Рада Григорьевна встала от стола и тихонечко подошла к дверям. Прислушалась. Ее сердце билось так, что она слышала глухой стук внутри себя. Нет, прошли мимо. Пронесло. Значит, сегодня она и сын Женя останутся дома, лягут спать в свои кровати. Можно заснуть. До утра.
Сначала она допишет письмо. Она писала уже не первое письмо мужу, но ответа не получала. Этому могли быть две причины: первая, ему не разрешают отвечать. Вторая - ему не передают ее письма. О возможной третьей причине она не хотела и думать.
Назавтра, стоя в длинной очереди к окошку, растянувшейся на квартал, Рада думала о том, что же делать с Женей. О себе она волновалась меньше: ну возьмут, точно возьмут, уже уволили как жену "врага народа", может даже она попадет в один лагерь с мужем, хотя вряд ли они допустят такую промашку. Но Женя!
Ему двадцать один год, значит, могут взять и его. А если нет, то в любом случае он, сын "немецкого шпиона", не будет иметь нормальной жизни.
"Сын за отца не отвечает" - провозгласил вождь. Но это же чистой воды декларация, ложь - думала Рада Григорьевна. Она, проработавшая последние несколько лет в Управлении совнаркома машинисткой, куда ее устроил муж, крупный ученый в области экономики и планирования, арестованный месяц назад "за шпионаж в пользу Германии", не питала никаких иллюзий в отношении того, что происходило вокруг. Ей самой не раз приходилось печатать документы с грифом "Секретно", списки людей, которые исчезали потом неизвестно куда, и никогда не возвращались. Если соседи шептались, что надо, мол, написать Ему всю правду, которую он, конечно, не знает, открыть глаза на подлые дела, что творятся вокруг, Рада Григорьевна кивала, но потом уходила домой, чтобы наедине или вдвоем с Женей предаться слезам по мужу, которого все-таки страстно надеялась когда-нибудь увидеть.
Подошла ее очередь. Рада Григорьевна протянула узелок с передачей, письмо и записку с фамилией арестованного. Хмурый дядька в окошке поискал в списке фамилию, и вернул Раде узелок и письмо.
- Нету такого, - буркнул он.
- Как это нет? - распахнула глаза Рада. - Я же не первый раз, вы же должны меня помнить!
- Сказал - нету. Проходи!
- Посмотрите хорошо, вы ошиблись, - закричала Рада.
Очередь молча и озлобленно ждала, потом Раду начали вытеснять те, что стояли за нею, стремясь попасть к заветному окну, и наконец оттеснили ее совсем. Она побежала в канцелярию. Прождала в коридоре несколько часов на ногах - скамеек не было.
За столом в форме капитана НКВД сидел средних лет мужчина с красными, усталыми глазами. Он тоже поискал в списке, потом поднял глаза на Раду Григорьевну, трясшуюся мелкой дрожью.
- Идите домой, гражданка, вам все сообщат извещением. Тут вам уже нечего делать.
Рада стояла, не в силах ни задать вопрос, ни уйти.
- Да идите вы! - рявкнул он. - И еще, слышишь, дамочка, тикай ты со своей квартиры вместе с сыном, поняла? А то сама загудишь. У твоего мужа статья расстрельная. Только, если скажешь кому, что я тебе посоветовал, мне самому головы не сносить, поняла? Так что тикай и молчи. Тикай и молчи...
Дома Рада Григорьевна рухнула на кровать и застыла, как каменная. Женя сначала пытался вытянуть из нее хоть слово, но потом понял, что это бесполезно. Он понимал, что единственное, что могло привести мать в такое состояние - это то, что случилось самое страшное, чего они так боялись, но не мог даже заплакать по отцу, настолько потрясло его состояние матери.
Несколько дней Рада пролежала вот так, без слов и движения. Не ела, не пила, не откликалась на голос Жени. Он гладил ее по голове, по лицу, целовал руки - бесполезно.
На четвертый день принесли извещение: "Ваш муж… Штырев Семен Павлович, за шпионаж в пользу государства Германия, и подрывную деятельность против… по ст. … приговорен к высшей мере наказания - расстрелу. Приговор приведен в исполнение 17 апреля 1939 года".
Как ни странно, но именно эта бумага, которой они так безумно боялись, вывела Раду из ступора. Она пришла в себя, долго всматривалась в блеклые лиловые строчки на дешевом желтоватом кусочке картона и первый раз за все дни самостоятельно села на кровати.
- Женя, нам надо уходить. Нас убьют, как отца. Надо бежать, Женя.
Решили съехать на квартиру двоюродной сестры Рады, Зины. Зина с мужем уехали на заработки и оставили Раде ключи - поливать цветы и вообще присмотреть за квартирой. Это был спасительный вариант. Их там искать не станут, а из чужого опыта Рада Григорьевна знала, что если энкаведисты в первый раз не заставали жертву на квартире, то второй раз за ней уже не приходили. Почему, никто не знал, но это был шанс.
Взяли с собой только самые необходимые вещи, все деньги, что были в доме, документы. Фотокарточку, на которой Рада и Семен, молодые, веселые навсегда застыли с улыбкой на фоне своей Альма Матер, которую оба окончили. Он - экономический, она - филологический.
Квартира Зины была крохотной и бедной по сравнению с квартирой Штыревых, но чем меньше она была, тем уютнее казалась. "Словно в берлоге спрятались", - мелькало в голове у Жени. Он старался гнать от себя боль утраты, потому что знал - ему раскисать нельзя, он ответственен за мать. Но эта боль сидела внутри жгучим комом и не хотела уходить. Если бы отец заболел и умер, если бы даже попал под машину, Жене было бы легче. Но кто, по какому праву лишил жизни талантливого ученого, мужа, отца? Зачем? Кому это надо было? Этому кремлевскому зверю? Чтобы вселить страх в многомиллионную страну? Для того, чтобы ни один из советских людей не подумал встать на его место, ему понадобилось парализовать всех страхом?
Никакой другой ответ Жене в голову не приходил. Его аналитическое мышление не могло предложить другого варианта.Он надеялся, что с переездом на новую квартиру мать придет в себя. Но так было только в первый день, пока ее гнала с прежнего места опасность. Вскоре она снова погрузилась в свои воспоминания, не хотела умываться, расчесываться, есть. Иногда бормотала что-то про себя, раскачиваясь.
Прислушавшись, Женя понял. Мать корила себя за то, что не настояла на отъезде отца, когда первая почувствовала опасность, увидев в секретном списке, который она печатала, ассистента кафедры, на которой работал муж. Она предложила ему тут же уехать к родственникам в деревню, но он сказал, что ни в чем не виноват, и незачем ему уезжать. Ему ничего не грозит. Вот теперь и бичевала себя Рада Григорьевна, что не проявила настойчивости, не проявила свой резкий характер.
Семен Павлович был человеком легким, жизнерадостным, покладистым. Просьбами с ним можно было сделать что угодно. Рада была намного жестче, сильнее его. А вот поди ж ты, не сумела настоять на своем. В глубине души Рада Григорьевна опасалась, что, возможно, просто не торопилась расстаться с положением профессорской жены, перейти в статус жены изгнанника. Не может быть, разве она такая? Нет, нет, нет! Но эта крохотная подлая мыслишка время от времени давала о себе знать, мучила ее, терзала. Рада каталась головой по подушке и шептала: прости, прости…
Если бы можно было все вернуть назад, на год, на два, на полгода, хотя бы вернуться в тот роковой день, накануне ареста, когда еще можно было сбежать, скрыться, он был бы сейчас жив!
Женя слышал ее стоны, ее шепот, но что он мог сделать? Самому тяжело.
Он оделся и вышел на улицу. Воздухом подышать и чуть-чуть побыть одному. Было около полуночи, улицы были пустынны. Недавно прошел дождь, воздух был чист и свеж, как в ту ночь, когда пришли арестовать отца, а тот растерянно улыбался жене и сыну: "Милые мои, это какая-то ошибка, я скоро вернусь".
Женя прошел до площади и сел на скамейку. Вокруг ни души. Вся страна замерла в животном страхе. Страх полз серым туманом по улицам и площадям, влезал в закрытые окна, просачивался в щели дверей, в мозг, парализовывал руки, ноги, ум. Страх заползал в души, поднимался снизу мутной волной тошноты и вытеснял наружу все, что там было. Сначала уходили порядочность, благородство, потом наверх вылезали тупость, серость, подлость, алчность. Доносом расправлялись с успешным соседом, вызывавшим зависть, любовником жены, да и просто с надоевшей женой. В двадцатом веке, за тридцать лет до наступления космической эры, в одной отдельно взятой стране наступило средневековье: с пытками, доносами, расправами - точь в точь то же, что творилось в пятнадцатом веке во времена разгула инквизиции.
"Одна шестая суши, - думал Женя, - огромная страна, а в одной только ее точке сидит сейчас и не спит, небольшого роста человечек, с усами, в военном кителе, и решает кому жить, а кому умереть, кому сегодня, а кому завтра… За что, за что?"
На площадь выходило несколько улиц, и все они были пусты и немы. Луна освещала булыжник мостовых, а ветер скользил по нему, разгоняя лунные блики, и шлифовал своими ладонями серый камень.
Справа и сзади послышалось еле слышное жужжание. Женя повернул голову. Со стороны бульвара к площади поднималась черная машина с включенными фарами, они светили в темноте, выгоняя прочь лунный свет. Медленно машина подъехала к скамейке, на которой сидел Женя, и остановилась. Это был черный ЗИЛ-не-ЗИЛ, но вроде правительственного, и у него были затемненные стекла. Женя почувствовал холодок в груди. "Надо было сбежать, как только заметил эту машину", - подумал он.
Но из нее никто не торопился выходить. Прошло несколько минут. Затем водительская дверца открылась, и из нее медленно, и как-то бесшумно вышел человек в длинном черном габардиновом макинтоше. У него было узкое лицо, смоляные волосы и неестественно яркие белки глаз. Человек сел рядом с Женей, не глядя на него, и вытащил из кармана макинтоша резную трубку. Разжег ее. Дым пошел колечками, прямо вверх. Женя ощутил странный, дурманящий запах.
- Не спится? - послышался металлический голос. Казалось, ему невозможно не ответить. А если ответить, то только правду. "Надо что-то придумать", - решил Женя. Но неожиданно для себя сказал:
- У меня отца расстреляли. Мать тяжело переживает, а я не могу ей помочь.
- Ну это как раз дело поправимое, - произнес незнакомец.
Женя опешил: "Как поправимое?".
- Вы не поняли, - робко произнес он. - Моего отца расстреляли, мы получили извещение. Это было семнадцатого апреля. Он ни в чем не виноват, я знаю, но он мертв, а мертвые не возвращаются.
Незнакомец сделал затяжку, другую. Женя молчал, и какая-то сила не давала ему уйти.
- Я могу тебе помочь, - неожиданно сказал незнакомец. - Но тебе придется тяжело. Отдашь жизнь за отца?
Вопрос застал Женю врасплох. Если бы отец был жив, и кто-то задал ему такой вопрос, то он не задумываясь сказал бы - да! Искренне сказал бы. Но тут он чувствовал, что игра эта вовсе не игра, и ему действительно предстоит сделать выбор. И так вот наотмашь решить он не в состоянии. В голове мелькало - он так молод и не успел пожить, не успел жениться и ощутить, что такое счастье, ничего еще не сделал в науке, а отец всегда говорил, что вдохнул жизнь полной грудью и ни о чем не жалеет. Ему через месяц исполнилось бы пятьдесят, а Жене только двадцать один. Но это значит, что тогда, когда отец был жив, и он сказал бы, что отдаст за него жизнь, он солгал бы?
Незнакомец терпеливо ждал.
- Я помогу тебе сделать выбор. Слушай, - сказал он. - Я расскажу тебе, что будет. Таких расстрелянных, как твой отец, будут еще миллионы. Других сошлют в лагеря, где они сами умрут от непосильной работы. Те, кто в лагерях - рабы, за счет их бесплатного рабского труда достигается благополучие страны, которое выдается за достижение социалистического строя. Но это еще не все. Сегодня 22 апреля 1939 года., а 1 сентября фашистская Германия нападет на Польшу, и Гитлер со Сталиным разорвут ее пополам. Риббентроп и Молотов подпишут Пакт о ненападении. Со стороны немцев это будет ложь, на которую клюнет мудрейший вождь всех народов. Он не будет готовиться к войне с Германией, считая, что Германия не посмеет напасть на него, а он в союзе с нацистами, начав с Польши и Прибалтики, отхватит себе пол Европы. Германия нападет на Советский Союз 22 июня 1941 года, а он не будет готов к войне. Немцы пройдут страшной разрушительной волной до Волги, потом начнут отступать. Советский Союз победит, но война эта унесет еще 30 миллионов человеческих жизней и принесет народам СССР невыразимые страдания. Жизнь человеческая будет весить меньше куриного пера…
Незнакомец замолчал. Женя тоже молчал, ошеломленный. В голосе незнакомца, в его фигуре, жестах было что-то такое, что не позволяло усомниться в его словах.
- Но что же я могу? - горько сказал он.
- Убей Сталина, - коротко ответил незнакомец. - И твой отец останется жив.
- Это невозможно! - вскричал Женя. - Вы смеетесь надо мной! Отец уже мертв.
- Убей его в 1934 году. Я верну тебя назад, в 1934-ый год, ты убьешь зверя, и развитие страны пойдет по другому пути. Репрессий не будет, никто не будет расстрелян и сослан, твой отец останется жив. В страну вернется Лев Троцкий, он умнее Сталина и уже разгадал планы Гитлера, он утверждает, что Гитлер нападет на СССР через два года. Он выставит на границы страны огромную, вооруженную до зубов армию. Гитлер не посмеет напасть на Советский Союз и ограничится странами Европы. Покорив Европу, он нападет на США. Это будет роковой для него ошибкой, и он будет разгромлен. Но СССР избежит войны. Все твои соотечественники останутся живы. И отец, и твоя мать, которая иначе погибнет под бомбежкой на пути в эвакуацию. Это произойдет на станции Великие Луки 10 октября 1941 года в 11.30 утра.
Женя уже совершенно не сомневался, что незнакомец знает все, и что говорит правду, и что все может - даже вернуть его в 1934-ый год.
- Но почему именно я?
- На тебя пал выбор. Ты можешь отказаться, это твое право. Тем более, я должен тебя предупредить, что, убив вождя народов, ты сам в живых не останешься, ты погибнешь мучительной смертью. Именно поэтому тебя никто не неволит. Решай.
Сколько времени прошло, Женя не помнил. Казалось, время сгустилось и не бежало, а плелось обреченно, вслед его мыслям.
- Как погиб мой отец?
- Его били три дня. Отбили почки. Выбили зубы. Не давали есть, пить и выйти в туалет. Он лежал на мокром загаженном полу в карцере. Когда организм не выдержал, и естественные потребности вышли наружу, его потащили к следователю в таком виде. Следователь кричал на него, оскорблял. Потом его снова били, и он подписал все, под чем у него потребовали поставить подпись. Потащили к стенке в подвале. Зачитали приговор Тройки и привели в исполнение. До последней минуты он не верил, что его убьют. Думал, что это очередная пытка страхом. Когда услышал треск выстрела, увидел вспышку - изумился… И все!
- Согласен, - выдохнул Женя. - На все согласен.
Незнакомец помолчал. Потом повернул к Жене узкую голову. Блеснули яркие белки глаз.
- У тебя есть время отказаться. До завтра. Потом назад пути не будет. Отправляйся домой, попрощайся с матерью. Можешь рассказать ей все, посоветоваться, я сделаю так, что она сразу же это забудет и не будет мучиться. Завтра я жду тебя на этом же месте, в это же время, в полночь. Дам тебе инструкции. Если ты не придешь вовремя, я уйду, и все останется так, как есть. Навсегда.
Женя глубоко вдохнул прохладный воздух. Спросил:
- Как вас зовут?
- Азриэль. И Сталин мой враг.