ВЛАДИСЛАВ КИТИК

СОЧИНЯЮ ДЕНЬ. И ОН – СЛУЧАЕТСЯ

***

Обаяшка ты, судьба, и умница.
Сочиняю день, и он – случается.
Как по жизни, я иду по улице.
А она, по счастью, не кончается.

Клён, гармошка лестницы, горбатая
Мостовая, импульсы предсердия.
Облетела осень конопатая,
Ниспадает с неба снег рассеянный.

Да, оттуда всё… Простор над облаком
Для того, чтоб звёзды были вышиты.
Упадёт такая – станет окликом.
То, что сверху, это тоже – свыше.

А внизу распутья и распутицы,
И ведёт дорога образ жизненный,
Я иду единственною улицей,
Если есть другая, покажите мне.

***

Выше сумрачных зданий и дымных скорбей
Вверх, где воздух прозрачен и ветры свежи,
Серый кречет взлетает над жёлчью степей.
Степь внизу, как упавшая навзничь, лежит.

Словно взгляды, колодцы её глубоки,
Там бесслёзная сушь и губам горячо.
Взводы строятся в роты, а роты в полки.
Кречет крови напился, но хочет ещё.

Вот он кличет, и вновь поднимается рать
За другой, раскаляется степь добела.
Птицы знают лишь то, что нельзя забывать,
Им не велено знать, как земля тяжела.

Помутился родник и колодцы пусты.
Кречет клюв обагрил и ушёл в облака.
Или кровь утоляет сильнее воды?
Или жажда погибели так велика?

***

Мой старый двор на солнце спину грел,
Как летний кот, воспетый в мемуарах.
Мой старый двор – он только повзрослел,
Он много жил, но до сих пор не старый.

Я б за порог из дома ни ногой,
Из ничего скроив благополучье.
Жизнь стала новой? Нет, скорей – другой,
Но прежней той не хуже и не лучше.

Я лишь пелёнки детства износил,
Что не сгорело – от огня согрелось.
У вдохновенья нет упадка сил,
Нет старости – когда приходит зрелость.

Затеяв с жизнью долгий разговор
С рожденья и до самых до окраин,
Дверь прикрывая, в общий коридор
Мы лишь уходим, но не умираем.

Мой старый двор, он вечно – ко двору,
Любя свой образ щедрого колодца
И что пришлось по сердцу, по нутру,
И не пришлось, и после не придётся.

***

Вчерашний день у перекрёстка
Смолит для форса папироской,
Глядит у лавочки питейной
На ножки барышни кисейной.

…Вот так и шёл бы с нею рядом
Под разноцветным листопадом!
Под охровым, янтарным, красным,
С туманным будущим, с неясной
Развязкой…
                  Обморочно где бы
Так падало листвою небо?

…А мог бы быть побег из дома
Под дождь с басистым майским громом,
На тёплой кухне посиделки,
Уткнувшиеся в полночь стрелки,
Чтоб снова каждый год и снова
Не замечать в канун еловый
Нежданной осени сединку,
У губ запавшую морщинку.

***

Проникновенней, чем дорога,
Карьер песчаный у Ван-Гога,
Пшеничных мельниц дефиле.
Закручены штрихов чаинки,
Стоят усталые ботинки,
Что натоптались по земле.

Обувка – дрянь и просит каши.
Но таковы уж правды наши
В его неписанном раю.
Купив их на блошином рынке,
Он пишет старые ботинки,
Как биографию свою.

Нарочно скупо, без гламура.
Не столь передаёт натура
Их скрип, застывший на слуху,
И грузные шаги по тракту,
Как их хозяина характер
По стоптанному каблуку.

А рваные мои кроссовки
Могли б в такой аранжировке
Шедевром сделаться?
                                …Иметь
Тогда б фасетный взгляд Ван-Гога,
Его уменье на дорогу,
На рожь, на чёрных птиц смотреть…

***

– Бывает радость – в виде ликованья, –
Мне говорил рыбальщик-липованин.

В ней колокольцы и застольный смех,
Она и громче, и короче всех.

– Есть радость в утоленье светлооком,
Она течёт, как речка по протокам, –
Он говорил, – а есть…
Один стоишь,
Как под грозою, дышащей озоном,
Наедине с лампадой, озарённый,
И от предчувствий замерев, молчишь,
Свидетель неба и бесшумных молний.
И слышишь голос из глубин безмолвья.

***

От акации тень лохматая.
Лев из гипса, как страж, сердит.
И с седьмого неба Ахматова
На покинутый город глядит.

Так же морем пряные устрицы
Остро пахнут, как в те года.
И поэты бродят по улицам,
Став здесь солнечными навсегда.

И хорошие есть, и разные, –
Разных даже больше других.
Опадают слова прекрасные,
Превращаются ночью в стих.

Есть поэты известные, мнимые,
Долговечней собственных книг,
Есть не понятые, вместо имени –
Только замысловатый ник.

Есть известные, необходимые,
Те, с какими никто не сравним.
Есть любые. А есть – любимые,
Ничего, что тобой одним.

КЕЛЬТСКАЯ БАЛЛАДА

Его душа – ровесница Земли.
Он был её огнём и горстью пепла,
Молекулой, в чей генный код вошли
Все силы созиданья.
                              Море пело
В его крови. Он осушал болота,
Пил воду корнем, был во тьме веков
Копытом вепря, зубом кашалота,
Алхимиком, погонщиком ослов,
Он боевой топор зарыл в песке.
Поднялся майским карпом по реке,
Добром и словом врачевал обиды.

Зелёные предания друидов
Так повествуют.
Смертным человеком
Пришёл состыковать он пазлы века.

И обомлел!.. Здесь творческую глину
Небрежно превращали в чашу гнева,
Искали факт в отрыве от причины,
Вопль о возмездье обращали к небу
Бесчувственной эпохи алтари.
Он в мир пришёл, чтоб мир благодарить,
Цепь воплощений не считать тяжёлым
Наследьем.
                Здесь, возможностями нищ,
Бессильем горд, он лёг на землю ниц.
Закрыл глаза. И превратился в жёлудь.

***

Беда не иссякает, как тщета,
А лишь лица меняет выраженье.
Настанет мир – и будет нищета,
И новых вихрей головокруженье,

И беспокойства площадного шквал,
И круг забот мещанских, но гуманных,
Чтоб ветер лоб озоном освежал,
А не гулял во внутренних карманах.

Огрызки постаментов, грусть витрин,
И надоевших мыслей обветшалость,
И шелуха развенчанных доктрин
Как стимул, чтоб преодолеть усталость

Затёкших плеч, подняться с той ноги,
Услышать всех, но никому не вторить.
Быть правым. Но не так как дураки,
Которым только б умничать и спорить.

***

Говорят, что здесь мы только гости.
Тишина и флаги на погосте:
Молчаливый тыл передовой,
Не успевший зарасти травой.

Потому черна и тяжела,
И легка, как крошки со стола,
Словно пух, родимая землица.

Правдой очи колет или застит
Кровь земли, налипшая на заступ?

Славит небеса перепелица.

На зарю окстясь, приходит завтра.