце концов, Вирджиния всё с тем же чемоданом вернулась в отцовский дом. Неизвестно, о чём она говорила с Делсоном, но несколько недель спустя девушка снова стала появляться в университетских коридорах и на светских тусовках. Внешне она совершенно не изменилась, к вопросам по поводу произошедшего относилась с юмором, отделываясь шутливыми рассуждениями о взбалмошности своей творческой натуры. Впрочем, несколько раз Майкл подмечал в её взгляде затаённую тоску в те моменты, когда она думала, что на неё никто не смотрит. Он никогда не поднимал эту тему в разговорах, его волновала лишь благопристойность поведения Вирджинии и её невмешательство в принципиальные моменты воспитания будущего ребёнка. Что же до молодого музыканта, то он быстро исчез из видимости, благоразумно предпочтя не раскручиваться, делая ставку на известность в качестве бывшего любовника юной богачки. Говорили, что он переехал куда-то на северное побережье и собрал там новую группу, однако желающих проверить эти слухи не было.

Таким образом, Вирджиния была прекрасной кандидатурой на роль жены Линкольна. Отец её не скрывал своей радости от возможности породниться со столь влиятельным человеком, да и для самой девушки в этом браке содержалось немало выгод. Золотая молодёжь, в среде которой она вращалась, в подавляющем большинстве самодовольные и напыщенные существа, мало прельщали Вирджинию как потенциальные спутники жизни. На их фоне Линкольн смотрелся состоявшимся человеком, сильным и умеющим найти правильную стратегию в общении. Несколько раз они встречались на различных мероприятиях и беседовали. Майкл не торопил события, давая Вирджинии возможность оценить его ум, эрудицию и своеобразный, порой излишне жёсткий юмор. Наконец, он пригласил её на ужин в хорошо знакомый ему ресторан и получил согласие. Они приятно провели время за беседой, а в конце вечера Линкольн сделал девушке предложение. Он не скрывал своих намерений, предельно чётко изложив ситуацию. Вирджиния попросила время на размышление. Майкл был удовлетворён: чутьё подсказывало ему, что ответ окажется положительным. Линкольн рассчитал верно. Не сумевшая отказаться от привычного комфорта во имя чувств, Вирджиния разочаровалась в любви, убедила себя в том, что была на неё не способна. Конечно же, она не собиралась провести всю жизнь в одиночестве, однако теперь определяющим критерием в выборе мужчины для неё стали не эмоции, а уважение. Ей понравилась прямота Линкольна, и через несколько дней она назначила ему по телефону встречу в том же самом ресторане, где и дала согласие на брак. Свадьба была великолепно организованной, однако прошла без излишней помпезности, закономерно ожидаемой от мероприятия подобного уровня. Семейная жизнь супругов Линкольн до рождения ребёнка протекала спокойно и по-своему гармонично. Во многом этому способствовал тот факт, что они не так уж и часто виделись. Майкл целый день находился в главном офисе корпорации, к тому же он периодически отправлялся в длительные поездки, когда возникала необходимость в его личном контроле работы того или иного филиала. В отсутствие мужа Вирджиния занималась собой, играла в теннис, брала уроки рисования, которое любила с детства, общалась с друзьями. Она много читала, следила за происходящим в окружающем мире, поэтому если Линкольн возвращался домой до того, как она засыпала, у них всегда находилось что обсудить. Майкл не слишком охотно разговаривал о деятельности корпорации, впрочем, Вирджинию это мало интересовало. Ни для него, ни для неё секс не играл главенствующей роли, тем не менее, оба получали определённое удовольствие от занятий любовью. Все те рауты, где присутствие Линкольна было обязательным, они посещали вместе. Многие супружеские пары, вступившие в брак по большой любви, могли бы позавидовать их отношениям.

Полтора года спустя после свадьбы Вирджиния забеременела. Поначалу она отнеслась к своему новому состоянию достаточно спокойно, как к некому неизбежному событию. Линкольн был очень заботлив с женой, и даже она не замечала появившегося в нём напряжения, которое рассеялось лишь тогда, когда обследование однозначно показало плод ребёнка. Майкл не разделял уничижительного мнения тестя о способностях представительниц противоположного пола, однако ему стоило большого труда представить себе женщину в кресле главы «Линкольн Индастриз». Благодаря прекрасному уходу и наблюдению лучших специалистов беременность Вирджинии протекала без осложнений, чего нельзя было сказать о родах, во время которых врачам пришлось прибегнуть к кесареву сечению. Как оказалось впоследствии, это отразилось на здоровье молодой матери – она навсегда потеряла способность к деторождению, и никакие усилия маститых медиков не смогли изменить ситуацию. Майкл, вопреки её опасениям, отнёсся к новости достаточно сдержанно. Ему были чужды любые суеверия, и всё же он видел некую благоприятную закономерность в том, что в четырёх последних поколениях семьи Линкольнов рождалось по одному ребёнку мужского пола.

Жизни Вирджинии Линкольн судилось круто измениться дважды. В первый раз это произошло после разрыва с полунищим рок-музыкантом, второй же поворотной точкой стал момент, когда она увидела своего новорожденного сына. В сердце её словно бы открылся потаённый шлюз, и застоявшиеся, казалось, навеки похороненные чувства бесконтрольно хлынули наружу. В один миг она даже испугалась, что ослабленный родами организм не выдержит такого эмоционального наплыва. Вирджиния подняла над головой заходящегося плачем ребёнка, и её вдруг захлестнуло давно забытое ощущение эйфории от осознания того, каким смыслом будет отныне исполнена жизнь. В это мгновение дверь палаты отворилась, и на пороге появился Майкл Линкольн, отложивший запланированные дела и дежуривший в течение всех родов в коридоре клиники. Он сделал несколько шагов по направлению к Вирджинии и замер, неотрывно глядя на младенца. В глазах его она прочитала облегчение, смешанное с каким-то неописуемым торжеством, и тогда женщина отчётливо поняла, что с этой секунды её существование должно быть посвящено тому, чтобы крохотный человек, кричащий у неё на руках, не стал тем, кем жаждал его видеть отец.

Потекли первые дни жизни маленького Честера. Всё своё время мать проводила рядом с ним, даже и не помышляя о том, чтобы прибегнуть к услугам сиделки. Она практически перестала общаться с друзьями, отказалась от тенниса и уроков рисования, забыла, когда в последний раз брала в руки книгу. Впрочем, это совершенно не беспокоило Вирджинию, несмотря на полную перестройку распорядка дня, хроническое недосыпание и волнения, связанные с состоянием малыша. Дети в богатых семействах так же, как и все остальные, страдают от болей в животе и режущихся зубов, и точно так же порой нелегко определить причину их непрекращающегося плача. Привыкшая к спокойной и беззаботной жизни, Вирджиния неожиданно открыла в себе неизведанные доселе ресурсы, позволявшие стойко сносить все тяготы её положения. К тому же маленький наследник миллиардов семейства Линкольн рос здоровым ребёнком, да и постоянная забота и медицинское наблюдение делали своё дело. Перед сном мать пела ему колыбельные, слышанные в детстве или же вычитанные в книгах. Она рассказывала мальчику смешные считалки про маленьких утят, собравшихся на прогулку втайне от родителей, с удовольствием катала с ним по полу большой разноцветный мяч и водила смотреть на лебедей на озеро в городском парке, естественно, в сопровождении телохранителей. Конечно же, у Честера были самые разнообразные игрушки, а любимым его развлечением долгое время оставалась детская музыкальная система. Она представляла собой столик с откидной крышкой, под которой прятались клавиши. На самой крышке был закреплён сделанный из пластмассы дом, окружённый парком с пластмассовыми же деревьями и цветами. При включении игрушка издавала несложную мелодию, каковых в её памяти хранилось несколько сотен. От играющего требовалось повторить звуковую последовательность, причём каждая правильно нажатая клавиша вызывала изменения на крышке столика. Флюгер на доме начинал вращаться, из дверей появлялись фигурки мужчины, женщины и ребёнка и направлялись в парк, следом выкатывалась собака, между деревьями бегал ёж. Вирджиния, получившая в детстве музыкальное образование, на первых порах помогала Честеру освоиться с клавишами, однако вскоре оказалось, что сын справляется с игрой значительно лучше матери. Увидев это, женщина купила детское пианино, и мальчик стал заниматься с приглашённым учителем. Ему не прочили великого музыкального будущего, но успехи, которые он делал, были весьма неплохими для его лет. Помимо этого, Честер обнаружил склонности к рисованию, причём он со значительно большим удовольствием работал с карандашом и бумагой, чем с электронным планшетом. Два раза в неделю ему давал уроки преподаватель из известной детской школы искусств, также их дом посещали несколько учителей Центра раннего развития. Со всеми ними Вирджиния проводила предварительную беседу, ориентируясь в своём выборе помимо наличия хороших рекомендаций и достойного послужного списка ещё и на внутреннее ощущение. Миссис Линкольн была достаточно умной женщиной для того, чтобы не превратиться в вечно обеспокоенную наседку – она любила сына нерассуждающей материнской любовью, хотя это не мешало ей видеть недостатки своего ребёнка, которые она стремилась всячески искоренять. Родители её казались вполне удовлетворенными тем фактом, что их дочь всё своё время посвящала семье. Периодически Вирджиния возила Честера в дом бабушки и дедушки, однако близкого контакта у них не возникло. Финикс Делсон был полностью погружён в дела своей фирмы, жену же его, известную светскую даму, рауты и модные показы интересовали значительно больше, чем общение с внуком. Что же касалось самого Линкольна-старшего, то он пребывал в ожидании. Его устраивало, как Вирджиния воспитывала сына: по мнению Майкла, эрудированность и разностороннее образование являлись необходимыми для главы интернациональной корпорации. Линкольн изредка сопровождал семью на прогулках или в поездках в детский развлекательный центр, иногда пытался играть с сыном, но было заметно, что он не очень хорошо понимает, как вести себя с этим маленьким человеком. Майкл относился к той категории мужчин, которые начинают видеть в ребёнке личность лишь тогда, когда с ним можно вести более-менее содержательную и логически выстроенную беседу. Он просто ждал, ждал момента, когда его сын подрастёт достаточно, чтобы понять всю значимость своего предназначения.

Если же говорить о Честере, то сомнительно, чтобы даже его мать понимала, насколько развитой интуицией и чувством такта он обладал с самого раннего возраста. Маленький мальчик ощущал разницу в отношении к себе родных, но не задавался поиском причин. Мир для него делился на две неравные части. К первой относилось то, что происходило в его семье: общение с отцом и матерью, нечастые поездки в дом бабушки и дедушки, прогулки и занятия. Всё остальное, о чём он узнавал из материнских историй, рассказов учителей, теленовостей было для него чем-то полуреальным, существовавшем лишь тогда, когда об этом заходил разговор, и испарявшимся, едва лишь менялась тема. Однажды Вирджиния решила вместе с сыном сопроводить Майкла в его рабочей поездке на Континент. Они провели в Столице неделю, и пока Линкольн-старший занимался своими делами, целыми днями бродили по улицам этого древнего города, любовались его архитектурой, посещали музеи. Тогда-то Честер, уже слышавший от матери пересказы некоторых античных мифов, впервые ощутил реальность и многообразие мира, который он до этого воспринимал почти как сказку. Мальчик смотрел на изображения героев и богов на вазах, и на него внезапно нахлынуло ощущение, что жизнь его являлась всего лишь каплей в безбрежном океане человеческих судеб. Это было именно ощущение, а не чётко оформленная мысль, для такого он был ещё слишком мал, и по возвращению домой оно исчезло, чтобы вернуться позже уже в виде осознанного убеждения.

Вирджинию несколько беспокоило то, что её сын не испытывал практически никакого желания общаться со сверстниками. Правда, тому существовали совершенно объективные причины. Их семья принадлежала к узкому и обособленному кругу, да и дети, с которыми Честер изредка встречался в игровом центре, явно уступали ему в развитии и потому не вызывали интереса. Несколько раз он побегал с ними, играя в пиратов или космических захватчиков, но подобные забавы не могли увлечь его надолго. Линкольн-старший спокойно реагировал на одиночество своего ребёнка. Сам он не имел в жизни ни единого близкого друга, общаясь в основном с подчинёнными и многолетними деловыми партнёрами.

Время, свободное от развивающих занятий с учителями, уроков музыки и рисования Честер проводил с матерью либо же за книгами. Мальчик прогрессировал поразительно быстро как читатель: от незатейливых сказок он перешёл к мифам и легендам разных стран, а потом и к произведениям, предназначенным для детей на три-четыре года старше, чем был он сам. Поначалу Вирджиния старалась контролировать увлечение сына, но вскоре оставила это занятие, периодически добавляя на полки очередную порцию новых книг и давая мальчику возможность самостоятельно делать выбор. Как-то она подарила Честеру детскую энциклопедию, и теперь, сталкиваясь на одной из страниц с незнакомым словом, он искал его значение, а потом объяснял ей своими словами.

Шло время. Честер вот-вот должен был идти в школу, и Вирджиния, не испытывая давления со стороны мужа в вопросах воспитания, начала понемногу забывать пережитое в родильной палате. Конфликтов в их семье не возникало в принципе – каждый занимался своим делом, и казалось, что так будет всегда. Одним тёплым майским вечером незадолго до семилетия сына Майкл Линкольн, вернувшись домой, сообщил, что в ближайшие дни собирался посетить вместе с Честером главный офис корпорации. Новость эта не вызвала у мальчика особого энтузиазма: деятельность отца была для него частью второго, ирреального мира. Он привык к механизмам, которые окружали его в собственном доме, и особо не задумывался о них, хотя отец очень часто говорил ему о роли, которую они играли в жизни людей. Тем не менее, у него не могло возникнуть и мысли о том, чтобы отказаться – воля родителей являлась для Честера абсолютным императивом, к тому же он никогда не слышал, чтобы их мнения по какому-нибудь поводу расходились. Маленький Линкольн жил в своём маленьком мире, где были только одни правила и одна дорога. Все проблемы и трения, о которых он читал в книгах, по-прежнему оставались для него атрибутами несуществующей жизни.

Два дня спустя длинный чёрный автомобиль подвёз Майкла и Честера к одному из многочисленных, разбросанных по всему миру заводов «Линкольн Индастриз». Отец показывал сыну конвейеры, на которых собирались роботы, лаборатории, где тестировали экспериментальные модели, рассказывал о том, как сложно организован весь процесс производства. Затем они поехали в главный офис Линкольна – двадцать пять этажей сверкавших на солнце стекла и металла. В вестибюле их встречал громадный экран, на котором демонстрировалось, как продукция «Линкольн Индастриз» используется в самых различных сферах жизни человека. Мальчик внимательно смотрел на то, что ему показывали, и слушал объяснения отца, однако увиденное никак не затрагивало его чувств. Роботы были частью реального мира и вряд ли могли стать в его глазах хоть ненамного привлекательнее от того, что он мог наблюдать, как их собирают. На лифте они поднялись на самый верхний этаж, где располагался рабочий кабинет Майкла, помещение, нашпигованное самой передовой электроникой. Чуть дальше по коридору находился зал заседаний. В этом месте верхушка корпорации собиралась для решения вопросов особой важности. Одну из стен зала полностью занимало огромное бронированное стекло, открывавшее головокружительный вид на раскинувшийся внизу город. Ещё здесь был демонстрационный интерактивный экран и длинный стол с двумя рядами чёрных кожаных кресел. Лишь одно из них, стоящее во главе стола, отличалось от всех остальных какой-то особой внушительностью. Линкольн-старший подвёл сына к стеклянной стене, положил ему руку на плечо и так они некоторое время неподвижно стояли, думая каждый о своём. Потом Майкл развернул мальчика в сторону своего кресла, указал на него и произнёс: «Когда-нибудь ты сядешь сюда и поймёшь, как это прекрасно – знать, что такой большой город не может жить без того, что ты ему даёшь каждый день». «Да, папа», – только и мог ответить Честер, не умея, да и не желая выразить всё то, что он испытывал в тот момент. Роботы, автономные дома и даже космические корабли совсем не казались ему прекрасными – герои его книг жили, радовались и совершали подвиги, обходясь без подобных вещей. Мальчик не мог ответить иначе, так требовали правила мира, в котором он существовал, но это вряд ли могло обмануть его отца. В двух словах, сказанных сыном, Линкольн-старший услышал всё то, что так старался скрыть Честер. Майкл молча взял ребёнка за руку и повёл его через двери зала заседаний к лифту. На протяжении всей обратной дороги он не произнёс ни слова, а дома отослал мальчика в его спальню, а сам закрылся с женой в своём рабочем кабинете, находившемся в другом крыле. Оставшись в одиночестве, Честер сразу же разделся и, не зажигая света, лёг в кровать. Он понимал, что отцу не понравилось сказанное им, но почему так произошло, он не знал. Честеру вдруг пришло в голову, что до этого он никогда не думал, чем хотел бы заниматься. Ему нравилось играть на пианино и рисовать, но он совсем не мечтал стать известным музыкантом, концерты которых показывали по телевидению, или художником, чтобы выставлять свои картины в музеях. В его книгах описывалось множество интересных профессий, но ни разу Честеру не приходило в голову примерять их на себя. Самое же ужасное заключалось в том, что ни мать, ни отец не предупредили его, что ему придётся так рано выбирать своё дело. В конце концов, детское, пусть и не по годам развитое сознание Честера не выдержало груза этих мыслей, и он начал плакать, натянув одеяло на голову, чтобы его случайно не услышали родители. Так он и лежал в темноте спальни, проливая слёзы, ощущая бессилие и вину перед взрослыми, а потом незаметно сам для себя заснул, в то время как в противоположной части дома развивалась ещё одна драма.

Едва зайдя в кабинет, Линкольн начал рассказывать жене о событиях прошедшего дня, и она поймала себя на мысли, что никогда раньше не видела его в таком взвинченном состоянии. В итоге Майкл заявил, что всё дело было в занятиях музыкой и рисованием, и потребовал их прекратить. Вирджиния старалась оставаться спокойной и рассудительной, но все её доводы по поводу возраста ребёнка, в котором он просто не мог понять некоторых вещей, разбивались о раздражённость мужа. Тогда она сказала, что сама поговорит с Честером, и вышла из кабинета. Вирджиния понимала, что ей было необходимо успокоить сына, и в то же время она нуждалась в передышке, чтобы привести в порядок нервы и продумать, как вести дальше диалог. Она тихо зашла в спальню мальчика, зажгла ночник и осторожно убрала одеяло с головы спящего. Даже во сне лицо Честера оставалось напряжённым и сосредоточенным, словно бы он не переставал о чём-то размышлять, и Вирджиния заметила на его щеках ещё не высохшие дорожки от слёз. Внезапно её охватила острая жалость к сыну, как и она, ставшему заложником общества, а вслед за этим пришла ненависть. Она расправила одеяло, выключила свет, бесшумно покинула спальню и направилась к кабинету Линкольна. Когда она вошла, Майкл сидел спиной к двери за своим портативным компьютером, но какое-то странное ощущение заставило его повернуться при появлении жены. «Ты ещё хуже, чем твои роботы, у них, по крайней мере, нет детей», – отчеканила Вирджиния, глядя прямо в глаза Линкольну, резко повернулась и вышла, не дожидаясь реакции. Ту ночь они оба провели вне супружеской спальни. Майкл устроился на софе в кабинете, а Вирджиния нашла место на диване в детской. Ей долго не удавалось уснуть, и незадолго до того, как нырнуть в забытьё, она внезапно вспомнила, как совсем маленький Честер, никогда до этого не видевший обыкновенной двери, спросил у неё, что это такое, обнаружив её изображение на картинке в какой-то книге. Вирджиния подумала, что автоматические двери, производства компании её мужа, имели один неоспоримый недостаток – ими нельзя было громко хлопнуть, выходя из помещения. Это была последняя мысль женщины перед тем, как сон поглотил её сознание, чтобы хотя бы на некоторое время избавить его от мучительных раздумий.

Произошедшее тем вечером выглядело столь непривычным для семьи Линкольн, что на следующее утро все трое чувствовали себя неловко. Завтрак прошёл в молчании, и, едва покончив с едой, Честер поспешил в свою комнату. Было воскресенье, день свободный от занятий, поэтому мальчик мог распоряжаться своим временем как хотел. Как обычно, он забрался с ногами в угол дивана в компании с очередной книгой. Больше всего ему хотелось как можно дальше убежать от пугающей реальности в мир фантазий. Но не успел он прочесть и трёх строк, как дверная панель отошла в сторону и на пороге появилась Вирджиния. Она подошла к дивану, присела рядом с сыном и обняла его. Честер прижался к матери, всем телом впитывая исходившее от неё ощущение защищённости, она же старалась подобрать слова, которые были бы способны объяснить маленькому мальчику происходящее в мире взрослых. И когда Вирджиния уже готова была произнести первую фразу, в дверном проёме внезапно возникла фигура Майкла. Женщина почувствовала, как напрягся под её рукой Честер. Она подняла глаза на мужа и с удивлением увидела на его лице неуверенность. Каким-то вихляющим шагом он приблизился к жене и сыну, опустился рядом с ними и вдруг положил руку им на плечи. Они сидели в полной тишине и смотрели, как падающий в окно солнечный луч весело разбивался о стекло книжного шкафа. Больше никогда они не вспоминали о произошедшем, хотя Майкл и извинился перед женой за свою реакцию, признав, что слишком много ждал от ребёнка в возрасте Честера. Жизнь в доме Линкольнов потекла как и раньше. И всё же эти события что-то изменили внутри мальчика. Он всегда ощущал, что в реальном мире для него есть только одна дорога, но воспринимал её как непреложную данность. Отныне где-то глубоко в душе у него поселилось чувство, что этот путь не принесёт ему счастья.

Осенью того года Честер пошёл в школу. То было элитное заведение, где учились исключительно дети привилегированных родителей, что, однако, не предполагало для них никаких поблажек со стороны учителей. В школе царила непререкаемая дисциплина, а требования к знаниям учеников отличались особой строгостью. Всё это, впрочем, никак не смутило Честера, привыкшего к интенсивным занятиям. В школьную жизнь он также вошёл без особых проблем. Мальчик не слишком стремился налаживать тесные контакты с одноклассниками, они же, подсознательно чувствуя его отстранённость, не донимали маленького Линкольна излишним вниманием. Можно было бы сказать, что для Честера ничего принципиально не изменилось, если бы не знакомство с Эндрю Греем. Сын крупного промышленного магната, он обожал бейсбол, видеоигры и чтение. Последнее и сблизило его с Честером. Однажды учитель в их классе спросил, чем они любят заниматься в свободное время. Большинство называли всё те же видеоигры, мультфильмы и спорт. На этом фоне Честеру было неловко говорить о своём увлечении, и тем сильнее оказалось его удивление, когда Грей заявил, что очень любит читать. На перемене Линкольн, превозмогая робость, подошёл к однокласснику и спросил, какие книги ему нравятся. Выяснилось, что оба предпочитали античные мифы и истории про Волшебника из Зелёной Страны. С этого и началась их дружба. Для Честера подобные отношения стали чем-то совершенно новым, он просто не знал, как должны вести себя друзья, если не считать информации, почёрпнутой из книг. Тем не менее, генетический опыт, накопленный поколениями предков, сделал своё дело, и мальчик с радостью погрузился в неизведанный доселе мир.

Теперь после уроков и в выходные дни Линкольн и Грей много времени проводили в гостях друг у друга. Они часто делились прочитанным, но ещё больше им нравилось придумывать игры, в которых они продолжали и развивали знакомые истории. Вначале разрабатывался сюжет, потом распределялись роли (как правило, по две-три каждому) и обсуждалась экипировка. Последнее заключалось в том, что из своих игрушек мальчики выбирали необходимое по сюжету либо же то, что хотя бы условно могло заменить требуемую вещь. Иногда по ходу игры изначальная канва менялась, в основном потому, что кого-то из друзей переставала вдохновлять выбранная роль. Впрочем, до ссор дело почти никогда не доходило, во многом благодаря покладистости Честера. Часы, проведённые вместе, были для Линкольна самыми долгожданными. Такое счастье он испытывал лишь в раннем детстве, играя с матерью. Вирджиния очень радовалась тому, что её сын наконец-то нашёл себе друга, хотя отношения эти и обнажили некоторые тревожившие её моменты. Она видела, как Честер ждёт появления Эндрю, как огорчается, когда тому приходит время отправляться домой, как ревнует его к мальчикам из бейсбольной команды, в которой Грей играл с пяти лет под влиянием отца, заядлого любителя спорта. Порой Вирджинии приходило в голову, что она совершила ошибку, с детства загрузив своего ребёнка занятиями, пусть даже они и развивали его творческую составляющую. Поздними вечерами, лёжа в кровати одна или рядом со спящим мужем, она вела с собой долгие беседы. В попытках найти оправдание своему поведению, она говорила себе, что в семьях их круга дети с детства ограничены в выборе друзей и свободе передвижений, находясь под постоянным присмотром. Время, которое их сверстники проводят в бесконечных играх, необходимо чем-то заполнять, и можно было только радоваться, что рано проявившиеся способности Честера сделали занятия необременительными для мальчика. И всё же Вирджиния отдавала себе отчёт, что её линия воспитания имела в основе не только логические соображения. Глубоко внутри женщина знала, что таким образом она пыталась сделать всё, чтобы Честер не вырос таким же холодным и расчетливым, как её муж, чтобы показать ему мир прекрасного, мир, альтернативный механической вселенной Линкольна-старшего. Она уже достаточно много сделала на этом поприще, когда однажды, неизвестно почему проснувшись посреди ночи, вдруг поняла, что забыла, каким хотела видеть своего сына. Вслед за этим пришла и другая, ещё более тягостная мысль, ведь теперь она даже не представляла, кем её терпеливый, никогда не жалующийся и отчаянно одинокий мальчик мог бы стать вообще.

Прошло несколько лет. Особых изменений в жизни Честера не происходило, он продолжал учиться в школе, рисовал и играл на пианино, общался с Греем. На каникулах мать всегда брала его в туристические поездки за границу. Нередко к ним присоединялся и Эндрю со своей матерью Джоанной, которая сблизилась с Вирджинией благодаря дружбе их детей. Отец Честера больше не предпринимал попыток заговаривать с сыном о будущем. На данном этапе его вполне удовлетворяли школьные успехи мальчика, по крайней мере, так казалось Вирджинии, надеявшейся, что муж сделал правильные выводы из случившегося инцидента. Честер был лучшим учеником класса, занятия давались ему легко, хотя это никак не сказывалось на его чувстве ответственности. Он всегда старательно подходил к выполнению всех заданий, зная, какими важными выглядели его результаты в глазах родителей. Честер не спрашивал себя, почему его оценки всегда должны были быть безупречными, это просто являлось одним из условий жизни в реальном мире. За годы учёбы круг его общения несколько расширился благодаря компании Грея. Экстраверт по натуре, весёлый и живой, тот собрал вокруг себя группу мальчиков из своего класса. На выходных они отправлялись в развлекательный центр, где играли в видеоигры или устраивали лазерные войны. Волей-неволей Честер вынужден был проводить свой досуг с ними, хотя он и не считал это слишком высокой ценой за периодически выпадавшую возможность побыть наедине со своим единственным настоящим другом. Время шло своим чередом, и вот четыре года после поступления в школу в жизни мальчика произошло событие, существенно повлиявшее на его дальнейшее существование и поступки.

На летних каникулах после окончания четвёртого класса Честер с матерью отправился в двухнедельную поездку на Побережье Континента. Один из старых друзей Вирджинии, перебравшийся на Континент, пригласил её с сыном провести время на его вилле. Он показывал им город, где жил, и они с удовольствием гуляли по мощёным булыжником мостовым, заходили в церкви и соборы, сидели на уютных скамейках парков и скверов. Наиболее же интересной частью их отдыха стало посещение знаменитых Прибрежных Замков, когда-то служивших резиденциями королей и знати. Каждое из четырёх увиденных ими мест могло похвастаться своей уникальной особенностью, будь то спиральная лестница, проектировка которой до сих пор оставалась тайной для архитекторов, висячие сады или коллекция скульптур работы гениальных мастеров прошлого. И всё же ничто из этого не могло сравниться по силе впечатления с самым старым замком региона, находящимся в крошечном городке, число жителей которого не превышало тысячу. На всю жизнь Честер запомнил момент, когда их автомобиль остановился возле подъёмного моста. Он вылез из салона наружу, и над ним нависли огромные каменные стены, безмолвные свидетели мрачных событий былых времён. Что-то шевельнулось в тот миг в душе мальчика, странное чувство, невыразимое словами. Они поднялись по мосту и купили билеты в кассе при входе. Кирк, друг Вирджинии, взял на себя роль гида. По-видимому, он в своё время увлекался историей замка, потому что не ограничивался переводом пояснительных табличек возле экспонатов, дополняя их собственными комментариями. Честер переходил из зала в зал, рассматривая старинные гобелены, утварь и оружие, вдыхая воздух, так отличавшийся от того, что был снаружи, и необъяснимое чувство, что возникло у него при входе, крепло с каждой минутой. Внезапно они оказались в большом помещении, в дальней части которого за толстыми канатами замерло собрание восковых фигур. Как Честер выяснил позже, их было пятнадцать, вместе же они представляли сцену бракосочетания молодого короля и дочери властителя соседнего княжества, состоявшегося в замке четыре столетия тому назад. Ничего величественного не было в лице юного монарха с длинным носом и скошенным подбородком, так же как и в смиренно опущенных вниз глазах девушки. На стене рядом с восковой свадьбой висел экран, на котором крутился закольцованный ролик, рассказывавший об обстановке, царившей в стране в то время. Кирк дождался, когда коротенький фильм в очередной раз начнётся с начала, и стал синхронно переводить закадровый текст. Он рассказывал, как мать короля (в экспозиции её фигура стояла чуть поодаль от жениха и невесты, пристально наблюдая за ними) устраивала этот брак, суливший столько политических выгод. К сожалению, новая королева, от рождения слабая здоровьем, прожила всего год после свадьбы, а муж её после этого начал подавать признаки сумасшествия. Тогда его мать объявила о том, что собиралась занять престол в связи с душевным недугом монарха, и в стране началась кровавая смута. Честер ловил каждое сказанное слово, не отрывая глаз от экрана. Король с растерянными глазами и его болезненно хрупкая избранница были на тот момент для него самыми близкими и важными людьми. Пройдёт несколько лет, и повзрослевший Линкольн чётко определит для себя, что его так взволновало в судьбах этих двоих, умерших за века до его рождения. Слушая повествование об их жизни, он подсознательно сравнивал молодую пару с собой и находил немало общего. Как и он, они были рабами реального мира и своего положения, вынужденными поступаться собственными желаниями во имя государственных интересов. У них были богатство и власть, им прислуживали сотни слуг (пусть и людей, а не роботов), но всё это не делало их счастливыми. И, тем не менее, существовало нечто, разительно отличавшее царственных молодожёнов от маленького наследника миллиардов. Честер чувствовал, что пара эта, пусть и скованная сословными предрассудками и ограничениями, всё же жила лучшей жизнью, чем он. Они принадлежали эпохе, где царила антисанитария, невежество и религиозная нетерпимость, но люди там ещё помнили, что такое честь и благородство. Это было время, когда фанатичные учёные, не имея за спиной никакой научной базы, жертвовали жизнями в поисках ответов на вопросы, кажущиеся нам теперь элементарными, и не жалели об этом. Это было время философов, которые, презрев теологические догмы и страх перед неизбежным наказанием, призывали людей быть свободными. Пройдут годы, Честер прочитает о зверствах господних рыцарей в землях неверных, о том, как они поступали со своими крестьянками и с какой нечеловеческой жестокостью подавляли мужицкие бунты, но ничто не сможет замутнить в глазах Линкольна образ, что открылся ему в одном из залов древнего Замка на Побережье. Образ этот не принадлежал реальному миру, но был столь ярким и живым, что впервые в жизни, покидая стены замка, Честер понял, что больше всего на свете хотел бы стать рыцарем.

Три дня спустя Вирджиния с сыном вылетели домой на частном самолёте «Линкольн Индастриз». После двухнедельного путешествия жизнь мальчика снова вошла в прежнее русло, однако теперь в ней появилось новое измерение, в исследование которого он с наслаждением погрузился. Начав с адаптированных версий рыцарских легенд, он постепенно перешёл к романам и книгам по истории Континентальных Войн. Мир, что так неожиданно открылся его глазам в старинном замке, приобретал всё больше и больше граней. На некоторое время рыцарская тематика стала главенствующей в играх Честера с Греем, однако Эндрю достаточно быстро пресытился романтикой турниров и поисками священных артефактов, предпочтя более современные моменты. Линкольну было немного обидно, что друг не разделил с ним его страсть, но это чувство вскоре прошло. Будучи ещё ребёнком, Честер уже умел принимать людей такими, какими они являлись, и не считал себя вправе требовать от них меняться в угоду его желаниям.

Однажды в сборнике произведений для детей Линкольн случайно обнаружил небольшой рассказ, заставивший его серьёзно задуматься. Речь шла о мальчике возраста Честера, точно так же увлечённого всем, связанным с рыцарством. Он был толстым, неуклюжим и замкнутым, одноклассники смеялись над ним, и никто не догадывался, какое благородное сердце билось в столь неказистой оболочке. Как-то зимой, гуляя в одиночестве вдоль берега замёрзшей реки, он увидел своего одноклассника, кричавшего и звавшего на помощь. Оказалось, что какой-то малыш решил пройтись по тонкому льду и провалился в ледяную воду. Главный герой, не раздумывая, бросился спасать ребёнка и всё-таки вытащил его на берег, хотя лёд под его весом ежесекундно угрожал треснуть. Одноклассник, всё это время наблюдавший за происходящим со стороны, оживился и предложил самому отвести трясущегося от холода и испуга малыша домой. Озябший спаситель вернулся к себе и, никому ничего не сказав, лёг на диван и тут же уснул. На следующий день в школе состоялось собрание, где того самого трусливого одноклассника чествовали, как спасшего от смерти маленького ребёнка. Толстый мальчик вначале хотел было вмешаться, но побоялся привлекать к себе внимание, а к концу собрания и вовсе поверил в новую версию случившегося. Придя в класс, он сел за стол, придвинул к себе тетрадь и ручкой стал рисовать в ней рыцаря. Честер сочувствовал герою рассказа, видя в нём родственную душу, однако при этом он понимал, что тот просто не мог поступить иначе. В какой-то момент в голову ему пришла волнующая мысль: а смог бы он сам совершить подобное, рискуя жизнью и в итоге оставшись неизвестным? В течение последующих лет Линкольн неоднократно возвращался к этому вопросу и каждый раз думал о том, что для такого поступка ему вряд ли хватило бы силы духа. Но тогда, столкнувшись с осознанием собственной слабости, он впервые ощутил столь несвойственное для себя раздражение от того, что жил в мире, где услужливые и вездесущие механизмы не оставляли места для подвига.

Родители по разному отнеслись к увлечению сына. Майкл воспринял его как очередную игру, которая рано или поздно прискучит и будет заменена на что-то другое. В конечном счёте, ему достаточно было того факта, что хобби мальчика никак не влияло на его учёбу. Нельзя сказать, чтобы он совсем не интересовался внутренней жизнью своего ребёнка, однако интерес этот был скорее поверхностным. Линкольна-старшего вполне удовлетворяло то, что мальчик всегда выполнял требующееся от него, не доставляя никаких проблем в воспитании, и потому он просто не задавался вопросами по поводу того, что могло скрываться в душе Честера. Вирджиния, прекрасно осознававшая важность доверительных отношений с сыном, напротив, чувствовала, что за проснувшейся в нём любовью к прошлому кроется нечто важное. Проблема заключалась в том, что при всём желании она всё меньше и меньше понимала, что творилось в духовном мире её мальчика. Порой он напоминал ей умудрённого опытом пожилого человека, которого возраст сделал отстранённым от радостей и горестей бытия. Вирджиния ни секунды не сомневалась в том, что Честер любил своих родителей, бабушку и дедушку, любил Энди Грея, как любил читать или музицировать, но это была любовь, исходящая от рассудка, а не от сердца. Человек, наделённый такой любовью, осознаёт важность близких людей в своей жизни, он благодарен им за то, что они существуют, но ему совершенно не нужно регулярно общаться с ними. По большому счёту, ему достаточно знания, что они присутствуют в мире, и всё потому, что подобные люди живут, смотря только в себя. Вирджиния отчаянно пыталась найти причину, по которой её сын стал таким, искала и не находила ничего. В своё время она сама пережила душевный надлом, и всё же внутри у неё была любовь – любовь к своему ребёнку, к сердцу которого она так хотела подобрать ключ. Как и прежде, она много общалась с сыном, но теперь в их разговорах время от времени стали появляться прорехи, словно бы Честер избегал определённых тем, не желал озвучивать то, что считал только своим. Иногда Вирджиния мечтала, чтобы её ребёнок был простым мальчишкой, в меру ленивым, в меру балованным, предпочитавшим книгам незатейливые забавы со сверстниками. Она ни с кем не могла поделиться своими мыслями, ни муж, ни родители не способны были её понять, и ей оставалось лишь надеяться, что рано или поздно она всё же сможет преодолеть невидимый барьер, окружавший Честера. Время показало, что надеждам этим не суждено было сбыться.

В тот холодный февральский день Честера, которому не так давно исполнилось тринадцать лет, из школы вместо Вирджинии приехал забрать один из шофёров семьи Линкольн. Мальчика это не удивило: обычно мать заезжала за ним сама, но порой дела заставляли её присылать вместо себя кого-то из водителей. Лишь оказавшись дома и обнаружив там бабушку, Честер понял, что произошло что-то действительно серьёзное. Он начал задавать вопросы, его пытались отослать в его комнату, но мальчик был настойчив. В конце концов, бабушка с застывшим лицом сообщила, что Вирджиния попала в автокатастрофу, и сейчас врачи борются за её жизнь. Обладай Честер чуть большим жизненным опытом, он понял бы, что мать его уже мертва, но в тот момент он не способен был размышлять. Его охватило ощущение полной ирреальности происходящего, и он стал трясти головой из стороны в сторону в безумной надежде, что это поможет ему очнуться от кошмара. Бабушка подошла к нему и неловко прижала к себе. Голова Честера на секунду замерла у неё на груди, потом что-то щёлкнуло у него в мозгу, и, теряя сознание, он обмяк под пытающимися удержать его руками.

Вирджиния Линкольн умерла мгновенно, не успев почувствовать боли, так, по крайней мере, утверждали эксперты. Это случилось, когда она возвращалась от подруги, жившей в пригороде. У неё ещё оставалось достаточно времени до того, как нужно было забирать сына из школы, и по дороге она планировала заглянуть в одно из своих любимых кафе, чтобы выпить чашку кофе. Вирджиния как раз собиралась вписаться в поворот, который шоссе делало при въезде в город, когда крохотный сосуд лопнул у неё в голове. Потерявшая управление машина с мёртвой женщиной за рулём выехала на обочину, где и замерла, остановленная электронной системой безопасности. Миссис Линкольн никогда не жаловалась на здоровье, и произошедшее, по словам врачей, относилось к тем редким случаям, которые медицина, за неимением более достоверной версии, осторожно объясняет генетической предрасположенностью. Подробности эти Честер узнавал в основном из обрывков разговоров взрослых, но всё услышанное его почти не трогало. За время, прошедшее после катастрофы, он ни разу не заплакал, включая и день похорон, проходивших под тяжёлым грязно-серым небом, когда пронизывающий ветер гудел и выл, заглушая голос священника. Мальчик не замкнулся в себе, поведение его не было вызвано подсознательным чувством вины за смерть матери, просто порвалась единственная нить, связывавшая реальный мир с миром, в котором он мечтал жить. Отныне, и Честер чётко отдавал себе в этом отчёт, у него не оставалось никакого другого пути, кроме того, что предначертала ему судьба в соответствии с происхождением. Линкольн-младший понимал, что жизнь его вскоре круто изменится, и, используя немногое оставшееся время, уходил от окружающей действительности, чтобы без помех попрощаться с матерью и с прошлым.

Майклу Линкольну потеря жены нанесла серьёзный удар. Он не любил Вирджинию, да и вряд ли вообще был способен испытывать это чувство в привычном понимании. Для него она стала кем-то вроде давнего партнёра, которого уважаешь и которому доверяешь настолько, насколько это вообще возможно в мире, полном интриг и лицемерия. Линкольн осознавал, что со смертью супруги ему придётся кардинально поменять свою линию поведения по отношению к сыну. Кто-то должен был заниматься воспитанием Честера, следить за его учебными результатами до тех пор, пока мальчик не станет юношей. Тогда, используя уже накопленные знания, он сможет начать приобщаться к деятельности корпорации. Майкл знал, что не мог положиться в этом отношении на семью Делсон. Первую неделю после похорон мальчик провёл в основном со своей бабушкой, и было видно, с каким трудом давалось ей общение. Она горевала по дочери, но эту женщину, с ранних лет привыкшую к безмятежности светской жизни, угнетала сама мысль о том, что ей придётся существовать в иной атмосфере, чуждой и непонятной. Она совершенно не представляла, как вести себя с таким странным ребёнком, как Честер, как она сама иногда его называла, общаясь с подругами.

Решение проблемы, так сильно занимавшей Линкольна-старшего, пришло со стороны его тестя. Именно Финикс Делсон предложил Майклу определить Честера в закрытую частную школу для мальчиков Гейтс-Фоллз, находившуюся в получасе езды от Города. Школу эту, известную как строгой дисциплиной, так и высоким уровнем преподавания, скорее можно было назвать пансионом. Ученики жили там круглогодично, отправляясь домой только на выходные и праздники, и не имели права без специального разрешения покидать территорию. Для многих богатых родителей это была прекрасная возможность получить отдых от своих донельзя избалованных, развращённых деньгами отпрысков. Впрочем, мистера Делсона не отпугивала перспектива того, что ближайшие несколько лет его внук проведёт бок о бок с рано повзрослевшими выродками, некоторые из которых к четырнадцати годам уже успели вкусить прелести алкоголя и лёгких наркотиков. Благодаря общению с компетентными людьми, он знал, что в суровых условиях жизни в школе даже самые запущенные экземпляры приобретают черты джентльменов. Ко всему прочему упор в Гейтс-Фоллз делался на точные науки, знание которых было необходимым для будущего главы «Линкольн-Индастриз». Естественно, подобная позиция администрации и педагогов стимулировалась весьма солидной стоимостью обучения. С учётом всего сказанного, Майкл Линкольн нашёл идею превосходной. К разговору с сыном о предстоящей смене места учёбы он готовился долго, опасаясь негативной реакции. К его приятному удивлению мальчик воспринял новость спокойно. Спустя всего лишь две недели после этой беседы, чему активно способствовали деньги и связи Линкольна, Честер прощался со своим классом. В тот день последней в списке занятий шла литература, и учитель, выполняя просьбу директора, выделил остававшиеся до звонка пятнадцать минут на то, чтобы мальчик и его одноклассники могли сказать друг другу то, что хотели. Прощание вышло сухим, ведь Линкольн никогда не был душой компании. Даже ребят, с которыми он проводил время благодаря Грею, хватило лишь на несколько приличествующих случаю банальных фраз. Сам Энди до конца урока не сказал ни слова, и только тогда, когда прозвучал звонок, и школьники один за другим покинули класс, он сделал Честеру знак подождать его. Мальчики устроились в коридоре возле оконного проёма и некоторое время молчали, не зная, как начать разговор. Грей понимал, что в жизни его друга наступили большие перемены, он жалел его, но не мог выразить свои чувства словами. «Ну, мы же будем иногда общаться на каникулах и в Сети», – наконец неуверенно выдавил он. Честер кивнул, и внезапно они неожиданно сами для себя крепко обнялись и на время замерли, вложив в этот полудетский-полувзрослый жест горькое сознание того, что им уже никогда не быть вместе. Грей первым прервал объятие, словно бы стыдясь своего порыва, как-то неловко сунул Честеру руку и, резко повернувшись, зашагал по коридору прочь. Линкольн смотрел вслед уходящему другу, и на секунду в груди его что-то дрогнуло, отозвавшись болью. На следующий день двери школы Гейтс-Фоллз приняли в себя нового ученика.

За последующие три с половиной года Честер неоднократно имел возможность проверить справедливость рассказов об этом привилегированном заведении, и, как выяснилось, действительности они отвечали лишь частично. Учителя в Гейтс-Фоллз были профессионалами, знающими и требовательными, но всем им не хватало человеческого подхода к своим подопечным. Между педагогом и классом всегда стоял барьер – в этом заключалась концепция школы. Неукоснительное соблюдение субординации являлось законом и превращало изучение предмета в лишённый эмоционального обмена процесс. Исключение составлял разве что преподаватель литературы, поощрявший индивидуальный подход в анализе произведений. Честер был искренне благодарен этому человеку, без которого вряд ли смог бы в полной мере оценить книги, входившие в обязательный для чтения список. Со всеми остальными учителями Линкольн сохранял нейтральные отношения, выгодные обеим сторонам. Честер полностью устраивал педагогов как не доставлявший никаких проблем ученик, они же интересовали его исключительно в контексте знаний, которые могли дать. Что же касается учащихся Гейтс-Фоллз, то многие из них были весьма далеки от образа вступивших на путь джентльменства, вопреки мнению знакомых Финикса Делсона. С самого детства привыкшие к вседозволенности, лицемерные и циничные, в школе и дома они старательно поддерживали образ пай-мальчиков, используя любую возможность, чтобы вернуться к своим совсем не детским развлечениям. В часы досуга, прогуливаясь на школьном дворе, эти милые подростки вели разговоры, которые повергли бы в шок значительно более искушённых в жизни людей. Честер слушал откровения одноклассников с некоторой брезгливостью, но и не без любопытства, изучая новые для себя грани человеческой натуры. В своём классе Линкольн, как и прежде, держался особняком, не стремясь стать частью давно сложившихся компаний. Покушений на его свободу не предпринималось. В Гейтс-Фоллз не было принято травить новичков (во многом из страха наказаний), к тому же Честер никогда никому не отказывал в помощи, когда речь шла, например, о решении хитроумной задачи по физике или математике. Одиночества он не ощущал. Ему хватало дел, да и среди соучеников попадались те, кто своими взглядами и суждениями вызывал у него определённую симпатию. С ними он мог общаться в свободное время, если, конечно, того хотел.

Каждый из учащихся школы занимал отдельное помещение с достаточно скромной обстановкой. В этих мини-квартирах были кровать, рабочий стол, стул, два вместительных шкафа, один для одежды, другой для книг и прочих учебных принадлежностей, несколько настенных полок. К комнате прилегала небольшая ванная. Справа от входа в стене располагалась панель, ведущая к жерлу мусоропровода. Уборка помещения осуществлялась во время занятий. Кое-кто утверждал, что в комнатах скрывались круглосуточно включённые камеры, хотя справедливость этого предположения выглядела несколько сомнительной. Ученики, возвращавшиеся в школу после выходных или каникул, при входе в обязательном порядке проходили со своими вещами через сканеры. Таким образом исключалась всякая возможность пронести с собой что-либо запрещённое, включая сигареты, алкоголь или наркотики. На каждом из сканеров стоял логотип «Линкольн Индастриз». Во всех комнатах учащихся были портативные компьютеры, подключённые к Сети. Специалисты при помощи электронной системы слежения контролировали все перемещения в виртуальном пространстве, блокируя доступ к нежелательной информации.

Распорядок дня в Гейтс-Фоллз был чётко выверен практически по минутам. Ученики поднимались в семь утра и к семи пятнадцати шли на утреннюю зарядку на стадион, находившийся в двух минутах ходьбы от жилых корпусов. В зимнее время зарядка проходила в спортзале, который примыкал к стадиону. В семь сорок все отправлялись на завтрак. В школе имелось две столовых – одна для старшеклассников, другая для учащихся седьмых-восьмых классов. Меню было великолепно сбалансированным и полностью отвечало потребностям молодых организмов. Занятия начинались в половине девятого. По понедельникам, средам и пятницам в первой половине дня было четыре урока, а в двенадцать тридцать наступала пятидесятиминутка спорта. Школа располагала футбольным и бейсбольным полями, баскетбольной площадкой, залом для игры в настольный теннис. Каждый учащийся был обязан выбрать для себя ту или иную дисциплину. Ежегодно после экзаменов в течение двух последних недель мая проходили соревнования по каждому из видов спорта. При переходе в следующий класс имелась возможность поменять практикуемую дисциплину, однако на протяжении семестра делать это запрещалось. Полчаса после физических нагрузок отводились на принятие душа и переодевание, а потом в два часа дня ученики собирались на обед. После еды полагалось свободное время, которое можно было проводить по своему усмотрению, гуляя по территории или оставаясь у себя в комнате. В двадцать минут четвёртого уроки возобновлялись. Они заканчивались ровно в пять часов, затем наступала очередь работы над домашними заданиями. В это время не разрешалось выходить за пределы своих помещений, впрочем, такое желание мало у кого возникало, учитывая объём учебной загрузки в Гейтс-Фоллз. В семь вечера начинался ужин. Оставшиеся два с половиной часа снова посвящались домашним заданиям. В десять во всех ученических комнатах гас свет, специальные устройства отключали компьютеры. Слабая подсветка оставалась только в ванной. По вторникам и четвергам расписание несколько видоизменялось. Занятий спортом не было, и до обеда учащиеся имели пять полноценных уроков. Два оставшихся проходили сразу после еды. Они заканчивались в десять минут пятого, а потом школьники могли отдыхать до прихода времени выполнения домашних заданий. Для желающих предусматривались несколько факультативных секций, таких, например, как продвинутые компьютерные курсы или обучение игре в шахматы. Остаток дня проходил так же, как и обычно.

Привыкший к упорядоченности своей жизни, Честер с первых же дней легко вписался в этот распорядок. Ему даже нравилось подобное расписание, так как оно до минимума сводило контакты с нежелательными людьми. Из спортивных дисциплин он выбрал настольный теннис – единственный из предлагаемых вариантов, где не нужно было взаимодействовать с командой, а перейдя в восьмой класс, серьёзно увлёкся шахматами. До того он никогда не играл в эту игру, однако быстро начал делать успехи и в двух последних классах занимал первые места на общешкольных соревнованиях, оставляя позади более опытных соперников. Из-за недостатка времени теперь он читал меньше, чем раньше, довольствуясь в основном произведениями, которые изучались на уроках литературы. Музицирование и рисование остались в прошлом, равно как и мечты о славных рыцарских временах. Если он и испытывал по этому поводу сожаление, то оно пряталось глубоко в подсознании. Убедившись в бессмысленности своих попыток убежать от реального мира, Честер отныне преследовал только одну цель. Ему было необходимо как можно раньше доказать отцу, что он способен начать вместе с ним руководить корпорацией, и таким образом получить независимость. Линкольн не обольщался по поводу возможности обрести в обществе полную свободу от всех и вся. Он лишь ждал того времени, когда сможет принимать решения самостоятельно и, ещё не зная точно, как будет жить тогда, надеялся, что это что-то изменит в его существовании.

Выходные и каникулы Честер проводил дома. Майкл был очень рад, что его сын стал проявлять интерес к деятельности «Линкольн Индастриз», и нередко брал его с собой в рабочие поездки по стране и за границу. Для отца Честера их общение стало значительно более комфортным. В основном они говорили об учёбе в Гейтс-Фоллз, строили планы на будущее, обсуждали различные аспекты работы корпорации – темы близкие и интересные Линкольну-старшему. В то же время отношения Честера с бабушкой и дедушкой всё больше и больше сходили на нет. Смерть дочери оборвала нить, связывавшую супругов Делсон с внуком, и они полностью погрузились в свою жизнь, лишь изредка напоминая о себе посещениями по праздникам. Что касается Эндрю Грея, то они периодически обменивались письмами в Сети, однако переписка эта вскоре приобрела формальный характер, как часто случается, когда люди не имеют возможности видеться вживую. Происходящее не удивляло и не угнетало Честера – он жил в себе, не считая никого из окружающих обязанным интересоваться его внутренним миром. Во многом его даже радовало то, что близкие люди не стремились поддерживать с ним контактов. Так он был избавлен от необходимости отвечать на вопросы о его жизни, стремлениях и желаниях. Ложь тяготила Честера, но отвечать правдиво было не легче, отчасти потому, что он сам не всегда мог объяснить происходящее у себя внутри, отчасти из-за ощущения неспособности окружающих его понять. Никогда сознательно не формулируя для себя этих понятий, Линкольн жил с чувством одиночества и разобщённости, царящих в мире, когда даже родные по крови люди не могут разделить эмоций друг друга, обречённые на вечные скитания в стенах своего микрокосмоса.

Первый сексуальный контакт произошёл у Честера на каникулах перед переходом в выпускной класс. Один из его одноклассников, с которым он периодически общался, пригласил его на вечеринку по случаю своего шестнадцатилетия. Празднование проходило в двухэтажном родительском особняке с бассейном, на сутки отданном в полное распоряжение виновника торжества и его гостей. Честер редко посещал подобные мероприятия. Его нечасто звали в компании, да и сам он не получал от этих сборищ никакого удовольствия. Развлечения сверстников с бешеными танцами, обливанием шампанским и последующим нырянием в бассейн его не прельщали, с алкоголем он старался не иметь дел вообще. Виски, которое он пару раз пробовал, будоражило его сознание, будило малопонятные желания. Это пугало Линкольна, словно бы перед ним приоткрывалась дверь в мир, с которым он всегда жил бок о бок, но о существовании которого даже не подозревал. Честер мог бы отказаться от приглашения под каким-нибудь благовидным предлогом. Он понимал, что его отсутствие никоим образом не скажется на атмосфере праздника, но всё же решил пойти, в первую очередь из уважения к товарищу. Весь вечер Линкольн не знал, чем заняться, чувствуя себя совершенно чужим среди подогретых спиртным и гормонами подростков. Наконец, решив, что дипломатическое время его пребывания на празднестве истекло, он потянулся к телефону, намереваясь вызвать своего водителя. В этот момент к столу, за которым он сидел во дворе, подошла незнакомая девушка. Кинув быстрое «привет», она опустилась в плетёное кресло рядом с Честером и без всяких предисловий поинтересовалась, что он делает в одиночестве. Линкольн был настолько обескуражен этим вопросом, что не нашёл ничего лучшего, чем сказать, что пришёл на вечеринку только из нежелания показаться невежливым в глазах школьного приятеля. Девушка неопределённо хмыкнула и спросила, чем бы он предпочёл заняться вместо того, чтобы убивать время до ухода. «Сыграть партию в шахматы и лечь спать», – неожиданно сам для себя произнёс Честер. Линкольн не имел никакого опыта в общении с противоположным полом и совершенно не стремился произвести на девушку впечатление, поэтому на её вопросы он отвечал честно, без всяких приукрашиваний, что, казалось, вызвало у его собеседницы интерес. Они представились друг другу. Её звали Шайла, она была подругой родной сестры именинника, дочерью известного модельера. Как и Честер, она переходила в выпускной класс и в следующем году собиралась поступать на модный факультет дизайна Городского Университета. Невысокая блондинка с несколько кукольными чертами лица, Шайла казалась неглупой, и Линкольн даже не заметил, как за их разговором прошёл целый час. В конце беседы девушка предложила ему увидеться ещё раз и дала свой номер телефона.

Минули сутки. Вспоминая события вечера, Честер вдруг ощутил желание позвонить по оставленному номеру. Сам он, вероятнее всего, не решился бы сделать первый шаг, но проявленная Шайлой инициатива придала ему смелости. Нельзя сказать, чтобы она вызвала у Линкольна какие-то сильные эмоции. Дело было скорее в смеси любопытства и ещё одного, доселе незнакомого и трудно поддающегося определению чувства, которое толкало его на непривычные поступки. Так или иначе, но Честер, преодолевая робость, совершил звонок, и они условились встретиться в знакомом обоим ресторанчике в центре. Отец никогда не контролировал его передвижения, и всё же юноша, повинуясь смутному ощущению, попросил шофёра остановиться в двух кварталах от ресторана. Оставшееся расстояние он прошагал пешком, дождавшись, когда машина уедет. Встреча (назвать её свиданием у Линкольна не повернулся бы язык) вопреки его опасениям прошла непринуждённо и даже весело. Шайла рассказывала о своей семье, школе, отношениях с учителями и поездках, в которых она бывала с друзьями. Слушая её, Честер периодически с удивлением отмечал, что ему нравились эти, в сущности, незамысловатые истории, нравились именно своей простотой, казалось, навсегда ушедшей из его жизни. Девушку, похоже, не слишком смущало то, что её собеседник в основном предпочитал слушать, нежели говорить. Сам Линкольн был вполне доволен таким развитием событий, так как слабо представлял себе, о чём вести беседу. Проведя в ресторане более двух часов, они расстались, условившись о следующей встрече. Три дня спустя они увиделись вновь, и в этот раз Честер был значительно более красноречив. Он говорил о своих одноклассниках, припоминая разные курьёзы из школьной жизни, на которые раньше не обращал особого внимания, и даже обнаружил в себе способность вполне пристойно шутить. Тем не менее, Линкольн всё ещё неуверенно чувствовал себя в общении с Шайлой. Порой за её словами ему чудился некий скрытый смысл, и он мучился, пытаясь понять их значение, но его уже подхватила и понесла за собой сила, сопротивляться которой он не мог, да и не хотел. Воспоминания и планы на будущее отступили для него на задний план, освободив место для новых эмоций, противоречивых и оттого ещё более привлекательных. Они продолжали встречаться, выбирая для этого знакомые заведения. Привыкший передвигаться в основном на автомобиле, Честер не очень хорошо знал город, да и мысль о том, что они будут гулять вдвоём на глазах у окружающих, вызывала у него отторжение. Постепенно атмосфера их общения стала приобретать оттенок напряжённости. Честер чувствовал, что Шайла ждала от него каких-то шагов, осознавал их необходимость и одновременно испытывал страх. Однажды, провожая девушку после очередного свидания до угла, где её ждала машина, он, ощущая резкий прилив крови к голове, вдруг остановился, развернул Шайлу к себе и припал к её губам. Она с готовностью ответила на поцелуй, и они застыли посреди наполняющейся сумерками улицы, нимало не заботясь об обходящих их прохожих. В тот вечер они расстались, почти ничего не говоря друг другу. Уже по дороге домой, отделённый от водителя звуконепроницаемой перегородкой, Честер раз за разом мысленно возвращался к случившемуся, не понимая, как мог на такое решиться. Он не думал, какими станут их отношения после его поступка. Линкольна просто радовала мысль о том, что отныне между ними возникла связь, которую, как ему казалось, будет сложно разорвать. Может быть, впервые в своей сознательной жизни Честер не смотрел в завтрашний день глазами логика. Он наслаждался настоящим и верил, что будущее сулит ему ещё много прекрасных сюрпризов.

Следующим вечером они встретились вновь. Поначалу Честер чувствовал себя неловко. К вчерашней эйфории теперь примешивалось опасение того, что Шайла могла не воспринять его поцелуй всерьёз, и Линкольн всячески старался избегать этой темы. Наконец, девушка напрямую спросила у него, в чём дело. Смущаясь, Честер признался, что не совсем понимал, в каком статусе они находились. В ответ Шайла хитро улыбнулась. «Ну, после твоего подвига нас, наверное, теперь можно назвать парнем и девушкой», – сказала она, и Линкольн почувствовал, как волна облегчения разливается у него внутри. Остаток вечера юноша был оживлён и весел: опьянённый сознанием взаимности своего чувства, он непривычно много говорил и смеялся. С того времени отношения их перешли в новую фазу. Честер частично преодолел своё нежелание показываться с девушкой на людях, и теперь они периодически встречались то в парке, то на набережной, и даже пару раз катались по заливу на экскурсионном катере. Линкольн рассказывал Шайле о прочитанных книгах, своих поездках за границу, любимых сюжетах рисунков. Девушка слушала его с интересом, но постепенно стало видно, что такое времяпровождение начинало её тяготить. Честер и сам понимал всю важность вопроса сексуальных отношений, который они до этого ни разу не обсуждали. Его влекло к Шайле, но стеснительность оказывалась сильнее желаний тела, и потому он постоянно оттягивал решающий момент, предпочитая радоваться тому, что имел. В конце концов, Шайла решила взять инициативу в свои руки. Однажды утром она позвонила Честеру и пригласила его к себе домой. Отец девушки, как это часто случалось, уехал на Континент на показ своей новой коллекции, мать же отправилась к подруге, чтобы поддержать её мужа, начинающего художника, у которого на следующий день открывалась первая персональная выставка. Предчувствуя, чем должна была закончиться эта встреча, Линкольн ужасно нервничал. У него даже возникло желание отказаться от приглашения, мотивируя это срочными делами, но он всё же подавил в себе приступ малодушия. Доехав до границы фешенебельного района, где проживала семья Шайлы, он отпустил водителя и дальше шёл пешком, ориентируясь по электронной карте в телефоне. В итоге всё получилось лучше, чем он ожидал. Девушка, уже имевшая определённый сексуальный опыт, контролировала процесс и, казалось, даже получала от него удовольствие, несмотря на неопытность своего партнёра. Сам Честер был слишком взволнован, чтобы говорить о каких-то ярких ощущениях. Вернувшись домой, он уединился в ванной и долго рассматривал себя в зеркале. До этого Линкольн не задумывался о том, как выглядит, и теперь, пристально вглядываясь в своё отражение, пытался понять, что могло привлечь в нём Шайлу. Он видел перед собой высокого смугловатого юношу с чистой кожей и правильными чертами лица. Пряди густых тёмных волос, падающих на высокий лоб, выразительные карие глаза, хорошо очерченный рот – всего этого было вполне достаточно, чтобы добиться успеха у противоположного пола. Тем не менее, Честер не относился к числу людей, умеющих объективно признавать свои достоинства, поэтому вопрос, заданный им самому себе, оставался без ответа. Мысль о том, что его могут воспринимать в первую очередь как наследника богатой и могущественной семьи, его не посещала.

Теперь Линкольн стал часто приезжать в дом родителей Шайлы, пользуясь их отсутствием. Однако по мере того, как любовный опыт Честера рос, в его отношениях с девушкой стали проявляться разногласия. Шайлу раздражало, что её парень по-прежнему не хочет, чтобы его водитель знал, куда он ездит, и начинает собираться в дорогу как минимум за час до прихода кого-то из её родных. Тот факт, что она встречается с будущим главой огромной интернациональной корпорации, не особенно волновал девушку. Она привыкла, что в её круг общения входили молодые люди из семей с высоким статусом, к тому же была ещё слишком юна, чтобы строить серьёзные планы на будущее. В Честере ей нравилась именно его непохожесть на тех, с кем она обычно проводила время, его эрудиция и начитанность в сочетании с удивительной наивностью. У Шайлы не было ни достаточного опыта, ни желания для того, чтобы попробовать разобраться в происходящем в душе Линкольна. Ей хотелось веселья и новых эмоций, но всё то, что поначалу увлекало и забавляло, вскоре приелось и вызывало недовольство. Честер и сам ощущал некоторый дискомфорт. Подруги Шайлы, которых она несколько раз приглашала присоединиться к ним в ресторане, чтобы разнообразить общение, были ему неинтересны. Он не понимал, о чём с ними разговаривать, и тяготился необходимостью отвечать на вопросы о жизни «в такой богатой семье». Трижды они ходили вместе на вечеринки. Глядя на загорелую не обременённую комплексами молодёжь, самозабвенно танцующую после нескольких коктейлей, он особенно остро чувствовал собственную чужеродность. Лишь нежелание бросить свою девушку в одиночестве удерживало его на месте. К тому же, чем меньше времени оставалось до конца августа, тем больше беспокоил Честера вопрос о том, во что превратятся их отношения после возобновления учёбы. Он знал, что не сможет целиком посвящать встречам с Шайлой оба выходных в неделю. Ему было необходимо заниматься, да и частые отлучки из дома однозначно вызвали бы реакцию со стороны Линкольна-старшего, привыкшего, что сын практически весь уик-энд проводит в своей комнате за книгами. Возможность же рассказать отцу о девушке или представиться её родителям казалась ему абсолютно нереальной по причине, которую он сам до конца не осознавал. Наконец, после долгих раздумий Честер решил поделиться своими сомнениями с Шайлой. Одним днём он приехал к ней, настроенный на серьёзный разговор, не замечая ни выражения лица открывшей дверь хозяйки, ни тона, которым она к нему обращалась. Он попросил девушку сесть напротив себя за стол и, не тратя время на предисловия, словно желая поскорее высказать всё накопившееся, заговорил. Некоторое время Шайла слушала его, не перебивая, а потом поднялась из-за стола и сделала какое-то странное движение рукой, заставившее Линкольна оборваться посреди фразы. «Я думаю, ты зря так нервничаешь, нам всё равно придётся расстаться», – произнесла она, и слова эти, такие простые и неожиданные, тяжёлым грузом рухнули на грудь Честера, заставив сердце судорожно подпрыгнуть. Ошеломлённый, путаясь и сбиваясь, он начал спрашивать о причинах, одновременно чувствуя бессмысленность своих попыток что-либо изменить. Шайла с видимой неохотой стала перечислять то, что её не устраивало – было видно, что она уже всё для себя решила, и необходимость давать пояснения вызывала у неё раздражение. Какое-то время Честер ещё пытался найти в её словах надежду, перебивал девушку, доказывая, что готов измениться, но произносимое им падало в пустоту, не находя ответа. Он плохо помнил, как звонил шофёру, шёл до машины, почти не помнил обратную дорогу. Приехав домой, он поднялся в свою комнату и повалился на кровать. Мысль о том, что ещё вчера необходимость ходить с Шайлой на вечеринки и общаться с её друзьями вызывала у него неудовольствие, теперь казалась абсурдной. Сейчас он был готов на всё, лишь бы изгнать пустоту, без остатка заполнившую его душу, пустоту, давившую изнутри и вызывавшую боль, граничившую с физической. Честер мучительно напрягал мозг в попытках найти выход, перебирал в уме десятки стратегий поведения. Поначалу они казались ему разумными, несущими надежду, но проходило несколько минут и его охватывало сознание безнадёжности этих выкладок. Обессиленный и истощённый, он уснул, а проснувшись, обнаружил, что всю его комнату заливал густой багровый свет заходящего солнца. Последние лучи клонящейся к закату звезды падали через окно на поверхность письменного стола, и в этом почему-то было столько тяжести и безысходности, что Честер заплакал. Слёзы немного притупили боль, и он заставил себя сползти с кровати и добраться до ванной. До прихода отца оставалось ещё достаточно времени, но Линкольн хотел исключить любую возможность того, что тот заметит на его лице следы пережитого в этот день. Вернувшись в комнату, он снова лёг на кровать и замер, прислушиваясь к собственным ощущениям. Им овладела апатия. Ему не хотелось ничего делать, но оставаться наедине со своими мыслями было ещё невыносимее. Честер слабым голосом произнёс несколько слов, включив телевизор, чего практически никогда не делал ранее. Какое-то время он бездумно переключал каналы движениями указательного пальца в воздухе, а потом погасил экран. Он несколько раз вставал, доставал из шкафов любимые книги, открывал учебники, но слова расплывались перед глазами, и ему приходилось по несколько раз перечитывать одну и ту же фразу, чтобы вникнуть в её смысл. Незадолго до того часа, когда его отец обычно приезжал домой, он постелил постель и выключил в комнате свет – меньше всего в тот момент ему хотелось общаться с кем бы то ни было. Он сколько-то пролежал без сна, а затем незаметно сам для себя задремал. Линкольн проснулся посреди ночи с мыслью о том, что не знал, как ему жить дальше. Он не представлял, как выдержит ещё один год в Гейтс-Фоллз с уроками, домашними заданиями, настольным теннисом и этой пустотой внутри, как станет общаться с учителями и одноклассниками, ни с одним из которых не сможет поделиться своей тоской. Честер не мог даже подумать, что для большинства его сверстников произошедшее с ним не стоило бы и выеденного яйца. В его личном мире это стало трагедией.

Линкольн больше ни разу не звонил Шайле, хотя некоторое время после разрыва с трудом сдерживался от того, чтобы набрать её номер. Из своих первых личных отношений он вынес то, что никогда впредь не хотел бы испытать подобную боль. Отныне, решил Честер, он будет предпринимать всё, чтобы этого избежать. Майкл Линкольн ни на секунду не заподозрил, что с его сыном происходило что-то неладное. Приученный к дисциплине, Честер усилием воли заставил себя не выбиваться из привычного распорядка. Поначалу ему тяжело было сосредоточиться на занятиях, но спустя некоторое время он даже обрёл в этом облегчение. Интенсивная интеллектуальная работа позволяла отвлекаться от тягостных мыслей, и в школу Линкольн вернулся в относительно стабильном состоянии. С первого же дня он полностью погрузился в учёбу. Воспоминания о Шайле преследовали его всё реже и реже, а с наступлением зимы Честер неожиданно осознал, что был даже рад приобретённому опыту. Теперь он понимал, что выбирать спутницу жизни нужно руководствуясь не любовью, но логикой и здравым смыслом, и в дальнейшем намеревался следовать исключительно этому принципу. Порой ему казалось, что события лета произошли с кем-то другим, ведь сам он, находясь в здравом уме, никогда не стал бы мыслить и вести себя подобным образом, напрочь позабыв о главной цели своего существования. В конце учебного года Честер блестяще сдал выпускные экзамены, а полтора месяца спустя, продемонстрировав не менее достойные результаты, стал студентом одного из престижнейших Университетов страны, поступив на факультет Финансов и Менеджмента. Будущий глава корпорации обязан был умело управлять деятельностью её многочисленных филиалов и знать законы рынка – в этом мнения отца и сына Линкольнов полностью совпадали.

Вопреки ожиданиям Честера, учёба в Университете отнимала у него меньше времени, чем школьные занятия. Теперь он изучал только узкоспециализированные дисциплины, к тому же здесь не было ни факультативов, ни интенсивных спортивных нагрузок, как в Гейтс-Фоллз. Освоившись с особенностями студенческой жизни, Честер начал ещё активнее вникать в деятельность «Линкольн Индастриз». Наставником его стал сам Алекс Беннингтон, правая рука Майкла Линкольна, держатель второго по величине пакета акций корпорации. Всё ещё крепкий для своих семидесяти, с отменной скоростью реакций и изощрённым умом, Беннингтон начинал свою карьеру вместе с отцом Майкла и в кругу своих подчинённых слыл живой легендой. Долгие вечера они проводили за разбором схем работы «Линкольн Индастриз». В какой-то момент Честер с удивлением понял, что этот значительно старший человек вызывает у него всё большую и большую симпатию, причём не только как профессионал, но и как личность. Беннингтону также нравилось их совместное времяпрепровождение. У него был внук возраста Честера, но, в отличие от последнего, он не проявлял интереса ни к чему, кроме развлечений золотой молодёжи. Алексу импонировали трудоспособность и гибкость мышления его подопечного, к тому же, он чувствовал в нём одиночество, которое сам нередко испытывал подобно многим пожилым людям. Майкл Линкольн был весьма доволен, слушая отчёты об успехах сына. Всё шло по задуманному им плану, и счастье заключалась в том, чтобы неукоснительно следовать намеченным путём.

В конце первого года учёбы Честер сошёлся со своей одногруппницей Стейси Морган. Он сразу обратил внимание на эту девушку, благодаря её ответам и докладам, свидетельствующим об умении глубоко и нестандартно мыслить. К тому же её спокойствие и рассудительность в общении выгодно выделялись на фоне остальных сокурсниц. Как обычно, Линкольн держался особняком, ни с кем не заводя тесных знакомств, и он не мог не отметить, что Стейси также не выказывала стремления присоединяться к какой-либо компании. Всё это нравилось Честеру, однако он не решался сделать первый шаг в стремлении сблизиться с девушкой. К врождённой неуверенности теперь примешивался ещё и страх разочарования, возникший после истории с Шайлой. Линкольн боялся, что его попытка завязать отношения не встретит взаимности, либо же, что было бы ещё хуже, будет высмеяна. Он слишком хорошо помнил свою реакцию на разрыв. Отныне для того чтобы начать предпринимать какие-то действия, ему необходима была твёрдая убеждённость в том, что его интерес взаимен.

Вплоть до того апреля они со Стейси не сказали друг другу и сотни слов, поэтому для Честера стало большой неожиданностью то, что девушка сама подошла к нему в перерыве между занятиями. Она попросила его помочь ей разобраться с темой, которая обсуждалась на лекции, где она отсутствовала. Они встретились в университетском кафе и провели там несколько часов, из которых большую часть времени обсуждали вещи, весьма далёкие от биржевых игр. Уже позже, сравнивая Стейси и Шайлу, Линкольн нашёл, что они были полными противоположностями. Внешне Стейси напоминала ему мать. Ростом чуть ниже Честера, она выделялась стройной фигурой, мягкими чертами лица и большими карими глазами. Даже пшеничного цвета волосы, спускавшиеся до лопаток, цветом и длиной были почти такими же, как и у Вирджинии. Что же касается внутреннего мира, то в отличие от Шайлы, не питавшей страсти к чтению, юная мисс Морган оказалась большой любительницей литературы, которая и стала основной темой их первой беседы. Для Честера с его минимальным опытом общения с женским полом явился открытием тот факт, что с девушкой можно было общаться на равных. Его рассказы о книгах и музыке нравились Шайле, но лишь с точки зрения их непривычности. Стейси, напротив, высказывала свои собственные комментарии по поводу услышанного, и наблюдения эти удивляли Линкольна своим юмором и оригинальностью. Они стали встречаться во время больших перерывов, сидя в кафе или неспешно прогуливаясь по университетскому парку, разговаривая о литературе, музыке и живописи, и встречи эти постепенно приобретали для обоих всё большее и большее значение. Находясь рядом со Стейси, Честер совершенно не ощущал дискомфорта, сопровождавшего последний период его общения с Шайлой. Где-то на интуитивном уровне он чувствовал, что эта девушка именно тот человек, с которым он сможет спокойно идти к своей цели, уверенный, что его не будут ждать потрясения, однажды уже всколыхнувшие его существование. Именно эта уверенность и позволила Честеру пригласить одним днём Стейси в ресторан. Девушка, не раздумывая, согласилась. Там за ужином они наконец-то рассказали друг другу о себе. Отцом Стейси оказался Стивен Морган, известный финансист, имя которого Честер несколько раз слышал от Майкла, причём всегда в положительном контексте. Это было весьма показательным, ведь при всей своей тяге к власти Линкольн-старший сохранил в себе способность давать объективные оценки людям, которые того заслуживали. Стейси с детства увлекалась творчеством, занималась в литературной мастерской при школе и писала стихи. Однако, когда пришло время определяться с высшим образованием, она к радости семьи приняла решение последовать по стопам отца. Свой выбор она объяснила тем, что не считала себя достаточно талантливой, чтобы заниматься исключительно искусством, к тому же девушка её положения должна была иметь серьёзную профессию. Впрочем, в разговоре с Честером Стейси призналась, что руководствовалась в основном желанием порадовать отца. Стивен Морган не имел наследников мужского пола, которые бы могли продолжить его деятельность, и, несмотря на то, что он любил свою дочь и уважал её решения, было видно, что финансист переживал из-за невозможности разделить своё дело с родным по крови человеком. Честер слушал девушку, и с каждой новой подробностью удивление его становилось всё больше и больше. Его поражало, насколько схожими были их взгляды, как спокойно они оба жертвовали своими желаниями во имя интересов семьи. Они расстались далеко заполночь, договорившись увидеться вновь на следующий день. Всё, что происходило между ними затем, тоже совершенно не напоминало краткосрочный роман с Шайлой. Как и Линкольн, Стейси абсолютно не интересовалась клубами и прочими популярными в среде богатой молодёжи местами. Вместе они гуляли по набережной, ходили в музеи и на выставки, наведывались в мало кому известные книжные лавки, которые в своё время показала сыну Вирджиния. Теперь Честер не чувствовал никакой неловкости от того, что кто-то может узнать об их общении, напротив, стремясь закрепить свои позиции, он решил познакомить Стейси с отцом, мысль о чём ранее могла бы вызвать у него ужас. Линкольн-старший одобрил выбор сына, и последовавшая встреча оправдала все ожидания Честера. Майкл весьма благосклонно отнёсся к Стейси и в течение всего вечера задавал ей вопросы о работе её отца, учёбе и планах на будущее. Не последнюю роль в этом сыграло уважение главы «Линкольн Индастриз» к личности Стивена Моргана, однако главной причиной, обуславливающей его отношение к дочери известного финансиста, было то, что он сразу же понял, что привлекло его отпрыска в Стейси. В своё время он сам выбирал жену подобным образом, и потому не мог не поддержать Честера. Все трое расходились вполне удовлетворённые проведённым вместе временем, но Честер никогда не узнает о том, что в ту ночь Майкл Линкольн впервые в своей жизни увидел во сне Вирджинию. Она явилась ему такой, какой была при их первой встрече, в белом открытом платье, с улыбкой в уголках рта и глазами, где пряталась грусть, которую так никто и не смог разглядеть. Этот образ был настолько живым, что сердце спящего дёрнулось, на секунду сбившись с привычного ритма. Проснувшись утром, Майкл ничего не помнил из своего сна, лишь непривычное чувство утраты не давало ему покоя, пока он следовал из спальни в гимнастический зал. После получаса физических упражнений оно полностью исчезло, и когда глава корпорации выходил из душа, уже ничто не стояло на его пути к новым свершениям.

Первый секс у Честера и Стейси состоялся в её квартире, которую чета Морганов преподнесла дочери в подарок ко дню окончания школы. Из предыдущих бесед Линкольн знал, что любовный опыт девушки несколько превышал его собственный, однако, как ни странно, это не вызывало у него особого волнения. Всё та же интуиция подсказывала, что сложившееся между ними взаимопонимание будет поддержано и на физиологическом уровне. В их любви было больше рассудочности, чем страсти, больше стремления доставлять удовольствие другому, нежели упоения собственными ощущениями, и это вполне устраивало обоих. Вскоре выяснилось, что в отношениях им подходила скорее роль партнёров, а не любовников. Секс являлся лишь приятным дополнениям к их встречам, которые они теперь часто стали посвящать совместной подготовке к тестам, зачётам и экзаменам. Порой они могли обсудить что-то из новостей искусства, а иногда просто лежали рядом друг с другом, каждый погружённый в свою книгу. Вместе они проводили не так уж и много времени, учитывая всё возрастающее вовлечение Честера в дела «Линкольн Индастриз». Впрочем, ни его, ни её это не угнетало. Стейси, не слишком тяготевшая к общению с окружающими, вполне комфортно чувствовала себя наедине с собой, довольствуясь нечастыми визитами к нескольким подругам, с которыми познакомилась в годы учёбы в школе. Честера радовало сложившееся положение вещей. В Стейси он обрёл поддержку, без которой ему было бы значительно труднее идти к желанной независимости. Расставаясь с девушкой во время своих заграничных поездок с отцом или Беннингтоном, он не испытывал никакой грусти, зная, что по возвращению найдёт её там же, где она и должна быть. Они жили в полном согласии, устремив глаза в завтрашний день, даже не испытывая нужды в том, чтобы делиться друг с другом горестями и страхами прошлого. Значение имело лишь то, что несло с собой будущее, и оба были готовы делать всё для того, чтобы оно пришло к ним стабильным, таким же, как и настоящее.

Четыре года после начала отношений Честера и Стейси пробежали незаметно. Оба много занимались, тем охотнее получая знания, чем больше возможностей для их практического применения у них появлялось. За это время Линкольн полностью освоился в роли будущего главы корпорации и даже разработал несколько проектов новых направлений её деятельности, вызвавших интерес у отца и Алекса Беннингтона. В частности, Честер предлагал обратиться к потребностям представителей среднего класса, желающим обезопасить своё имущество от посягательств различных криминальных элементов. Живя в обществе, где преступность являлась едва ли не нормой, и уровень её всегда оставался стабильно высоким, эти люди готовы были не раздумывая платить за защиту своих автомобилей, квартир и домов. С одобрения отца и при поддержке Беннингтона Честер возглавил отдел по разработке нового типа охранных систем. Целью было создать продукцию, которая, обладая высоким уровнем надёжности, отличалась бы умеренной себестоимостью. Линкольн понимал, что, завоёвывая внимание людей со средним достатком, он открывал для корпорации новые горизонты, а, соответственно, и пути к колоссальным прибылям. Ставку он решил сделать на молодых специалистов, относительно недавно работавших в «Линкольн Индастриз» и ещё не привлекавшихся к серьёзным проектам. Расчёт оказался верен. Благодаря нескольким нестандартным решениям, отделу за два года удалось создать опытный экземпляр системы безопасности нового типа. Последняя имела способность анализировать поведение людей, оказывавшихся в непосредственной близости с охраняемым объектом, и в случае наличия потенциальной угрозы препятствовала всяческой возможности проникнуть внутрь. Нечто подобное уже было спроектировано «Линкольн Индастриз» при создании концепции «умного дома», однако новая разработка обладала одним неоспоримым преимуществом: охранная система Честера являлась автономной и потому стоила сравнительно недорого, тогда как в «умных домах» всё было взаимосвязано между собой, и функционирование любого элемента напрямую зависело от работы всех остальных. В серийное производство новинку запустили лишь через полтора года после проведения тестирования, однако опытный Майкл Линкольн сразу же разглядел всю её перспективность. Никто, включая самого Честера, не знал, какое значение имел его успех для главы корпорации. Отныне Линкольн-старший был твёрдо уверен, что его сын станет достойным продолжателем семейного дела и, вполне возможно, откроет в нём новые направления. Стейси тоже не имела времени на скуку, активно постигая премудрости рыночных отношений под руководством отца. Несколько раз молодые люди ездили вдвоём на отдых за границу. Это, правда, было скорее данью устоявшейся традиции, ведь будучи поглощёнными каждый своим делом, они не нуждались в том, чтобы переключаться на что-либо другое. Отношения их оставались ровными и стабильными. Родные Стейси очень хорошо приняли Честера в качестве потенциального мужа девушки. Перспектива породниться с наследником баснословных капиталов семьи Линкольнов выглядела весьма привлекательной, к тому же мистер Морган подметил схожесть характеров молодых людей и то, насколько комфортной она делала их совместную жизнь. Университетские экзамены оба сдали прекрасно, практически без напряжения, что было неудивительным, учитывая пять лет регулярной и продуктивной работы. В честь получения дочерью диплома в доме Морганов организовали вечеринку, и именно на ней Честер предложил Стейси стать его женой. Четыре проведённых вместе года стали для него достаточным сроком, чтобы прийти к необходимости узаконить их отношения, к тому же Линкольн понимал, что в обозримом будущем им вряд ли представится лучшая возможность это сделать. По окончанию учёбы оба планировали полностью сосредоточиться на своей работе, поэтому Честер предпочитал совершить церемонию как можно скорее, чтобы впоследствии иметь возможность сконцентрироваться исключительно на делах корпорации. Стейси согласилась, не колеблясь. Предложение руки и сердца она восприняла без удивления, как приятное, но ожидаемое событие. Начались приготовления к свадьбе, причём основную роль в них играла миссис Морган. И её дочь, и Честер весьма смутно представляли себе предстоящее празднество, да и вообще не жаждали никаких пышных торжеств. Бракосочетание должно было состояться двумя месяцами позже дня, когда пара сообщила родным о своём решении. Затем Честер планировал отправиться в свадебное путешествие куда-нибудь на Острова, чтобы по возвращению с головой погрузиться в работу над новыми проектами «Линкольн Индастриз». Не так давно ему исполнился двадцать один год, голову его переполняли идеи, и он, наверное, мог бы даже назвать себя счастливым человеком, если бы позволял себе об этом задумываться.

О том, что его отец болен раком предстательной железы, Честер узнал за месяц до свадьбы, когда на внешнем виде Майкла уже стали отражаться признаки пожиравшего его недуга. Линкольн-старший всегда следил за своим здоровьем и физической формой и потому при первых же признаках заболевания сразу обратился к специалистам. Результаты обследования были неутешительными. Опухоль оказалась злокачественной, а метастазы в организм поступали с такой интенсивностью, что за каких-то две недели Майкл похудел на несколько килограммов и постарел на десяток лет. В попытке избежать хирургического вмешательства врачи назначили ему курс облучения, и именно в этот период Линкольн решил рассказать всё Честеру, который и так уже начал замечать тревожащие перемены во внешности отца. Майкл допускал, что не сможет выиграть схватку с болезнью, и хотел, чтобы сын был готов в скором времени принять бразды правления корпорацией. Честер нашёл в себе силы спокойно выслушать Линкольна-старшего и пообещал ему, что станет выполнять все рекомендации Алекса Беннингтона в период пребывания Майкла в клинике, однако в душе его поразило сказанное. Он был потрясён не столько тем фактом, что речь шла о жизни родного человека, сколько осознанием того, какие изменения это могло внести в тщательно распланированную картину его дальнейшего существования. Два дня спустя Майкл Линкольн на частном самолёте отправился на Континент, где его ждало лечение в одной из лучших клиник мира, специализировавшейся на раковых заболеваниях. В его отсутствие пустующее место главы «Линкольн Индастриз» в зале заседаний занял Алекс Беннингтон, Честер же расположился по правую руку от кресла отца. В сложившихся обстоятельствах одной из своих главных задач Беннингтон считал поддержание стабильности работы корпорации и сохранение доверия акционеров, поэтому Честер на время был вынужден отказаться от продвижения своих проектов, сосредоточившись на анализе деятельности многочисленных заграничных филиалов, отчёты которых теперь каждое утро ложились на его стол. Свадьбу со Стейси пришлось отложить на неопределённый срок. Девушка старалась как можно больше времени проводить с женихом, всячески его поддерживая, но даже с ней Честер не мог поделиться происходившим в своём сознании. Он регулярно связывался с Майклом по телефону, обсуждал с ним положение дел в корпорации и его здоровье, был рад слышать, что врачи констатировали некоторое улучшение в состоянии больного под влиянием облучения. После одного из таких разговоров он поймал себя на том, что не испытывал настоящего страха за жизнь отца. Дело было, конечно же, не в том, что Честер стремился как можно быстрее оказаться в роли главы корпорации, напротив, он искренне желал, чтобы всё шло своим чередом, вполне удовлетворяясь своим местом на данном этапе. Проблема заключалась в том, что мысли о болезни Майкла и связанных с ней физических страданиях не вызывали у него тех жалости и сочувствия, о которых он так часто читал в любимых книгах. Честер пытался понять причину своих реакций, но не находил ответа. Спасением от этих размышлений для него в очередной раз стала работа, в которой, учитывая сложившуюся обстановку, не было недостатка.

Два месяца спустя начала болезни Майкл Линкольн окончил все курсы облучения и вернулся домой. Он полностью лишился бровей и волос на голове, кожа его приобрела желтоватый оттенок, у него растрескались ногти, и всё же в нём чувствовалось больше энергии, чем до поездки на Континент. Врачи назначили ему множество общеукрепляющих препаратов и настоятельно рекомендовали воздержаться от любых нагрузок. Однако уже через несколько дней после возвращения Линкольн затребовал к себе отчёты по работе корпорации за период его отсутствия. Он понимал, какие эмоции могло бы вызвать его появление на совете директоров, однако не допускал и мысли о том, чтобы устраниться от дела, которому посвятил всю жизнь. Ремиссия заняла около трёх недель, а потом затаившаяся ненадолго болезнь нанесла ещё один удар. Майкл слабел на глазах, и теперь лишь операция могла дать ему хоть какой-то шанс на выживание. Впрочем, вероятность положительного исхода выглядела весьма небольшой, и Линкольн первым был готов это признать. Честер каждый вечер навещал отца, и посещения эти оставляли у него гнетущее чувство. Человек, которого он видел лежащим в палате, мало чем напоминал того, к которому он так привык. Они разговаривали немного, и дело было не только в том, что у больного не хватало на это сил. Лишённый возможности руководить корпорацией, долгими часами предоставленный сам себе, он волей неволей стал задумываться о лежащей у него за плечами жизни. Майкл не верил в бога и загробную жизнь, он никогда не нуждался в религии и не испытывал ужаса перед смертью, целиком занятый строительством своего царства в этой единственной известной ему реальности. И всё же, оказавшись перед лицом небытия, Линкольн почувствовал страх, животный страх существа, осознавшего, что совсем скоро ему предстоит раствориться во всепоглощающей черноте, исчезнуть не только для других, но и для себя самого. В глубинах космоса роботы, сошедшие с конвейеров его корпорации, исследовали просторы далёких миров, начинённые электроникой «Линкольн Индастриз» спутники кружили над планетой, заполненной механизмами того же производства, его сын был готов занять место на троне и продолжить расширять созданную им империю – ничто из этого не приносило умиротворения душе Майкла Линкольна. Впадая в забытье под влиянием транквилизаторов, он видел Вирджинию и Честера. В этих снах они заходили к нему в палату и садились по обе стороны кровати. Он рассказывал им о своих страхах, они брали его за руки, и уродливые сгустки чёрных мыслей съёживались и исчезали где-то в дальних углах. Потом действие успокаивающего заканчивалось, и Линкольн возвращался в реальный мир. Его встречала физическая боль, но и она меркла, когда Майкл вспоминал, что жена его давно мертва, а при встречах с сыном он никак не может подобрать нужные слова, чтобы объяснить, что чувствует. За мгновение до начала операции врач приблизил к его лицу пластиковую маску, и внутри неё Майкл отчётливо увидел чёрную дыру, откуда нет возврата. «Боже, как же страшно», – успел подумать он, и это стало последней мыслью миллиардера перед тем, как пустота поглотила его сознание. Изнурённый болезнью организм не выдержал хирургического вмешательства, и Майкл Линкольн скончался на операционном столе, не дожив нескольких суток до своего пятьдесят пятого дня рождения.

Похороны главы «Линкольн Индастриз» состоялись дождливым ноябрьским днём. Отдавая дань приличиям, проводить покойного пришли даже те, с кем он практически не общался в последнее время своей жизни. В числе собравшихся на кладбище были супруги Делсон, их сын Фредерик, дядя Честера, Стейси с родителями, все члены совета директоров корпорации. Почти никто из них не испытывал искренней скорби по усопшему, предпочитавшему не поддерживать с людьми близких отношений. Исключение составлял разве что Алекс Беннингтон, прошедший с Майклом немало битв за господство на мировом рынке. В течение всей церемонии Честер выглядел отрешённым. Он машинально отвечал на соболезнования, объятия и рукопожатия, однако мысли его были далеко от происходящего вокруг. Линкольн думал, что, в конце концов, он убедился в том, к чему жизнь подталкивала его все предыдущие годы. Теперь он знал, что в этом мире не существовало никаких гарантий спокойствия и благоденствия. Ни деньги, ни власть не могли защитить человека от душевных ран, мук болезней, ухода близких или собственной преждевременной смерти в расцвете сил. Бытие, которое веками пытались объяснить философы и богословы, на самом деле было безбрежным океаном хаоса. Своё плавание по нему люди начинали на кораблях, построенных из иллюзий и мечтаний, но первый же сильный шторм вдребезги разбивал эти непрочные суда. Упрямство свойственно человеческой природе, и выжившие после крушения не переставали вести борьбу со стихией. Изо всех сил стараясь удержаться на воде, они подплывали к обломкам своих кораблей. Кому-то доставались совсем маленькие доски, и они просто цеплялись за них, без устали гребя ногами, ежесекундно рискуя быть схваченными судорогой и пойти ко дну. Другим везло больше, их находки были достаточно широкими, чтобы взобраться на них как на плот, и они продолжали свой путь в никуда, помогая себе руками, а порой и доской, оставшейся от канувшего в бездну собрата по несчастью. Почти все эти люди со временем забудут, с чего начиналось плавание, и их жалкие средства передвижения станут казаться им естественными и даже достаточно комфортными. Немногие будут осознавать, что от смертоносной пучины их отделяет лишь жалкий кусок обшивки, которая на самом деле не существует, и только у единиц хватит мужества прекратить ненужное сопротивление, соскользнув в тёмную воду. Честер завидовал этим последним, одновременно понимая, что у него не было достаточно сил, чтобы последовать их примеру. Он просто стоял и смотрел на мёртвое лицо лежащего в гробу Майкла Линкольна. Океан растворил в себе его отца, но это не вызывало у него ни скорби, ни боли. Таков был порядок вещей в мире, и краем сознания он всегда знал об этом. В какой-то момент рука Стейси сжала его предплечье, и Честер спросил себя, сможет ли он так же спокойно смотреть на её тело. Отвёт пришёл словно бы сам собой, и он нёс такое бремя одиночества, что Линкольн пошатнулся. Его отвели в сторону, усадили на принесённый кем-то складной стул, дали воды. Честер прикрыл глаза, и в это время священник начал читать заупокойную молитву…

На следующее утро он поехал на кладбище, чтобы возложить цветы на могилу отца. Затем Честер вернулся домой, выключил все телефоны и так в полном уединении провёл три дня, ни разу не ступив за порог. Ни Стейси, ни Беннингтон не нарушали его затворничества, выполняя данное ими обещание. Как и после смерти матери, Линкольну необходимо было время, чтобы окончательно смириться с ещё одной потерей, но если тогда из его жизни уходили мечты, то сейчас он прощался с реальным миром. На четвёртый день он встал со своей кровати, сорок минут провёл в гимнастическом зале, принял душ и позвонил Беннингтону. Ровно в полдень он вошёл в зал заседаний «Линкольн Индастриз», чтобы под пристальными взглядами собравшихся занять место в пустом кресле во главе стола.

Майкл Линкольн без сомнения был бы счастлив, узнай он, насколько быстро его сын освоился с ролью главы одной из могущественнейших корпораций мира. Честер понимал, что в первое время ему предстоит столкнуться с некоторой настороженностью со стороны представителей совета директоров, и потому одной из основных своих задач полагал чёткое определение приоритетов дальнейшей деятельности «Линкольн Индастриз». Основной акцент он планировал сделать на постепенной адаптации продукции корпорации к нуждам и материальным возможностям людей среднего достатка. Разработанная под его руководством охранная система нового типа могла служить весомым аргументом в пользу данного направления. Работа в этой области была поручена уже знакомой Честеру команде молодых специалистов. Линкольну также пришлось выдержать несколько серьёзных экзаменов в виде встреч с представителями правительства, Национального Космического Агентства и двумя крупными магнатами с Континента, связанными с его отцом многолетними деловыми отношениями. В результате все участники этого общения, независимо друг от друга, отметили уверенность и компетентность молодого Линкольна, продемонстрированные им в обсуждении важных финансовых вопросов. Они не знали, что Честер был обязан этому не столько постоянной поддержке Беннингтона, сколько всепоглощающему желанию утопить в работе мысли о безысходности своего существования. Линкольн сильно изменился со дня похорон отца. Стейси, теперь жившая в его доме, принимала периодически проступавшее у него на лице выражение суровой сосредоточенности за скорбь, не догадываясь, какие демоны поселились в душе её жениха. Целый день он проводил в своём кабинете на двадцать пятом этаже сердца корпорации, но и это не всегда спасало его от приступов бессонницы. Часто, неподвижно лёжа рядом со Стейси во тьме своей спальни, Честер вновь и вновь возвращался в мыслях к образу океана, явившегося ему на кладбище, и в эти минуты он был готов поменяться местами с последним нищим, уверенным, что он стоит на твёрдой земле. По утрам после таких бдений Линкольн ощущал себя вымотанным и опустошённым, и ему приходилось усилием воли загонять свои чувства глубоко внутрь, чтобы не обнаружить их перед окружающими. Потом наступал наполненный работой день, и горечь вновь пережитых воспоминаний отступала. Следующие несколько ночей Честер спал без сновидений, а потом бессонница неизбежно возвращалась. Несмотря на соблазн, он ни разу не прибегнул к снотворному, опасаясь оказаться в зависимости от таблеток. Ещё более ему претила мысль обратиться к психологу и выслушивать рекомендации человека, не имеющего никакого понятия о том, что представляет собой жизнь. Честер плыл на своей доске по тёмной воде, стараясь не смотреть вниз, обратив взгляд к недостижимому горизонту.

Ресторан «Сайлент Бэй», куда Линкольн ежедневно ездил обедать, находился в трёх кварталах от главного офиса корпорации. Когда-то это место показал ему отец, и вместе они провели в нём немало часов в перерывах между бесконечными сражениями за процветание «Линкольн Индастриз». Честер никогда не был привередливым гурманом, его, скорее, привлекала бережно поддерживаемая атмосфера покоя и уюта, ставшая фирменной особенностью заведения. Сюда приходили для того, чтобы снять напряжение в середине или в конце рабочего дня, расслабиться, ненадолго отвлёкшись от суеты деловой жизни. Внутри ресторана даже в светлое время суток царил полумрак, звуконепроницаемые стены полностью изолировали посетителей от уличного шума, в интерьере преобладали приятные для глаза цвета. Из колонок стереосистемы здесь всегда приглушённо звучала неспешная инструментальная музыка, которой еле слышно вторило журчание воды в небольшом фонтанчике в дальнем углу зала. Столики в «Сайлент Бэй» располагались таким образом, что у сидящих за ними при любом наплыве людей возникало ощущение уединения, кроме того, к услугам желающих было несколько отдельных кабинок. Одну из них Майкл Линкольн в своё время зарезервировал за собой ежедневно с половины второго до половины третьего пополудни, теперь же пользоваться ею стал его сын. Честер любил это заведение, в нём он чувствовал себя не владельцем миллиардного состояния, а обыкновенным человеком. Последнему в немалой степени способствовал местный персонал, одинаково вежливо и приветливо относившийся к любому посетителю, несмотря на его статус. В ресторан Линкольн ездил самостоятельно. Ни память о судьбе матери, ни осознание собственного общественного положения не могли заставить его постоянно прибегать к услугам водителя. Ко всем опасностям, связанным с самостоятельным передвижением, Честер относился с фатализмом человека, убедившегося в невозможности изменить предначертанную ему судьбу. Линкольн всегда очень внимательно управлял автомобилем, не позволяя себе отвлекаться на мысли о делах корпорации, но эта сосредоточенность в одиночестве салона была для него во много раз привлекательнее, чем возможность размышлять о текущих проектах в присутствии, пускай и молчаливом, постороннего человека.

В тот ясный тёплый день в конце апреля Честер, как обычно, приехал в «Сайлент Бэй» к половине второго и занял своё привычное место в отгороженном от зала помещении. В ресторане не было принято утомлять посетителей долгим ожиданием, и уже через минуту после того, как Линкольн вошёл внутрь, раздвижная дверца кабинки поползла в сторону. Честер поднял глаза, и слова приветствия неожиданно застряли у него в горле. Ограниченный жёстким расписанием своей жизни, он не часто сталкивался с незнакомыми людьми, да и мало кто из них способен был привлечь его внимание, но в лице девушки, приблизившейся к его столику с меню в руках, было нечто, от чего по телу Линкольна пробежала дрожь. Это был тот тип внешности, когда правильные черты казались подсвеченными изнутри некой тихой печалью, придававшей им неизъяснимое очарование. Глубокие тёмные глаза, высокие скулы, тонкий изгиб губ, черные волосы, схваченные на затылке гребнем – Честер не мог оторваться от лица официантки. Девушка улыбнулась, поздоровалась и протянула ему меню. Будто со стороны, Линкольн услышал свой голос, отвечающий на приветствие. Последующие примерно полчаса он провёл в полубредовом состоянии. Честер автоматически выбирал какие-то блюда, озвучивал заказ, пережёвывал и глотал еду, совершенно не чувствуя вкуса. Он и сам не знал, где были в тот момент его мысли. И лишь когда официантка принесла ему счёт, Линкольн неожиданно произнёс: «Я раньше не видел вас здесь, наверное, вы работаете недавно?» – «Да, я только что окончила стажировку, сегодня мой первый рабочий день», – девушка снова улыбнулась, казалось, нисколько не удивлённая вопросом. «Спасибо вам», – внезапно охрипшим голосом сказал Честер. На мгновение глаза его скользнули по табличке с именем, приколотой к фирменной белой блузке. «Спасибо вам, Джулия». – «Всегда рады видеть вас снова, мистер Линкольн», – официантка послала ему ещё одну улыбку и исчезла за дверью.

С того времени сознание Честера словно бы раздвоилось. Он вернулся в свой офис, где остаток дня штудировал отчёты директоров нескольких крупных филиалов «Линкольн Индастриз» на Континенте. Когда багровый шар солнца почти полностью скрылся за заполонившими западную часть Города небоскрёбами, Честер отправился домой. Они со Стейси съели приготовленный приходящим поваром ужин, немного поговорили о прошедшем дне и отправились в постель. Стейси, проводившая в офисе отца долгие часы, быстро уснула. Слушая её ровное спокойное дыхание, Честер вдруг осознал, что после своего ухода из «Сайлент Бэй» он, занимаясь делами, просматривая документы, беседуя с людьми, непрестанно думал о Джулии. Тех считанных минут, в течение которых он видел её лицо, было недостаточно для того, чтобы оно отчётливо отпечаталось в памяти. В какие-то моменты Линкольн даже начинал сомневаться, было ли произошедшее с ним наяву, и лишь последняя фраза девушки, крепко засевшая в сознании, убеждала его в реальности встречи в ресторане. Честер понимал, что Джулию не могли не предупредить, какого клиента она будет обслуживать, и всё же в словах её ему чудилось нечто большее, чем обычная вежливость официантки. В ту ночь сон его был беспокойным и прерывистым, а когда наступило утро, он, открывая двери своего кабинета, поймал себя на мысли, что с нетерпением ожидал часа, когда сможет отправиться в «Сайлент Бэй». Впрочем, ни тогда, ни на следующий день он так и не увидел Джулию. Его обслуживали хорошо знакомые официантки, и он с трудом сдерживался от того, чтобы спросить у них о девушке, воспоминания о которой не давали ему покоя. Они увиделись снова лишь на третьи сутки после первой встречи. Честер заметил её сразу, едва дверь ресторана закрылась за его спиной. В зале «Сайлент Бэй» было пустынно, только один столик занимала пожилая пара. В миг, когда Линкольн вошёл внутрь, Джулия как раз закончила принимать заказ и развернулась, намереваясь проследовать на кухню. Взгляды их встретились, и Честер, превозмогая оцепенение, шагнул по направлению к девушке.

«Добрый день, Джулия», – произнёс Линкольн, поравнявшись с официанткой, ощущая сладкий запах её духов.

«Здравствуйте, мистер Линкольн», – девушка с лёгкой улыбкой склонила голову в приветствии. Честер по инерции сделал ещё несколько шагов к своей кабинке, затем остановился на месте и резко повернулся на сто восемьдесят градусов.

«Я был бы очень рад, – отчётливо выговорил он, – если бы сегодня меня обслужили именно вы».

В тишине зала голос Честера прозвучал столь неожиданно, что ему показалось, что Джулия даже вздрогнула перед тем, как обернуться, но увидев её лицо, он не прочёл на нём растерянности.

«Если вы будете любезны немного подождать, мистер Линкольн, я подойду к вам, как только принесу заказ», – сказала она. Честер лишь кивнул в ответ, не в силах произнести ни слова, ошеломлённый тем, что слетело с его губ несколько секунд назад. Не чувствуя ног, он добрался до кабинки, опустился на стул, положил на прохладную столешницу руки, почувствовав, как мелко подрагивают его пальцы. Линкольн не понимал происходящего с ним – его трясло от волнения, и, в то же время, сказанное им в зале совершенно не походило на экспромт, вызванный возбуждённостью психики. Создавалось впечатление, что в мозгу у него включился некий механизм, выполняющий заложенную в нём программу вне зависимости от состояния организма.

Некоторое время спустя Джулия вошла в его кабинку. Честер, не глядя в меню, перечислил несколько блюд, названия которых хорошо помнил. Девушка записала заказ и вышла. Прошло около пяти минут, и она вернулась с подносом в руках. Линкольн молча наблюдал за её движениями, и лишь когда Джулия поставила на стол последнюю тарелку и уже готова была пожелать ему приятного аппетита, произнёс:

– Вы работаете по каким-то конкретным дням?

– Да, я работаю четыре раза в неделю, по понедельникам, вторникам, четвергам и субботам.

– В прошлый раз, – Честер сделал паузу, – в понедельник после того как вы обслужили меня здесь, я вернулся к себе в офис и узнал, что переговоры по одному очень важному для нашей корпорации делу завершились успешно. Не хочу показаться суеверным, но я почему-то решил, что это вы принесли мне удачу. Я хотел бы поблагодарить вас и надеюсь, что и в дальнейшем смогу рассчитывать на вашу лёгкую руку.

Впоследствии, когда он вспоминал эту фразу, будто бы сошедшую со страниц дешёвого любовного романа, Честер не переставал удивляться, как подобное могло сорваться с его языка. Джулия, тем не менее, не выглядела обескураженной.

– Я совсем не суеверна, – она заправила за ухо выбившуюся из причёски прядь, – и вам, конечно же, не за что благодарить меня, мистер Линкольн. Но если вы считаете, что успех вашего дела не случаен, я всегда буду рада помочь.

Следующие несколько недель стали одним из самых странных периодов в жизни Честера Линкольна. Ни Стейси, ни люди, с которыми он ежедневно сталкивался в офисе, не замечали в нём никаких перемен, и никто не мог даже представить, что за мысли посещали голову молодого главы корпорации, когда он оставался в одиночестве. Механизм, запущенный у него внутри в тот памятный день в «Сайлент Бэй» продолжал действовать, непрестанно наращивая обороты. Работая и общаясь с окружающими, Честер был рассудителен и сконцентрирован, но стоило ему оказаться наедине с собой, он сразу же начинал думать о Джулии. Теперь Честер знал, что в неделе было четыре дня, в которые он имел возможность увидеть девушку, и судьба, казалось, содействовала ему в этом. В те часы, когда Джулия находилась на работе, как правило, именно она заходила в его уютную кабинку, чтобы принять заказ. Для них даже стало чем-то вроде ритуала приветствовать друг друга при встрече заговорщицкими улыбками. Кроме этого они успевали обменяться несколькими фразами по поводу погоды или прошедшей половины рабочего дня. Ночами Честер раз за разом прокручивал в голове минуты, проведённые наедине с Джулией. Порой под влиянием душевного подъёма ему представлялось, что девушка нарочно старалась подгадать таким образом, чтобы самой обслужить его столик. Чуть позже эйфория исчезала так же внезапно, как и появлялась, и тогда Линкольн вспоминал о том, что, в сущности, ничего не знал о жизни Джулии. На её пальце он не видел кольца, но она вполне могла быть счастлива, встречаясь с каким-нибудь кассиром из соседнего магазина. В такие моменты лицо Честера сводило гримасой, и он с трудом сдерживался от того, чтобы немедленно не отправиться в ванную и принять снотворное, хранившееся там в стенном шкафчике. Иногда эти мысли приходили к Линкольну после того, как Стейси засыпала у него на плече, как делала всегда после секса. Любовью с ней Честер занимался без чувства отторжения – механизм в его голове продолжал исправно тикать.

И ещё одно обстоятельство изрядно омрачало его существование. Близился день, когда Честер должен был отправиться в традиционную поездку по основным филиалам корпорации на Континенте, в ходе которой ему предстояло лично встречаться с их руководителями, чтобы подытожить проведённую за год работу. Поездки эти, вот уже много лет регулярно совершаемые предыдущими главами «Линкольн Индастриз», занимали обычно около трёх недель. В глубине души Честер понимал, что до сих пор был способен не обнаруживать бушующие в нём эмоции во многом благодаря возможности периодически видеться с Джулией. Он не знал, как могла повести себя его психика вдали от родного города, где в самом его сердце находился уютный ресторанчик «Сайлент Бэй». По мере приближения отъезда от осознания этого становилось всё тягостнее, и, в конце концов, Линкольн не выдержал.

Вылет частного самолёта корпорации «Линкольн Индастриз» из аэропорта Города был назначен на субботу, двадцать шестое мая. За два дня до этой даты, когда наручные часы Честера показывали 13.28, он вошёл в двери ресторана. У него не существовало никакого плана действий, им лишь владела необходимость увидеть Джулию до отлёта. Своё место в кабинке он занял, будучи готовым к тому, что по окончанию обеда ему придётся идти к администратору и просить позвать девушку. Размышления о том, как преподнести этот разговор, настолько увлекли его, что Линкольн едва не подскочил на стуле, увидев входящую Джулию. Как и всякий раз за последнее время, она подарила ему улыбку, и тогда Честер медленно поднялся из-за стола, опёрся на него руками и взглянул официантке прямо в глаза.

«В ближайшие дни мне придётся на некоторое время уехать из города, – ровным голосом произнёс он, – и я подумал, что было бы справедливым, если бы мы с вами на время поменялись ролями. Позвольте мне пригласить вас куда-нибудь, где я смогу поухаживать за вами так, как вы делаете это здесь».

Повисло молчание. Джулия опустила глаза, а когда она вновь посмотрела на Честера, на лице девушки не было уже ни тени улыбки.

«Вы имеете в виду какое-то конкретное место, мистер Линкольн?», – тихо спросила она.

Смена Джулии заканчивалась в шесть часов вечера, и они договорились, что Честер заедет по указанному ею адресу к половине восьмого. Предварительно Линкольн позвонил Стейси, предупредив, что будет вынужден задержаться допоздна. Нажав на кнопку окончания разговора на своём телефоне, он поймал себя на том, что не чувствовал ни малейших угрызений совести. Джулия жила в высоком многоквартирном доме всего в нескольких минутах ходьбы от «Сайлент Бэй». Она спустилась почти сразу же после того, как машина Честера затормозила возле подъезда, и он впервые увидел девушку без униформы официантки. На Джулии была узкая тёмная юбка до колен, чёрные туфли на высоком каблуке и белая блузка без рукавов. Волосы она забрала в хвост, оставив только одну свободную прядь, которую обернула вокруг лба. Прядь эта в сочетании с тонкими загорелыми руками заставила Честера нервно сглотнуть. По дороге, занявшей около двадцати минут, они обменялись всего несколькими фразами, чувствуя повисшую в воздухе неловкость. Линкольн привёз девушку в знакомый ему ресторан, в котором он несколько раз присутствовал на деловых обедах с отцом. Здесь тоже имелись отдельные кабинки, и место это как нельзя лучше подходило для конфиденциального общения людей, желавших обсудить свои секреты подальше от любопытных глаз и ушей. Посоветовавшись с Джулией, не проявившей, впрочем, особого энтузиазма в выборе блюд, Честер заказал лёгкий ужин и бутылку белого вина, к которому так и не притронулся до конца вечера. Беседа завязалась неожиданно, и они сами не заметили, как бесследно исчезла неловкость, преследовавшая их с самого момента встречи у подъезда. Они говорили и говорили, двое красивых молодых людей, радующихся отдыху после наполненного заботами дня, и со стороны невозможно было представить, какая социальная пропасть их разделяла. Честер узнал, что Джулии исполнилось двадцать лет, и что она заочно училась на Юридическом Факультете Института Права. Жить самостоятельно и работать она начала совсем недавно. Её родители, оба также юристы, согласились оплачивать жильё дочери с условием, что та сама станет добывать деньги на все свои повседневные нужды. Джулия любила весёлые компании и дискотеки. Достаточно долго она посещала танцевальную школу, однако в какой-то момент вынуждена была прекратить занятия по причине, которую предпочла не озвучивать. В свою очередь Честер рассказывал о работе корпорации и своих новых проектах. Девушка слушала его с видимым интересом. Они ни словом не обмолвились о своей личной жизни, что было вполне естественным, однако Линкольн увидел в этом добрый знак. Время летело незаметно, и Честер опомнился только тогда, когда стрелки на его часах вплотную приблизились к полуночи. Он довёз Джулию до дома, и они поблагодарили друг друга за прекрасный вечер. Ни девушка, ни Линкольн не упомянули о возможном продолжении общения, но к себе Честер возвращался окрылённым, ведь теперь в его телефоне хранился номер Джулии. Когда он вошёл в свою спальню, Стейси была уже погружена в сон.

За три с половиной недели отсутствия в Городе Честер постоянно вспоминал их встречу. Периодически его посещало желание позвонить Джулии, но он всякий раз заставлял себя отказаться от этой мысли. Он вернулся из поездки во вторник, и на следующие сутки снова сидел за своим столиком в «Сайлент Бэй». Среда была выходным днём Джулии, но отныне Честера это уже не беспокоило: поход в ресторан он воспринимал лишь как возможность остаться наедине с собой и сделать звонок, о котором так мечтал. Его руки тряслись, пока он искал в списке нужное имя, и подсознательно Линкольн ожидал услышать только ряд длинных гудков. Облегчение, которое он испытал, когда голос Джулии прозвучал в трубке уже после третьего звонка, было настолько сильным, что он едва не выронил телефон. Девушка поздравила его с возвращением, и радость, услышанная им в её словах, мгновенно вымела из его головы всё, что он собирался ей сказать, и что так тщательно продумывал заранее. Подстёгиваемый адреналином, Честер предложил Джулии отметить его приезд, и было какое-то волшебство в том, что он знал ответ ещё до того, как тот успел слететь с её губ.

На следующий день Линкольн не стал заезжать в «Сайлент Бэй». В душе он боялся, что, увидев его, девушка откажется от встречи, и с той же мыслью он тянулся к телефону, когда тот начинал звонить. Уже в четверть восьмого его автомобиль стоял возле дома Джулии. Как и в прошлый раз, она появилась вовремя и помахала рукой в сторону знакомой машины. Вечер они провели всё в том же ресторане, и постороннему человеку могло показаться, что эти двое знают друг друга много лет. Джулия рассказала, что с первого курса встречалась с мужчиной значительно старше её, по всей видимости, опытным ловеласом. Она ничего не требовала от него, но он всё равно её бросил, не утруждаясь объяснением причин. У Джулии случился нервный срыв, родители даже вынуждены были заставить дочь наблюдаться некоторое время у психиатра. Она оставила танцы, перевелась на заочное отделение и уже больше года не имела ни с кем личных отношений. После того, как Джулия немного отошла от депрессии и вновь стала общаться с друзьями, отец, в надежде, что самостоятельная жизнь окончательно её излечит, снял для девушки квартиру. Рассказ Джулии вызывал у Честера сочувствие, и в то же время голова его кружилась от эйфории. Из ресторана они возвращались далеко заполночь. В течение всего обратного пути Линкольн искал повод для следующей встречи, и за миг до того, как девушка взялась за ручку дверцы автомобиля, его осенило…

Своё двадцатитрёхлетие Честер Линкольн, как и всегда, отмечал скромно. Приняв поздравления в офисе, в конце дня он поехал к родителям Стейси, где и провёл весь вечер. Сама Стейси ради праздника даже уговорила отца немного скорректировать дату деловой поездки, в которую они должны были отправиться вместе. Морган и его дочь вылетели следующим утром, а несколькими часами спустя автомобиль Линкольна уже стоял возле дома Джулии. Он знал номер её квартиры, поэтому просто поднялся на лифте на седьмой этаж и нажал на кнопку звонка. Джулия открыла дверь, и Честер вошёл в её небольшую студию, наполненную тем удивительным светом, который бывает только на закате солнца. Потом они пили сухое вино, купленное Линкольном в честь его дня рождения, заедая его сыром из холодильника Джулии, и когда что-то толкнуло их друг другу в объятия, они не колебались, потому что так должно было произойти. Это оказалось прекраснее, чем самые смелые мечты, и сознание гасло, и наслаждение становилось таким острым, что уже не имело значения, даришь ты его или получаешь. Ещё позже они, мокрые и оглушённые, лежали рядом, сплетя пальцы. В дальнем углу комнаты слабо светил ночник, и она говорила о том, что боялась и ждала этого момента, что устала от одиночества, что ей страшно смотреть в будущее, и безразличны его деньги. Честер слушал и молчал, а потом притянул её к себе, и всё повторилось снова, только на этот раз до мучительной истомы медленно. Около трёх часов ночи Джулия, наконец, заснула. Тогда Честер тихо поднялся с кровати, нетвёрдыми руками натянул на себя одежду и ещё какое-то время смотрел на спящую девушку, перед тем как выйти. И уже лёжа в своей постели, за мгновение до того, как выпасть из реальности, он подумал о том, что был счастлив.

В течение шести следующих суток Честер и Джулия виделись каждый вечер. Они любили друг друга с невыразимой словами жадностью, ещё и ещё, и после этого у них хватало сил только на то, чтобы вполголоса разговаривать, лёжа среди растерзанных простыней. Джулия не так много читала в своей жизни, её больше интересовало современное кино и новости фэшн-индустрии, но Честеру это было абсолютно безразлично. Закрыв глаза, ощущая, как пот понемногу высыхает на его лице, он слушал рассказы девушки о её подругах, учёбе, школе танцев и наслаждался блаженной пустотой в голове. На протяжении целого дня, проведённого в офисе, его мозг напряжённо работал, но едва он переступал порог квартиры Джулии, на него снисходила нирвана. Ни разу за это время Честер не задумывался о будущем – для него оно словно бы перестало существовать.

В город вернулась Стейси, и вечер после её прибытия стал первым за последнюю неделю, который Линкольн провёл дома. У Джулии был выходной, и он позвонил ей, чтобы предупредить, что не сможет приехать по причине неотложных дел. В голосе девушки слышалось плохо скрываемое огорчение. Той ночью Стейси долго не засыпала после секса, рассказывая о своём пребывании на Континенте. Честер слушал, а перед глазами его стоял прямоугольник окна, через который в студию на седьмом этаже пробивались лучи заходящего солнца. На следующий день он опять поехал к Джулии. Теперь они виделись два-три раза в неделю, как правило, совпадавшие с её сменами в ресторане. Девушка не задала Честеру ни одного вопроса по поводу изменившейся частоты их свиданий. Они по-прежнему встречались у неё на квартире, и встречи эти были не менее страстными, чем в самом начале. Как-то, охваченный эмоциональным порывом, он разыскал в Сети её личную страницу. Там, просматривая многочисленные фотографии, он впервые увидел её родителей и нескольких подруг. Он не желал думать о том, что ждёт его впереди.

Минуло полгода с тех пор, как Честер впервые вошёл в студию Джулии. Наступил октябрь, принеся с собой в Город сырость и холод. Низкое серое небо дробилось в беспокойных водах залива, и ветер шаркал по тротуарам мокрыми тряпками листьев. В один из таких дождливых осенних вечеров Стейси заговорила о свадьбе. После смерти Линкольна-старшего прошло достаточно времени, и больше не имело смысла затягивать с тем, что давно уже было оговорено и решено. Честер кивал и улыбался, чувствуя, как растерянность липкой кашей расползается у него внутри. Весь следующий день он вёл себя как автомат, следующий заложенной программе. Покинув офис, он сразу же направился к Джулии, даже не предупредив о своём приезде. Она открыла дверь, и на лице её отразилось радостное удивление. Девушка потянулась к Честеру и вдруг осеклась, поймав его взгляд. Линкольн молча прошёл внутрь и тяжело опустился на кровать. Она села рядом с ним на колени, взяла его руки в свои, и тогда он начал говорить. Потом была долгая тишина. Джулия стояла у окна, и в сгустившихся сумерках казалось, что капли дождя за стеклом падали ей прямо на плечи.

«Я сама виновата во всём, – произнесла она, наконец. – Глупо считать, что мы можем быть вместе, и глупо было запрещать себе об этом думать. Я, наверное, люблю тебя, но если ты сейчас не уйдёшь, ты сделаешь больно и себе, и мне, и твоей невесте. Уходи, Честер».

Линкольн медленно поднял гудевшую от прилива крови голову. Смысл последних сказанных слов ещё не дошёл до его сознания, и он встал и сделал движение в сторону Джулии. Неловко, скорее рефлекторно, она отшатнулась, и в этом было что-то, отчего Честер Линкольн развернулся и двинулся к двери размеренным шагом робота.

Ветер и дождь, пришедшие с севера, не утихали в Городе целую неделю, но в сознании Честера гнездилась только пустота и ничем не тревожимый туман. Лишь механизм продолжал равномерно отсчитывать обороты, потому что остановка означала смерть. А потом сгустившуюся тишину взорвал звонок, дрожью прокатившийся по стенкам сосудов, первый за всё время. Он гнал свою машину сквозь струи дождя и бежал по лестнице, забыв о лифте. Дверь была открыта, и она сидела на кровати, как сидел он неведомо сколько лет тому назад. Он попытался что-то сказать, но она закрыла ему рот рукой, и всё завертелось и рухнуло в бездонную чёрную пропасть, откуда не возвращался никто и никогда.

Стейси со своей матерью занималась приготовлениями к свадьбе, позиции «Линкольн Индастриз» на мировом рынке выглядели незыблемыми, а они любили друг друга со страстью обречённых на смерть, не считая дней, не думая, почти не разговаривая. Серая хлюпающая осень сменилась серой рыхлой зимой. Однажды, когда февральская метель утюжила полуослепший Город, Честер обнаружил Джулию сидящей перед своим компьютером. Слова на экране сообщали, что бракосочетание главы «Линкольн Индастриз» и его давней подруги состоится через два месяца. Это был единственный раз, когда наслаждение их объятий обернулось болью. Они расстались молча, не прощаясь. Перед тем, как поехать домой, Честер долго сидел в салоне автомобиля. В какой-то момент он достал телефон, отыскал в нём фотографию, где они со Стейси обнимали друг друга на фоне тропических деревьев, и подумал, что это было всё, что оставалось ему в жизни.

За два дня до свадебной церемонии Стейси с несколькими подругами отправилась в один из модных клубов Города, чтобы отметить окончание свободной жизни. Повинуясь традиции, Честер также пригласил на мальчишник своего будущего шурина вместе с некоторыми его друзьями. Он деликатно отклонил предложения собраться в одном из названных ими мест, и попросил всех быть у него дома к девяти часам вечера. Он не поехал в офис и полдня провёл в кровати, глядя в потолок. Без десяти семь Честер встал, взял телефон и набрал номер, который безуспешно пытался заставить себя стереть в течение двух месяцев, хотя и каждый раз вздрагивал, случайно натыкаясь на него в телефонной книге. Совершенно спокойный, он знал, что не станет колебаться, делая ей предложение, знал, потому что не имел другого выхода. Голос в трубке сообщил ему, что набранный номер больше не обслуживается. Линкольн бросился к компьютеру, вошёл в Сеть и узнал, что запрошенная им страница пользователя была удалена. Дверь на седьмом этаже высотного дома ему открыла пожилая женщина, которая вселилась в освободившуюся квартиру несколько недель тому назад. За вечер Честер выпил больше спиртного, чем за всю предыдущую жизнь, и после пятой порции перестал удивляться незамутнённости сознания. Потом, сославшись на головную боль, он выпроводил собравшуюся компанию, зашёл в свой кабинет, набрал код сейфа и достал оттуда отцовский пистолет. Однажды, Линкольн-старший объяснил сыну, как пользоваться этим оружием, и теперь увиденное когда-то с удивительной ясностью всплыло у него в памяти. Он зарядил пистолет, зачем-то навинтил на ствол глушитель, отвёл предохранитель и поднёс холодную сталь к виску. Кисть его руки бешено плясала в воздухе, никак не желая успокаиваться, и за мгновение до того, как Честер спустил курок, ствол, словно обретя собственную жизнь, дёрнулся в сторону. Негромкий хлопок растворился в звоне бьющегося стекла. Дрожа всем телом, Честер поднялся со стула, повернулся и увидел своё отражение в старинной работы зеркале, стоявшем на полу. Почти в самом центре его зияла дыра, от которой по поверхности расходились уродливые трещины. Изображение плыло и качалось перед глазами Линкольна, будто в одном из тех несовершенных зеркал, которые давным-давно устанавливали в рыцарских замках. В этот момент Честер понял, что должен был делать…

После свадьбы, прошедшей с приличествующей статусу новобрачных степенью торжественности, молодожёны отправились в путешествие, чтобы провести свой медовый месяц на Островах. В первый же вечер после возвращения в Город Честер явился в дом Алекса Беннингтона. Он говорил долго и подробно, стараясь не упустить ни одной детали, и уже в самом конце, заметив на лице старика изумление пополам с недоверием, выложил на стол пистолет, в обойме которого не хватало одного патрона. Некоторое время Беннингтон молчал, не сводя глаз с оружия, а потом задал вопрос. Линкольн говорил ещё несколько минут, механически отмечая, как бледнеет лицо его наставника. Последовали два часа бесплодных уговоров, а неделю спустя Честер положил перед Беннингтоном детально проработанный план замка. Из всех проектов «Линкольн Индастриз» серии «умный дом» этот, без сомнения, являлся самым масштабным. На пустынном, площадью всего три квадратных километра острове, затерявшемся среди безбрежных океанских просторов вдали от оживлённых судовых маршрутов, из каменных блоков было возведено подобие скалы, на вершине которой началось строительство замка. Конфиденциальность всегда лежала в основе политики корпорации, которая имела достаточно рычагов для того, чтобы проводить все работы в обстановке максимальной секретности. За полтора года, в течение которых шло строительство, смерть с перерывом в несколько месяцев унесла жизни дедушки и бабушки Честера. На похоронах Линкольн, прижимая к себе плачущую Стейси, думал, что сама судьба способствовала его планам, унося последних родных ему по крови людей. Стейси с удивлением и некоторой опаской отнеслась к неожиданному желанию мужа научиться управлять вертолётом. Сверхнадёжные электронные системы «Линкольн Индастриз», не знавшие сбоев, фактически свели пилотирование к взлёту и заходу на посадку, и в единичных случаях – манёврам, во избежание столкновения с тем или иным объектом в воздухе. Вручную вертолётами управляли лишь военные в зоне конфликтов, спасатели и редкие любители экстремальных развлечений. Именно потребностью в острых ощущениях Честер и объяснил свою идею. Под руководством опытнейших инструкторов он быстро прогрессировал и вскоре смог самостоятельно совершать недолгие полёты над океаном. О том, что возведение замка завершено, Беннингтон сообщил Линкольну немногим раньше запланированного срока. Несколько недель спустя Честер последний раз поцеловал жену, сообщив ей, что собирался немного полетать. Сев в кабину вертолёта, он вставил в приёмник чип, содержавший программу маршрута, составленную лично Беннингтоном, и поднял машину в воздух. Через два с половиной часа он ступил на плиты замка, который должен был стать его добровольной тюрьмой до конца жизни. Честер не беспокоился о том, что его будут разыскивать, усомнившись в катастрофе вертолёта. Не боялся он и того, что его уединение нарушит какое-нибудь судно, случайно оказавшееся в этом месте. Линкольн верил, что судьба поможет ему прожить остаток дней в покое. В ту ночь он впервые за долгие месяцы спал глубоким сном без сновидений.

***

На высоте ста метров над уровнем моря на балюстраде своей тюрьмы Честер Линкольн, скрестив на груди руки, стоит у ограждения и смотрит внутрь себя, туда, где рухнул последний песочный замок, последний искусственный смысл существования. Его лицо вдруг искажается, и он бежит вдоль балюстрады, спускается по лестнице, распахивает входную дверь, несётся вперёд и застывает у самого края скалы. Высота с размаху бросается ему в глаза, ветер туго бьёт в лицо, и он стоит у обрыва, не в силах ни броситься вниз, ни повернуть назад. Честер не знает, что старик Беннингтон перед смертью виделся со Стейси, и сейчас она летит по небу в кабине вертолёта, за штурвалом которого сидит пилот корпорации, а в приёмник вставлен двойник чипа, помогшего ему покинуть мир людей. На краю обрыва Честер Линкольн смотрит на горизонт и ждёт чуда, крохотная фигурка на фоне огромного замка.

P.S. Идея этой повести возникла у меня одной душной летней ночью в комнате без окон, на съёмной квартире старого друга и его жены. Сам не знаю почему, в моём сознании вертелись кадры из клипа Linkin Park, того самого, где музыканты играют на стенах какого-то странного сооружения с химерами (впоследствии я решил дать многим из персонажей, включая главного героя, имена и фамилии участников группы). Так появился образ человека, обрёкшего себя на заточение в замке. То, что изначально задумывалось как рассказ, я начал писать часов тридцать спустя, на рассвете, в комнате с окнами, выходящими в сторону железнодорожного вокзала, в которой уже другой мой друг любезно разрешил мне переночевать. Он же подарил мне тетрадь, куда я записал первые строчки, а ручка у меня была в наплечной сумке. Тетрадку эту я долгое время носил с собой и писал в ней ещё в нескольких чужих квартирах, во дворе Института связи, в плацкартном вагоне поезда, и даже сидя на скамейке возле высотного дома, находящегося в славном городе Евпатория. Потом был перерыв длиной почти в девять месяцев и четыре дня работы, позволивших наконец-то поставить точку под фразой, которая до самого конца оставалась для меня загадкой. Временами повесть писалась так, будто рукой моей водил кто-то извне, в другие дни я мог по десять минут ходить по комнате, чтобы вымучить хотя бы одно предложение. Честер Линкольн живёт в мире, очень похожем на наш, и вещи, которые он так отчаянно ищет, надеюсь, всегда останутся главными в системе приоритетов человека. Мне искренне жаль моего героя, и я хочу верить, что судьба всё-таки позволит ему вырваться из им же возведённого замка из песка. Последняя строчка написана. Спасибо боли, разочарованию и одиночеству.