Елена Росовская

КОЛЫБЕЛЬНАЯ

спи, мой мальчик, спи, твой дом не такой, как раньше,
окна смотрят вниз и дверь глубоко в земле,
и над ним поёт сегодня седая банши.
плыть тебе туда, на север, где правит Лер.
баю-баю-ба, отчаливай, милый крошка.
ждут тебя сады, фонтаны и берега,
где стоит гора и вроде бы понарошку
поседевший раб целует сапог врага.
спи, мой дурачок, какие теперь забавы.
постарел фонарь, погас и ушёл в поход.
там, где до утра плясали и пели фавны,
снег пошёл сейчас, а позже и он умрёт…
люли-люли-лю, кораблик плывёт сквозь страны,
солнечный пастух небесных овец пасёт.
сон глубок-глубок, качает ребёнка Дану.
юный капитан помашет рукой и всё…

колыбельный плен, туманный тягучий воздух,
жёлтый ком луны – приносит худая осень.
я приду к тебе, мы будем смотреть на звёзды,
спи, мой мальчик, спи, качается древо Росcа.

НА ВЫХОД

Счастье – это когда тебя понимают…

Если снег подползает к морю,
Море жмурится и хохочет.
У меня есть сто пять историй,
Я бессмертный небесный кормчий.

Я зимой выхожу на берег
Каждый вечер и глажу море.
Только море в меня и верит,
Только море меня и помнит.

Снег – что сахар сегодня сладкий,
Мир – что волк истощал, озлоблен.
И горит на горе лампадка,
И ревёт у лампадки гоблин.

Всё смешалось и всё сместилось,
Равновесие ближе к бесам.
Где искать мне, скажи на милость,
Равновесие равновесий?

В человечьих бетонных норах
Время вышло и замертвело.
Больше не с кем о вечном спорить,
И душа покидает тело.

Ночи зимние откровенны,
Море зимнее одиноко,
Снег похож на морскую пену.
Мир похож на огромный кокон.

***

Шарик налево, шарик направо, время – садись да плачь.
Море заколото по уставу спичками белых мачт.
Осень – жемчужина. Время в горы ночью идти одной.
Ах, сторона моя дикая южная, пальмы стригут под ноль,
Руны на раны, седеет город, басом поёт маяк.
Бомж побирается полуголый и говорит – ништяк,
– Всё устаканится, флаги – фуги… было и чё? Прошло.
– Время такое, опять по кругу ходят добро и зло.
Шарик направо, шарик налево, и не видать ни зги.
– Что потеряла, моя королева? Честно скажу – мозги!!!

ТАМ

ТАМ падал снег, и снова жгли мосты.
их вечно жгут, по правде, до и после.
я всех собак выстраивал по росту,
и с ними шёл по улицам пустым,
чтоб никогда не становиться взрослым.
и никогда не превратиться в дым.

пришла зима. пришла? садись за стол.
смотри в окно, смотри куда угодно.
на небе столько звёзд и производных
от этих звёзд, что я с ума сошёл,
совсем сошёл, почти бесповоротно.
с тех пор смотрю бесстрашно только в пол.

куда спешить, когда, зачем, к кому?
полощет день бельё, опять полощет.
я стал бы тем, кого ведут на площадь,
кому привычно крепко руку жмут:
умнее, лучше, ближе, в чём- то проще,
я стал бы частью, кем-то нужным тут,

но… падал снег, шло время по пятам.
со звонким лаем строились собаки,
на белом небе появлялась накипь.
я имена дарил своим мостам,
мосты горели, продолжая плакать,
о том, что больше не случиться ТАМ.

ПИСЬМО ОДНОГО СТРАННОГО СУЩЕСТВА
ДРУГОМУ СТРАННОМУ СУЩЕСТВУ (за грань)

Дорогая Анна, пожалуй, начну с того,
что привыкнуть к холоду было мне очень сложно.
Здесь такое грустное, тихое волшебство,
что его не чувствуешь ни головой, ни кожей.
Я пыталась вечером землю поить водой,
но она привыкла к горькой воде из крана.
Я купила варежки, шапку, часы, пальто,
я уже не помню, что странно, а что не странно.
Дорогая Анна, дожди никуда не шли,
здесь, вообще, похоже, дожди никуда не ходят.
Я не вижу неба, не вижу, порой, земли,
но я знаю точно, что я – существо из плоти.
Я жевала сахар, глотала морскую соль,
завела собаку, избавилась от испуга.
Дорогая Анна, мне сложно остаться той,
у которой нет на земле ни будущего, ни друга.
Я уже не вспомню, как оказалась здесь,
и зачем сердце ношу в глубине кармана.
Напиши о том, что ты где-то есть,
напиши, пожалуйста, дорогая Анна!

***

Мона Лиза, Какая драма! Он явился тебе героем,
Подарил самоцветный камень, обещал города построить,
Целовал твой передник в клетку, вызывал из бутылки джина,
И стрелял далеко и метко по матрёшкам и по машинам.
Это присказка, миа Мона, сказка дальше. Из эпикриза –
Он по трубам… какао гонит, от того и носяра сизый.
У него есть собака Авва и облезлый котёнок Лютик.
Он не любит летать и плавать. Он вообще никого не любит.

Что ты паришься Монна Лиза, что ты старишься Лиза Монна.
Я к тебе прилечу на «крисмас» на больших голубых драконах.
Будем чай наливать в пиалы, будем в космос бросать монеты.
Я-то знаю, как ты устала от ангин и больных эстетов.
Всё наладится – как иначе! – и река поменяет русло.
Хватит, Лиза, бойцы не плачут, даже если им очень грустно!

ЁЖ. ТУМАН. И, МОЖЕТ БЫТЬ…ТЫ

На высокой горе, где растёт план,
Где в пещерах отшельники лён трут,
Как-то раз появился туман-пьян,
Повисел, протрезвел, заглянул внутрь.
Темнота, мерзлота, килограмм драм.
От окна до окна – суета, тля.
Не прижиться, не вжаться, куда там,
А назад – через ад, а вперёд – зря…
Ни к живым, ни к чужим, сам себе – бес.
Сам себе поводырь и псалтырь сам.
Он пополз через мост прямиком в лес,
Чтобы жить-поживать – выживать там.
А в лесу трын-трава, дерева, дождь,
И зверьё, и клыки, и грибов град.
А в лесу есть пенёк, за пеньком ёж,
Ёж лежит и поёт, сам себе бард.
Не приблуда, не лгун, не шакал, так,
Местный дурень лесной, на игле гриб.
И в глазах – паруса и в башке – флаг,
А поближе смотреть, так не флаг – нимб.
– Здравствуй еж, говорят, ты умом плох.
– И тебе не хворать, проходи, глюк,
Что там в мире? – Бастуют и бьют блох.
– Значит, всё на местах, если блох бьют.
Говорили-рядили: чего ждать,
Что есть миф, что есть мир, что есть мы в нём.
А под утро лесная братва – хвать,
Ни ежа, ни тумана, лишь пень пнём.
Вот сейчас ты один от тоски пьёшь,
И бежать – «не моги», и стоять – жуть.
Присмотрись, где-то рядом сидит ёж,
И туман говорит: нам пора, в путь!

ПРОСТИ МЕНЯ, АНДЕРСЕН!

Русалочка любит принца, но принцу она до фени,
Ему бы кропать стишата и бредить о той одной,
С которой однажды где-то он встретится и уедет
Туда-растудыть. И станет любимой его женой
Какая-нибудь Алиса, Альбина, Антуанетта.
Не важно, совсем не важно, но главное, что ОНА
С глазами темней агата, дословно – мечта поэта,
пожизненно будет рядом, пожизненная весна,
пожизненно чики-пики. Вечернее море глухо
к слезам безымянной крохи, сменившей свой рыбий хвост
на ножки и рай дворцовый. Земля тебе, детка, пухом,
перинкой – гнилые доски, подушкой, пардон, навоз.

И сказочник тоже плачет и смотрит в глаза страницам,
и жмутся друг к другу буквы, и с неба летят слова:
ты слишком устал, мой мальчик, устал ненавидеть принцев,
устал создавать чудовищ и с ними же воевать.

ПУГОВИЦА

Иногда мне очень хочется спрятаться,
как в детстве, закрыть глаза и – под одеяло.
Что бы ни для кого уже не было разницы,
почему и когда меня вдруг не стало.
Словно я вышла утром, как все, на улицу,
уверенно кивнула соседям: здравствуйте,
а потом бы скользнула на землю пуговицей,
и пропала, вместе с отметками в паспорте.
Дата рождения, дата исчезновения,
дата моего первого и последнего имени
перестали бы существовать и иметь значение.
Словно пуговицу с земли подняли и в море кинули,
и лежит она на дне маленькая и никому не нужная,
наблюдает за рыбами, вспоминает прошлое
со всеми его пуговичными «любвями» и «дружбами»,
со свежими газетами и куртками ношенными…

И вот когда море и рыбы становятся для меня единственным настоящим,
а круглое пластмассовое тело самой удобной и надёжной формой,
я хочу оказаться сама собой, только спящей,
под одеялом, живой и глупой, а не круглой и мёртвой.

***

Я, mon ami, не талантлива, я больна,
странный диагноз – вселенные в голове.
Все говорят, что вселенная есть одна,
а у меня, представляешь, их целых две.
А у меня пластилиново-липкий мозг,
левый зрачок – белоснежен, а правый – чёрт.
Я выхожу на прогулку в великий пост,
а возвращаюсь, и кран во дворе течёт.
Пью, прижимаясь лицом к неживой воде.
Мне бы живую, но где её, Боже, взять?
Левый зрачок провожает домой людей,
правый зрачок поворачивается вспять.
В каждой вселенной метут до утра полы,
И разливают моря до краёв впрок.
Мне бы туда, mon ami, долететь – доплыть,
Там где живая вода и живой Бог.

БЕЗЫМЯННОЕ

…мельница божия мелет медленно, но верно…

этой ночью чёрту темно и скучно.
он роняет солнце и рвёт планету.
он ломает кости своим игрушкам,
посылая каждой венец и фетву.

а игрушки в страхе грызут друг друга.
и плюются снегом, повидлом, матом.
если ты не умер, то ты напуган,
если ты напуган – ты каждый пятый.

каждый пятый – падаль, хозяйский лапоть.
каждый убеждённый, что чёрт не выдаст,
с правом на свободу на кухне плакать,
примеряя рабство своё на вырост.

примеряя жабры и хвост крысиный,
выбирая между виной и вонью,
каждый пятый пахнет дерьмом и псиной,
и своим корытом почти доволен.

утро будет жутким и лучезарным.
облака надуют смешные морды.
никого живого – ни войн, ни армий.
Господи, прости нас, больных и гордых …

СНЯТСЯ ДЕВУШКЕ
(сон тревожный. время перемен)

Снятся девушке бунт и бесы,
Редкий лес, Ахиллесов строй.
Ахиллесы уходят лесом,
Сжав в зубах, кто кинжал, кто кольт.

Бесполезно просить остаться,
Бесполезно вообще просить.
Снятся девушке мор, китайцы,
И на небе китайском сыпь.

На опушке безносый кесарь
(Между нами обычный гой).
Кесарь землю бесстрашно месит,
Аки тесто, такой-сякой.

Серебристый небесный панцирь,
Море в красном, великий Ра.
Снятся боги: Малыш и Карлсон
И озоновая дыра.

А ещё виноград и кресло,
Дом, окно и морской прибой,
Мама в воздухе чертит крестик,
Улыбается: я с тобой.