Игорь Касьяненко

БЕРЁЗА

Я в парке весной подружился с берёзой
когда она, белая, плакала сладко.
А я, увлечённый житейскою прозой,
шёл мимо и сам для себя был загадкой.

И вдруг (будто молния вспыхнула ярко)
я кожей почувствовал рядом живое –
в холодной пустыне весеннего парка,
в стране одиночества встретились двое.

С тех пор стали частыми наши свиданья.
И вскоре я понял берёзины речи –
она говорила мне о мирозданье,
где всё не случайно. Тем более встречи.

Где люди, животные, птицы, растенья,
их осени, вёсны, приходы, уходы,
все это – фрагменты, мгновения, звенья
играющей жизнью гирлянды природы.

Чуть позже к нам стали слетаться стрекозы
и бабочки, пёстрые сёстры фантазий.
И нам было радостно в круге берёзы,
и мир мой был полон союзов и связей.

Тем временем в городе пыльном и шумном,
в реке человечьей, как соль, растворяясь,
в жил, притворяясь успешным и умным.
И мне даже нравилось жить притворяясь.

Казаться похожим на всех, а на деле
быть рыцарем тайны – большой, беспредельной.
Мы, люди, воюем и всё что-то делим,
а в мире ничто, никогда не отдельно.

Мир полон соцветий, созвездий, созвучий.
В нём значима каждая метаморфоза.
Он создан быть сразу светилом и тучей.
Он одновременно и я, и берёза.

Он прячется радугой в солнечном свете,
и в этом великого смысла разгадка –
Он весь в каждом запахе, звуке и цвете,
и в каждом из нас целиком, без остатка.

В нём нет вообще ни распада, ни смерти –
лишь перетеканье и коловращение.
И вечная жизнь и в её круговерти
любое прощание – суть возвращенье.

Столетья спустя здесь, опять, как и прежде,
кживому живой подойдет и обнимет.
А я в шелестящей зелёной одежде
раскину уютную крону над ними.

И если заплачу, то лишь о высоком.
От счастья заплачу и от умиленья.
Не капелькой грустной, а вкусным потоком,
берёзовым соком, слезой обновленья…

«О да. В этом мире всему есть причина», –
подумал прохожий с тоской городскою,
увидев, как в парке рыдает мужчина,
прижавшись к берёзе небритой щекою.

И тяжко вздохнул от бездарности века,
где психов тем больше, чем меньше порядка…
Ему было горько. Он был человеком.
А я был берёзой. И мне было сладко.

НАВСЕГДА

Я не просил иной судьбы,
я до конца сражался с этой,
в мои желания одетой,
горячей от моей борьбы.

И пусть я в ратном деле был
скорей подвижник, чем умелец,
но я поверг десятки мельниц
и сотни призраков побил.

И оттого к исходу лет,
как триумфатор перед строем,
я чувствую себя героем,
слегка уставшим от побед.

И допивая свой коньяк,
портвейн и прочие нектары,
я, мудрый, опытный и старый,
смотрю на жизнь примерно так:

Во-первых, время… Годы… Их
уходы мне терзали душу
и, словно выход рыб на сушу,
меняли мир мой. Во-вторых,

в том мире был избыток зла,
обид, печалей и тревоги.
А в-третьих… В-третьих, жизнь в итоге,
что обещала, то дала.

И я стою среди всего
и думаю: Зачем всё было?
Зачем ты, жизнь, меня любила?
А била? Била для чего?

Я понимаю, что ответ
не прозвучит, ни тут, ни свыше,
и я вернусь, откуда вышел,
таким же, как пришёл на свет.

И, приближаясь к рубежу
той области, где всё иное,
я на межу кладуземное,
и ухожу, и ухожу.

И, уходя, сквозь облака,
Шопена слышу… бормотанье
попа над гробом… причитанье
вдовы… удары молотка…

мотора гул… шум городской…
посуды звон в молчанье строгом…
И, наконец: «Давайте, с Богом!
Не чокаясь, за упокой!»

Потом опять… потом ещё…
ещё… и громче разговоры.
И речи веселей, и взоры,
и слёзы вытерты со щёк.

Ну, вот и кончилась беда!
И кто-то рядом со вдовою
уже твердит: «Живым – живое…
Жизнь продолжается». О, да!

Жизнь продолжается, и я,
её подхвачен фейерверком,
взмываю в небо, чтобы сверху
взглянуть на радости края.

И допарив до серебра
созвездий, я кричу оттуда:
«Здесь тоже жизнь! Ребята! Чудо!
Жизнь продолжается! Ура!»

Жизнь продолжается… Хотя
зачем? Нет. Нет, с меня довольно!
А то мне снова будет больно
и страшно у неё в когтях.

Я выпил чашу бытия
до капли, до предела тела.
Лети душа, куда хотела!
Найди там рай себе. А я...

А я сигаю в никуда,
как зайка в лодочку к Мазаю.
И, слава Богу, исчезаю,
как время, то есть навсегда.

БИТВА ЗА ВЕЧНОСТЬ

Плачьте, дожди! – ибо горе в разгаре.
Плачьте о желтом, зелёном и красном!
Краски природы сгорели в пожаре.
гибельном, диком, огромном, прекрасном.

Осень сбылась, как мечта Герострата.
Стая грачей бороздит пепелище.
День открывается темой заката.
Лес – как собрание партии нищих.

Мысли о лете свежи, но некстати.
Ель к топору, как царица готова.
Листья похожи на павшие рати,
Битва за вечность проиграна снова.

Месяц ноябрь! – в мировом распорядке,
все небессмысленны метаморфозы.
Ты мне напомнил, что дни наши кратки.
Ну, а теперь уходи. Без оглядки.
Долгие проводы – лишние слёзы.

АНГЕЛ ВЕЧЕРНИЙ

Мир был расчерчен на классики мелом,
я шёл по улочке с девочкой в белом,
в самом начале, за дальним пределом,
там, где печали и беды пробелом,
мы были счастливы с девочкой в белом.

Лето к другим унесло меня краскам.
Я вёл сраженья за женщину в красном.
Долго, бессмысленно, но не напрасно,
ибо и вправду была ты прекрасна,
умница, грешница, женщина в красном.

Ходики в сердце стучат обречено.
Вот мы и встретились, женщина в чёрном.
Локон серебряный, лик утончённый…
Мне лишь тобой быть навеки прощённым,
ангел вечерний мой, женщина в чёрном.

ТОЧКА ВОЗВРАТА

Друзей разобрали себе острова.
Враги разбежались. Морей синева
заполнила взор до предела. Оракул
сказал, что все подвиги совершены.
Герои войны больше здесь не нужны.
Пора на Итаку.

Мужчины бросают налаженный быт
для поисков золота, мудрости, битв,
но в сумме – себя, ибо суть не в престиже,
который победная дарит стезя,
а в том, что чем чаще ты слышишь «нельзя»,
тем ты к себе ближе.

Свобода бесценна, но жизни жнивьё
есть то, что ты смог обменять на неё –
цепь, так же как лес волка, кормит собаку.
Трофеи добыты и смысл извлечён.
И опыт получен, и цел ещё чёлн.
Пора на Итаку.

Отвага, измена, любовь и расчёт -
всё было уже и могло быть ещё.
Но как ни прекрасна причина азарта:
душа ли, колдунья ли еtcetera –
она ничего не добавит к вчера.
Тем более к завтра.

И пусть ещё удали в теле сполна
на три илиона, но утолена
та жажда, что гонит и в ласку, и в драку.
Казалось бы, вот и исчерпан сюжет.
Но мраку противится разума свет.
Пора на Итаку.

ОШИБКА

Было так. Я пришёл в этот мир человеком.
А потом, оплетая дорогами век,
апеллируя к ротшильдам, женщинам, грекам,
к их делам и словам, палестинам и меккам,
всё пытался понять, кто такой «человек».

И не понял, конечно. Но в ходе процесса
породнился и слился с непрочной живой
человеческой сущностью, где интереса
ровно столько у ангела, сколько у беса.
И на сто капитанов один рулевой.

Я наукой себя просвещал и искусством,
златоуста монаха просил: «Расскажи!»
И чем дальше, тем более полнился чувством,
что созвездия ближе гирляндам и люстрам,
чем к истокам поступков слова-миражи.

Ибо мысль изречённая – ложь, а вне речи
мысли нет вообще и поэтому мы,
говоря о любви ли, политике, встрече
с человеком другим, раскаляясь как печи,
не тепла добавляем, не света, а тьмы.

Но однажды, поднявшись по лесенке шаткой,
некий гений помарок, поэт имярек
оговоркой случайной, смешной опечаткой
расколдует вселенский тупик и загадкой
перестанет быть сам для себя человек.

А пока я смотрю на подлоги, фальшивки,
имитации истин и правд муляжи
и живу (как служака мечтой о нашивке)
ожиданием той гениальной ошибки,
что навеки закончит историю лжи.

ЭКСПРОМТ

Деревья в марте – будто мачты
зимой затопленного флота.
А ты – не гений, и не мачо,
и даже не этап чего-то.

В симфонии чужих удач ты –
случайно сыгранная нота.

В природе пусто… В голове так,
наверное, в момент рожденья.
Ни ароматов, ни расцветок,
вороний грай на месте пенья.

Но чёрных птиц и голых веток
иное выше настроенье.

Просторы, синие как сливы,
в обзоре плавном и нечастом
сулят такие перспективы,
что грех быть мелким и несчастным,

имея повод быть счастливым,
огромным, вечным и причастным.

Ведь есть ещё и небо судеб
и твердь его – как тыл для фронта.
И оттого бездарны судьи
земного нашего экспромта,

что человек живой, по сути, –
всего лишь кромка горизонта…

НА КРАЮ

Выходишь из круга под флагом мечты,
ломаешь каноны, форматы и рамки,
влюбляешься, строишь причалы, мосты,
воздушные замки…

Штурмуешь любой подвернувшийся пик,
торопишься, путаешь карты и планы,
срываешься и отползаешь в тупик,
зализывать раны.

Читаешь о жизни банкиров, бродяг,
персеев, горгон побеждающих в матче,
и снова выходишь из круга, но флаг
уже не на мачте.

По белой и чёрной спешишь полосе,
в безликий вливаешься ропот и топот
и вдруг понимаешь – тут каждый как все.
Так выглядит опыт.

И снова идёшь – потому что земной
не кончился путь – в никуда, ниоткуда,
без компаса, смысла и цели, с одной
надеждой на чудо.

Теряешь любимых, друзей, колею,
в толпе человечьей бредёшь одичало,
доходишь до края, стоишь на краю
и видишь начало.

ЧИСТЫЙ СВЕТ

Собираю себя по крупицам и крохам,
со слезой собираю, с улыбкой и вздохом,
по квартирам чужим, городам и эпохам,
с облаков и со дна.
Собираю из дат и осколков событий,
из обрывков когда-то связующих нитей,
собираю и делаю тыщи открытий,
суть которых одна:

Буря в море иная, чем шторм на причале.
Роза радости, милая сердцу вначале,
через время колола шипами печали
и, напротив, беда
становилась ключом для решенья задачи,
первым шагом к затерянной в буднях удаче
и выходит, что в прошлом всё было иначе,
чем казалось тогда.

Речи гладкие острыми ранят краями.
Предававшие лишь назывались друзьями.
Та, что в душу сумела прорваться с боями
и с победой ушла, –
не любила, а пьяной поила отравой.
Путь познания кончился истиной ржавой.
И отчизна была не цветущей державой,
а империей зла.

К размышлениям вывод как меч нужен к ножнам.
Если скажут: Мораль, автор, вынь да положь нам! –
Я отвечу, что песенка эта о ложном
настоящем, и мы
завтра снова узнаем, что жили с ошибкой;
пескаря с золотой перепутали рыбкой,
ибо чистого света в реальности зыбкой
нет. Как, впрочем, и тьмы.

РОМАН

Мы сочиняли наш роман,
как сочиняют небо птицы,
мешая с былью небылицы,
и с правдой искренний обман.

Вдали классических искусств,
мы из фантазий всех покроев,
для двух лирических героев
создали космос нежных чувств

и крылья, чтоб они слились,
поднявшись высоко, без риска,
туда, где можно падать низко
и всё равно из выси в высь.

Мы занимались их судьбой
так много дней, что временами
герои лучше были нами,
чем сами были мы собой.

Они, как две души, могли,
в чужом не путаясь порядке,
любить друг друга без оглядки
на скучных жителей земли.

А нам, о том, чтоб их орбит
достичь, казалось, невозможно
и думать даже, ибо сложно
всё было там, где правил быт.

Он свой сюжет имел и план,
свои навязывал нам роли.
Но будней отыграв гастроли,
мы продолжали наш роман.

Порой казалось нам, что он
романом был уже не нашим,
и мы смешно руками машем,
попав в чужой крылатый сон.

Но даже в час, когда туман
разлуки нас накрыл навеки,
как травы степь, как море реки,
мы сочиняли наш роман.

Мы знали, что должны творить
без остановок, неустанно,
иначе нашего романа
мгновенно оборвётся нить.

Зажглась бы и угасла страсть,
как метеор, что был – и не был…
А наш роман стал звёздным небом,
и в большее вошёл, как часть.

В аккорде с сонмами небес,
рождённых парами другими,
он зазвучал в любовном гимне,
весной взорвавшем сонный лес.

И пусть мы были лишь людьми,
но с мирозданьем нашу частность
в тот миг сравняла сопричастность
святому творчеству любви.

А мир в программах новостей,
не ведал между тем, событий
и дел, важней кровопролитий
и политических страстей.

Его титаны разных рас
ломали, гнули, подчиняли,
но чтоб ему ни причиняли,
всё это было не о нас.

Мир бился бабочкой в экран
в сети и на любом канале,
но мы его не сочиняли, –
мы сочиняли наш роман.

В ТЕНИ

В начале грустной части жизни,
на рубеже, когда не спета
ещё вся песня, но сюжета
уже вполне понятен ход,
я на траве лежу у речки,
гляжу на дали с облаками,
минуты путаю с веками
и с водной гладью небосвод.

Над головой струится ива.
Июль, жара, а мне прохладно
в густой тени ветвей. И ладно,
и хорошо, что я в тени,
вдали от славы мимолётной,
дурной молвы и грубой лести –
вы с этим в тень ко мне не лезьте,
прошу вас, Боже сохрани!

Я счастлив, что в горячий полдень
считать ворон добился права,
и что души моей держава
не вся у тела в кабале.
Пускай другой пленит жар-птицу,
и с неба астры звёзд хватает, –
мне трели зяблика хватает,
и василька-цветка полей.

И лишь одно слегка тревожит,
и я сквозь дрёму и истому,
с ленцой, как дверцу к золотому
в быту ненужному ключу,
ищу решение дилеммы:
я в рай попал или на землю?
И обе версии приемлю,
и выбор делать не хочу.