ЯНИНА СВИЦЕ

ВОЗВРАЩЕНИЕ ПОЭТОВ
материалы к Антологии русской поэзии Башкортостана:
1840-1920-е годы

Уже во второй половине XVIII века, в Уфе, важном административном центре и обширной Оренбургско-Уфимской губернии, были люди, посвящавшие часы досуга литературному творчеству, ведущие дневниковые записи. У наиболее просвещённых дворян имелись книжные собрания. Большая и разнообразная библиотека была у «книжного благодетеля» Серёжи Аксакова – богатого уфимского дворянина и у близкого знакомого его родителей Сергея Ивановича Аничкова, который подарил будущему писателю много детских книг.

В начале 1780-х годов в Уфе поселился ссыльный малороссийский дворянин Григорий Степанович Винский (1753-1818). На жизнь он зарабатывал уроками для детей уфимских дворян. В своих воспоминаниях Винский писал: «…дабы не сидеть праздно-скучно в классе, пока дети учили уроки, я начал читать книги. По счастию, у господина губернатора имелась богатая библиотека, и он благоволил дать мне позволение ею пользоваться… Четырёхлетнее моё в губернском городе пребывание сделало великую перемену не только в моём житье, но и в образе мыслей. Чтение, переводы и беседование со знающими людьми, которых на сей раз в Уфе находилось довольно». Можно предположить, что в таких небольших кружках любителей литературы знакомились не только с последними литературными новинками, но читали свои переводы, небольшие рассказы и стихи и собственного сочинения.

В 1838 году в крае произошло очень важное общественное и культурное событие – началось издание первой газеты. Называлась она «Оренбургские губернские ведомости», но готовилась и печаталась в Уфе, где находился гражданский губернатор и всё гражданское управление (военный губернатор и все военные силы размещались в Оренбурге). Первые несколько лет в газете печаталась только различная официальная информация и объявления, но в 1845 году появился и неофициальный отдел, редактором которого в 1845-1853 гг. был смотритель Уездного училища Иван Прокофьевич Сосфенов. Именно благодаря И.П. Сосфенову впервые началась публикация литературных произведений местных авторов. И они были почти в каждом номере. Сначала краеведческие зарисовки, путевые впечатления и воспоминания, затем и небольшие рассказы. Стихи не очень часто, но всё же печатались. На интересную газету обратили внимание даже в столицах, упоминали о ней в периодике.

Литературное творчество, а особенно поэзия, имеет непосредственное отношение к самосознанию общества. Однако писателям необходима возможность публиковать свои произведения, необходима, если так можно сказать, точка фиксации и последующий отклик читателей. В XIX – начале XX ст. в провинциальных городах, а особенно таких удалённых как Уральские и Сибирские, такими точками становятся местные газеты, вокруг которых объединяются литераторы-любители. При редакторе И.П. Сосфенове и его приемниках – Василии Васильевиче Завьялове и Петре Николаевиче Чоглокове – в «Оренбургских губернских ведомостях» начал складываться круг постоянных авторов-прозаиков. Постепенно к ним могли бы присоединиться и поэты, но с 1860-х для развития уфимской литературы начался неблагоприятный период, продлившийся более 30-ти лет.

Вторая половина XIX-ого и первые годы XX столетия являются своеобразным «белым пятном» в истории уфимской литературы. В 1865 году громадная Оренбургская губерния разделилась на две: Оренбургскую и Уфимскую. С 1865 года единственная газета Уфимской губернии стала выходить под названием «Уфимские губернские ведомости», а редактором её неофициальной части с 1865 по 1897 гг. был врач, известный уфимский общественный деятель, статистик, публицист и краевед – Николай Александрович Гурвич (1828-1914). Он был талантливым, выдающимся журналистом, при нём в газете начался расцвет краеведения, историко-статистических исследований, в этот период было опубликовано просто гигантское количество материалов по истории нашего края. Гурвич любил статистику и историю, но консервативный редактор явно не любил литературу, и при нём литературные произведения, а тем более демократического или критического направления, принципиально не печатались. Хотя в эти годы в Уфе жили известные литераторы, такие как писатель и публицист Пётр Добротворский, поэт Яков Старостин, публиковавшие свои произведения в столичных изданиях. Уфимские любители изящной словесности были вынуждены размещать свои скромные опыты в газетах соседних губерний.

Возможность печататься, получать отклик читателей и критики, является не только правом каждого поэта и прозаика, но и основной двигательной силой развития творческого процесса. Издание только одной газеты, а тем более с ограничением литературных разделов в ней, в целом отрицательно сказалось на развитии уфимской литературы. По сравнению, например, с Екатеринбургом, Самарой и другими городами Урало-Поволжья, в предреволюционный период в Уфе так и не появился отдельный журнал или хотя бы литературное приложение к газете. Более благоприятная ситуация начала складываться в начале XX века, когда появились сразу три новые газеты, в которых наконец стали публиковать местных авторов.

В представленной статье читатели могут познакомиться с творчеством и судьбами трёх известных поэтов, в 1850-1870-х годах живших Уфе, имевших российскую известность, но впоследствии практически забытых.

ЛЮБОВЬ И СВОБОДА АЛЕКСЕЯ ТИМОФЕЕВА

В 1982 году на экраны вышел фильм «Нас венчали не в церкви», ставший первой крупной режиссёрской работой известного актёра Бориса Васильевича Токарева. В главных ролях снялись Александр Галибин и Наталья Вавилова. Сценарий, написанный Натаном Эйдельманом, был основан на подлинной истории – воспоминаниях и письмах революционера-народника, поэта Сергея Силыча Синегуба (1851-1907). В 1872 году Синегуб фиктивно женился на дочери сельского священника из Вятской губернии Ларисе Чемодановой. Таким способом девушка хотела покинуть родительский дом, чтобы в Петербурге присоединится к народническому движению. Но революционный брак не стал фиктивным, молодые люди полюбили друг друга, и Лариса, разделив судьбу мужа, в 1873 году отправилась вслед за ним в Сибирь.

В полюбившейся зрителям кинокартине звучат романсы, написанные Исааком Шварцем на стихи Булата Окуджавы. Время от времени в интернете можно прочитать о том, что романс «Нас венчали не в церкви», давший название фильму и ставший его лейтмотивом, написан ими же. На самом деле его создал русский композитор Александр Сергеевич Даргомыжский (1813-1869), и романс был чрезвычайно популярен в 1870-1880-х годах в студенческой и революционной среде. А кто же был автором текста? Некогда очень известный петербургский поэт-романтик Алексей Васильевич Тимофеев (1812-1883).

Алексей Тимофеев родился 15 марта 1812 года в городе Курмыше Симбирской губернии в семье помещика. Как в своё время и Серёжу Аксакова, в 12 лет его отвезли в тогда единственное в крае среднее учебное заведение – Казанскую гимназию. В 1830 году, окончив Казанский университет, Тимофеев отправился в Петербург и поступил на службу в департамент уделов.

Одарённый юноша, вероятно, ещё в Казани пробовавший свои силы в литературном творчестве, с 1832 года начинает активно, в «неистово-романтическом вкусе» печатать стихи, прозу, драматургию. В 1835-1839 годах почти в каждом номере самого популярного литературного журнала «Библиотека для чтения» публиковали его произведения, они выходили отдельными книгами, а в 1837 г. даже было издано собрание сочинений в 3-х томах «Опыты, сочинения Тимофеева». Профессор русской словесности Петербургского университета, историк литературы и цензор А.В. Никитенко писал об Алексее Тимофееве в своём дневнике, что это был человек, одарённый «пламенным воображением, энергией и талантом писателя… Он совершенно углублён в самого себя, дышит и живёт в своём внутреннем мире страстями, которые служат для него источником мук и наслаждений… Всегда задумчив, с привлекательной физиономией». Произведения Алексей Тимофеева имели большой успех, их читали, обсуждали, критики благосклонно отзывались о его творчестве. В поэзии Алексея Тимофеева большую роль играла ставшая очень популярной в 1840-е годы народная тематика, использование в стихах элементов народных песен, сказок, былин.

Около года поэт путешествовал по Европе, затем переехал на службу в Одессу, потом опять вернулся в Петербург. Но после необыкновенно бурной литературной деятельности, в начале 1840-х имя Тимофеева постепенно исчезает со станиц литературных журналов, а с 1843 г. он совсем замолчал, и, как потом оказалось, больше чем на 30 лет. В 1849 году от Министерства юстиции он получил назначение в Уфу, где в должности губернского прокурора прослужил до 1853 года.

В Уфе Алексей Тимофеев женился на богатой вдове Софье Платоновне Базилевской, ушёл в отставку и вместе с супругой поселился в купленном ей имении недалеко от Уфы (у Софьи Платоновны имелись так же поместья в Пензенской и Тамбовской губернии). До Тимофеевых это уфимское имение называлось «Отрада» и было родовой вотчиной известных уфимских дворян Пекарских. Во второй половине XVIII века в Отраде был большой помещичий дом и разные барские затеи, в конце концов, разорившие последнего хозяина – домашний оркестр, псовые охоты, оранжереи и теплицы и парк.

Усадьба располагалась в очень живописной местности около старицы реки Уфы. У новых хозяев был довольно большой штат дворовых, по своему вкусу они несколько перестроили старый дом Пекарских, украсив его «разными пристрочками и башенками», но в 1856 году, оставив своё владение, переехали в Москву. До 1861 года имение приносило неплохой доход, даже при отсутствии хозяев в доме проживало 65 человек дворовых. До 1880-х годов Софье Тимофеевой здесь принадлежало более 2500 десятин земли, которая затем была продана. Ныне здесь, недалеко от одного из уфимских микрорайонов, находится небольшая деревня Базилевка. Ни от усадебного дома, ни от парка ничего не сохранилось, и о бывшем дворянском поместье напоминают только зарастающие пруды.

Некоторые исследователи склонны представлять Софью Платоновну богатой зрелой вдовушкой, женившей на себе романтика-поэта. В Национальном архиве Республики Башкортостан мне удалось обнаружить метрическую запись об их бракосочетании. Оказалось, что Софья Базилевская овдовела совсем молодой и была на 15 лет моложе своего нового избранника. Они венчались 30 апреля 1850 года в уфимской Александровской церкви, которая считалась «дворянской». Жених – исправляющий должность оренбургского губернского прокурора, коллежский советник Алексей Васильевич Тимофеев, 38-ми лет первым браком. Невеста – вдова коллежская асессорша София Платоновна, по 1-му мужу Базилевская, 23-х лет. Поручителями стали. По жениху: коллежский асессор, граф Дмитрий Николаевич Татищев, надворный советник и кавалер Иван Жуковский, коллежский советник Григорий Естифеев, надворный советник Алексей Константинович Харкевич. По невесте: действительный статский советник Николай Балкашин, действительный статский советник Алексей Андреевич Македонский, надворный советник Дмитрий Иванович Березовский и губернский секретарь Яков Григорьевич Карташевский. Свидетелями на этой вероятно пышной свадьбе были первые должностные лица города и губернии: Балкашин – оренбургский гражданский губернатор, Македонский – вице губернатор. Естифеев, Харкевич, Карташевский (племянник С.Т. Аксакова) – занимали высшие должности в палатах уголовного и гражданского суда.

Через год, 30 апреля 1851 года, у Тимофеевых родилась дочь, 10 мая в Александровской церкви её крестили с именем София. Восприемниками стали оренбургский гражданский губернатор, действительный статский советник Николай Васильевич Балкашин и дочь умершего прапорщика гвардии, князя Николая Еникеева, княжна Евдокия Николаевна.

В 1856 году супруги переехали в Москву, где Софья Платоновна купила дом, а А.В. Тимофеев начал служить чиновником особых поручений при московских генерал-губернаторах, и в 1870 г. в чине действительного статского советника вышел в отставку.

Через двадцать с лишним лет после знакомства с Тимофеевым, А.В. Никитенко сделал в дневнике следующую запись (28 марта 1856 г.): «Встретил недавно T., бывшего некогда литератором, но уже давно не появлявшегося в печати… Насилу мог узнать. Лицо его, некогда довольно приятное, теперь точно опухло и заплыло жиром. Он женился, разбогател, взяв за женою огромное имение, не служит, отъедается и отпивается, то в своих деревнях, то в Москве. Это был большой писака! … Журналы наполнены были его стихами. Он издал три тома своих сочинений … и вдруг замолчал и скрылся куда-то». Тем не менее, все эти годы Тимофеев не переставал писать. По свидетельству А.В. Никитенко, но «писал, и прятал всё написанное, у него полны ящики исписанной бумаги, которые он мне показывал. „Что же вы не печатаете?“ – спросил я. „Да так“, – отвечал он: „Ведь я пишу, потому что пишется“». Неожиданно для всех в 1875-1876 гг. Тимофеев опубликовал в двух томах обширную поэму «Микула Селянинович»), но затем поэт опять замолчал. Умер Алексей Васильевич Тимофеев 1 июля 1883 года.

В 1910 г. в сентябрьском номере журнала «Исторический вестник» вышла статья Н.А. Державина «Забытые поэты. Тургенев, Ознобишин и Тимофеев (из симбирской хроники)». В ней он не только приводит сведения о биографии А.В. Тимофеева, но и даёт оценку его поэтического творчества.

Своё детство Алексей Тимофеев провёл в живописной местности на берегу реки Суры. «Окружающая обстановка как нельзя лучше способствовала развитию в нём вкуса к народной поэзии и развивала в нём поэтический талант вообще. Широкая лента многоводной реки, зелёные поля и луга, знаменитые дремучие сурские леса, близость Волги, этой упрямой хранительницы памятников народного изустного творчества, и, наконец, весь обвеянный поэзией мир народных песен, легенд и преданий – вот что окружало будущего поэта в детстве». Перечисляя всё написанное в своё время Тимофеевым, Н.А. Державин замечает, что «в настоящее время произведения Тимофеева, когда-то имевшие своих поклонников, всеми давно забыты, и самое имя его знакомо только записным библиофилам. Одни только песни его, действительно дышащие чем-то русским и носящие на себе печать несомненного таланта, сохранились в памяти любителей русской песни… Тимофеев писал и в других родах поэзии, но все остальные его стихотворения не могут идти в сравнение с его песнями. Правильный стих не был его достоянием, и как бы Тимофеев ни вырабатывал его, он всё так никогда и не сравнялся в нём с нашими более или менее известными поэтами, даже средней руки. Зато песни его, отличающиеся неподдельной простотой, задушевностью и, кроме того, проникнутые истинно-народным духом, не заключая в себе ничего искусственного, ясно свидетельствуют о несомненном и выдающимся даровании автора».

В заключение своего очерка Н.А. Державин пишет «о всех вообще забытых русских писателях и поэтах», и его суждения остаются актуальными до сих пор. Стоит ли вообще изучать их творчество и биографии?

«…В истории развития русского художественного слова важны не только первостепенные писатели, но и такие, которые написали всего каких-нибудь два-три стихотворения, как одинаково способствовавшие развитию художественного языка. В истории русской (да и вообще всякой) литературы нет скачков, и не может быть. В ней всё идёт путём постепенного развития, при чём известные формы литературы, постепенно развиваясь в произведениях „мелких“ писателей и достигнув наивысшего развития у первостепенных писателей, сменяются другими, опять-таки в своём развитии подчиняющимся тем же правилам… С такой точки зрения всякий поэт, хотя бы написавший всего два-три стихотворения, имеет долю значения в истории русской литературы и заслуживает изучения».

К счастью, лучшие стихотворения Алексея Васильевича Тимофеева, не оказались совсем забытыми даже в XXI веке, и произошло это благодаря русским композиторам XIX века – Алябьеву, Варламову, Даргомыжскому, написавшим на его стихи песни и романсы. И они составляют неотъемлемую часть музыкально-концертного репертуара, а многие слушатели часто и не подозревают, что написаны эти произведения на слова Алексея Тимофеева. Поэзия Алексея Тимофеева, несомненно, обладала притягательной силой для этих композиторов, и через их произведения она обрела долгую жизнь.

Первым из музыкантов обратился к стихам А.В. Тимофеева Даргомыжский. В 1834 году состоялось их знакомство, и уже через год композитор создал песню «Признание» («Каюсь, дядя, чёрт попутал») и фантазию «Свадьба», которая признана одним из лучших вокальных сочинений А.С. Даргомыжского, в 1839-1840 гг. он написал песню «Баба старая» («Оседлаю коня»). В вокальном сборнике «Петербургские серенады» (сочинялась 1840-1850 гг. на стихи Пушкина, Лермонтова Кольцова, Дельвига, Языкова) есть и часть на стихотворение А. Тимофеева «Простодушный».

Яркие творческие находки отличают произведения А.Е. Варламова на стихи Тимофеева, созданные в конце 1830-х – начале 1840-х гг. Это баркарола «Пловцы» (на стихотворение «По реке вниз по широкой»), болеро «Река шумит» («Разлука») и романсы «Предчувствие» («Не судите, люди добрые»), «Челнок» («Лети челнок») и «Черны очи, ясны очи». В 1838 году Алябьев написал шуточную песню на стихотворение Тимофеева «Выбор жены». Самым известным романсом Варламова на стихотворение Тимофеева является «Оседлаю коня» (на стихотворение «Тоска»).

АЛЕКСЕЙ ТИМОФЕЕВ

СВАДЬБА

Нас венчали не в церкви,
Не в венцах, не с свечами;
Нам не пели ни гимнов,
Ни обрядов венчальных!

Венчала нас полночь
Средь мрачного бора;
Свидетели были
Туманное небо
Да тусклые звезды;
Венчальные песни
Пропел буйный ветер
Да ворон зловещий;
На страже стояли
Утёсы да бездны,
Постель постилали
Любовь да свобода!..

Мы не звали на праздник
Ни друзей, ни знакомых;
Посетили нас гости
По своей доброй воле!

Всю ночь бушевали
Гроза и ненастье;
Всю ночь пировали
Земля с небесами;
Гостей угощали
Багровые тучи.
Леса и дубравы
Напились до пьяна,
Столетние дубы
С похмелья свалились;
Гроза веселилась
До позднего утра.

Разбудил нас не свёкор,
Не свекровь, не невестка,
Не неволюшка злая –
Разбудило нас утро!

Восток заалелся
Стыдливым румянцем;
Земля отдыхала
От буйного пира;
Весёлое солнце
Играло с росою;
Поля разрядились
В воскресное платье;
Леса зашумели
Заздравною речью;
Природа в восторге,
Вздохнув, улыбнулась…

21 февраля 1834

ТОСКА ПО ОТЧИЗНЕ

Ах вы, ветры, ветры буйные,
Ветры буйные, залётные,
Принесите вы мне весточку
От родной моей сторонушки!
Там так ярко солнце красное,
Там свежи луга зелёные,
Там родная Волга-матушка,
Там звучна так песнь разгульная!..

Скучно, душно, ветры буйные,
Жить в темнице разукрашенной,
Видеть небо всё туманное,
Слышать песни все зловещие.
Всюду светит солнце красное,
Есть повсюду люди добрые,
Но нигде нет другой родины,
Нет нигде её радушия.

Разнесите, ветры буйные,
Грусть-тоску мою, кручинушку,
Успокойте сердце бедное, –
Всё изныло в злой неволюшке.
Так и рвётся горемышное!
Скучно, горько на чужбине жить!
Посмотрел бы хоть на родину,
Хоть взглянул бы на родимый кров.

Между 1830 и 1833

ВОЗВРАЩЕНИЕ НА РОДИНУ

Туманно солнышко взошло,
Из леса путник показался,
В глазах родимое село…
Чу! Звон к заутрене раздался.

«Конец тяжёлому пути!
Привет тебе, село родное!
О, ярче, ярче ты свети
На небе, солнце золотое!

Не ждут иль ждут меня друзья?
Свиданье сладостно для друга.
Не изменился, тот же я;
Всё та же ль ты, моя подруга?

Одних давно, быть может, нет,
Другие, может быть, далёко;
Кого умчал весёлый свет,
Кого закон тяжёлый рока!».

И грустно, грустно посмотрел
Он на родимую дорогу;
Вздохнул, суму свою одел
И тихо помолился Богу!

27 июля 1835

ВЫБОР ЖЕНЫ
Русская песня

Не женись на умнице,
На лихой беде!
Не женись на вдовушке,
На чужой жене!

Женишься на вдовушке, –
Старый муж придёт;
Женишься на умнице, –
Голову свернёт.

Не женись на золоте,
Тестевом добре!
Не женись на почестях,
Жениной родне!

Женишься на золоте, –
Сам продашь себя;
Женишься на почестях, –
Пропадай жена!

Много певчих пташечек
В Божиих лесах:
Много красных девушек
В царских городах.

Загоняй соловушку
В клеточку твою:
Выбирай из девушек
Пташечку жену.

1837

ТОСКА

– «Оседлаю коня, коня быстрого;
Полечу, понесусь лёгким соколом
от тоски, от змеи, в поле чистое;
Размечу по плечам кудри чёрные,
Разожгу, распалю очи ясныя –
Ворочусь, пронесусь вихрем, вьюгою:
        Не узнает меня баба старая!

Заломлю набекрень шапку бархатну;
Загужу, забренчу в гусли звонкия;
Побегу, полечу к красным девушкам, –
Прогуляю с утра до ночной звезды,
Попирую с зари до полуночи,
Прибегу, прилечу с песней с посвистом:
        Не узнает меня баба старая»!

– «Поло, полно тебе похвалятся, князь!
Мудрена я, тоска: не схоронишься!
В тёмный лес оберну красных девушек,
В гробову доску – гусли звонкия;
Изорву, иссушу сердце буйное,
Прежде смерти сгоню со света Божьяго:
        Изведу я тебя, баба старая»!

Не постель постлана в светлом тереме, –
Чёрный гроб там стоит с добрым молодцем;
В изголовье сидит красна-девица:
Горько плачет она, что ручей шумит,
Горько плачет она, приговаривает:
Погубила, тоска, друга милова!
        Извела ты его, баба старая!».

1838

ПОЛЬСКИЙ ПОЭТ ЭДВАРД ЖЕЛИГОВСКИЙ В УФИМСКОЙ ССЫЛКЕ

Ещё с XVIII века Уфимско-Оренбургский край стал одним из мест ссылки для участников польского революционно-освободительного движения. В 1850-х годах в Уфе в ссылке оказался известный польский поэт, писатель и общественный деятель Эдвард-Витольд Желиговский (1816-1864), писавший под литературным псевдонимом Антоний Сова.

Эдвард Желиговский родился в местечке Корековцы недалеко от Минска в семье мелкого польского помещика. В 1836 году окончил дипломатическое отделение Дерптского университета, с 1843 служил в Вильно в канцелярии губернатора и ещё со студенческой скамьи состоял активным членом нелегальных революционных кружков. В 1846 году вышло первое крупное произведение Желиговского – поэма «Йордан», ставшая очень популярной, и которую польская молодежь восприняла как манифест. Поэта стали называть приемником Адама Мицкевича. В декабре 1850 г. виленский генерал-губернатор доносил, что «сочинение это, написанное звучными и хорошими стихами, – исполнено разных тёмных намёков и рассуждений, доказывающих неблагонадёжный образ мыслей автора, давно уже возбудившего на себя подозрение и состоящего под надзором полиции». В январе 1851 года «за создание сочинения „Йордан“, в котором обнаружена неблагонадёжность автора», Желиговский был выслан в Петрозаводск, а в 1853-м, после нескольких прошений, его перевели в Оренбургскую губернию.

В Оренбурге в это время сложился кружок ссыльных, в который входили: Тарас Шевченко, известные польские политические деятели Зыгмунд Сераковский и Бронислав Залеский (друг Желиговского по Дерптскому университету), поэт и переводчик, петрашевец А.Н. Плещеев и другие. Но долго пробыть в Оренбурге Желиговскому не пришлось. Заболев ещё в дороге, он тяжело переболел холерой, потом тифом и едва остался жив. По распоряжению военного губернатора В.А. Перовского, местом ссылки ему была назначена Уфа, куда поэт прибыл в январе 1854 года. В отличие от Петрозаводска, где Желиговский жил только на скудные средства, присылаемые матерью, в Уфе ему разрешили служить. Здесь были сосредоточено всё гражданское управление громадной губернии, и постоянно требовались образованные чиновники. Желиговского приняли в канцелярию гражданского губернатора Е.И. Барановского, а жалование позволило жить довольно безбедно. По Адрес-календарю Оренбургского края за 1858 год Эдуард Юлианович Желиговский (так его называли в Уфе) служил младшим чиновником по особым поручениям при уфимском гражданском губернаторе И.М. Потулове.

В Уфе Желиговский продолжил литературную работу. Подготовил сборник переводов на польский язык стихотворений Н.А. Некрасова, вышедший в Москве в 1856 году; закончил собственный прозаический сборник «Сегодня и вчера», подготовил книгу стихов «Стихотворения Антония Совы», которые были изданы в Петербурге в 1858 году. Также он перевёл отдельные стихотворения из «Кобзаря» и «Катерины» Т.Г. Шевченко. Тарас Шевченко, находившийся тогда в числе солдат Оренбургского корпуса, очень высоко ценил эти переводы, а чувство искренней симпатии к Желиговскому он сохранил до конца жизни. В одном из писем Б. Залесскому Шевченко писал «…пришла почта и привезла твоё второе письмо с драгоценным для меня подарком, с портретом Совы. Я не знаю, как тебя и благодарить, друже мой, за этот подарок. Что-то близкое, родное я вижу в этом добром, задумчивом лице; мне так любо, так отрадно смотреть на это изображение, что я нахожу в нем самого искреннего, самого задушевного собеседника! О, с каким бы наслаждением я прочитал его „Йордана“! Но это желание несбыточное. Благодарю тебя, тысячу раз благодарю за этот сердечный подарок. Ты пишешь, что желал бы сблизить меня с ним покороче. Дай Бог, что бы все люди были так коротко близки между собою, как мы с ним; тогда на земле было бы счастье! Пиши ему и целуй за меня, как моего родного брата». Между Желиговским и Шевченко завязалась переписка, но она, к сожалению, не сохранилась. Упоминание о ней есть в письмах Шевченко Залесскому, например, в апреле 1856 года он писал «Со следующей почтой, если буду в силах, напишу Сове».

Бронислав Залесский, покидая Оренбург в июле 1856 года, заехал в Уфу и передал Желиговскому подготовленную к печати рукопись поэмы Шевченко «Варнак». В свою очередь Желиговский должен был передать её известному поэту, уроженцу Уфы, Михаилу Ларионовичу Михайлову, который как участник этнографической экспедиции в это время находился в Оренбургской губернии. И в дальнейшем Желиговский помогал Шевченко чем мог – находил издателей, покупателей для гравюр и рисунков. Залесский так писал о деятельности Желиговского в Уфе: «Во время своего пребывания в приуральском крае он был настоящим украшением кружка изгнанников, и не один почерпнул от него моральную силу и существенную поддержку… В обществе русских он тоже сумел снискать к себе общее уважение; у него учились польскому языку и часто прибегали к его советам».

В Уфе Эдвард Желиговский и Михаил Михайлов не только познакомились, но и подружились. В архиве Михайлова сохранились три уфимских записки к нему от Желиговского на французском языке. В первой обговариваются совместная поездка по губернии в мае-июне 1856 года. Во второй говорится: «Будьте любезны, добрый и дорогой Михаил Ларионович, передать от моего имени г-же Потуловой прилагаемые при сем 6 томов Жорж Санд. Жду Вас завтра у себя. Не забудьте, пожалуйста, принести обещанные стихи Некрасова. Всецело Вам преданный Э.В. Желиговский». В последней: «Г-н Барановский и я намереваемся провести вечер у Вас. Будьте любезны известить нас, не противится ли этому Ваша муза и Ваши занятия. „Гость не вовремя хуже татарина“. Весь Ваш В.Э. Желиговский». Эти записки говорят о том, что ссыльный Желиговский был вхож в дома уфимской знати – гражданских губернаторов Барановского и Потулова. В поэтическом сборнике Э. Желиговского «Стихотворения Антония Совы» («Poezye Antoniego Sowy»), который он издал в Петербурге в 1858 году, есть стихи, посвящённые уфимцам: жене полковника – Софье Буткевич, урождённой Аничковой, Петру Самарину, дочери полковника Екатерине Карловне Тимлер, в июне 1854 года вышедшей замуж за вице-губернатора Егора Ивановича Барановского; цикл из шести лирических стихотворений был посвящён, по-видимому, сестре Екатерины – Ольге Тимлер. Кроме того, в сборнике есть указания, где написаны некоторые из стихотворений: «Ufa. 1856 r.», «1856 r. Nad Biala» (над Белой). Уфа расположена в месте слияния двух рек – Белой и Уфы на вершине горного плато. Можно предположить, что поэтическое вдохновение пришло ссыльному польскому поэту, когда он, стоя над Белой, любовался прекрасными заречными далями, открывавшимися со склонов уфимских гор.

В Уфе Эдуард Юлианович Желиговский прожил в ссылке три года, с января 1854 г. по январь 1857-го. В отличие от многих Уральских и Поволжских городов вплоть до конца XIX в. Уфа не была значимым торговым и промышленным городом. Старейший город Урала в первую очередь был важным административным центром, элиту которого составляло дворянство и чиновники. До 1865 года в Уфе находилось всё гражданское управление огромной Оренбургской губернии, и из 15 тысяч её жителей около 1200 составляли чиновники, служившие в различных губернских, уездных и городских учреждениях. Обширные городские усадьбы напоминали поместья, в которых были сады и небольшие парки, беседки, места для прогулок и увеселений. Светская жизнь в городе в это время была очень оживлённой, и, по описаниям современников, зимой проводились многочисленные балы, домашние вечера, концерты и спектакли; летом выезды на пикники, катания на лодках и дальние загородные прогулки.

Привлекательный, окружённый романтическим революционным ореолом польский поэт, безусловно, пользовался вниманием уфимских дам. И романтико-драматическая любовная история не преминула случиться.

Остановиться на ней подробнее стоит потому, что возлюбленная Желиговского, Софья Михайловна Буткевич, стала первой уфимской женщиной-писательницей. К сожалению, сведений о ней сохранилось очень немного. Софья Михайловна Аничкова родилась в начале 1830-х годов и происходила из одной из самых старинных уфимских дворянских семей, бывших основателями ещё уфимской крепости в конце XVI – начале XVII вв. Софья вышла замуж за поляка, военного инженера Буткевича. По адрес-календарю Оренбургской губернии за 1851 год – майор, Люциан Станиславович Буткевич, служил инженером губернской строительной комиссии.

С Желиговским Софью Буткевич сблизило литературное творчество и общность политических взглядов. Софья Михайловна мечтала стать писательницей и посылала свои публицистические статьи в герценовский «Колокол». В январе 1857 года Эдвард Желиговский получил разрешение покинуть место ссылки, и в Петербург влюблённые уехали вместе.

Можно предположить, что отъезд из Уфы не был побегом от мужа и расставание супругов Буткевич произошло с обоюдного согласия. Как уже было сказано выше, в 1858 году Эдвард Желиговский под псевдонимом Антоний Сова издал написанную в Уфе книгу прозы «Сегодня и вчера. Зарисовки биографо-этнографические и байки» (Antoni Sowa. Dzis i wczoraj. Rysy biograficno-obyczjowe i bajki). А посвятил её автор подполковнику Люциану Буткевичу, в котором писал: «Встретил тебя, дорогой Люциан, среди башкирских степей и был я тогда грустен, болен и нищ. Ты мне отдал всё своё сердце, весёлое и полное здоровья, полное благородства. Прими от меня сегодня этот скромный подарок, и позволь мне громко заявить миру, что я тебя глубоко уважаю и люблю». В Адрес-календаре Оренбургской губернии за 1858 год Люциана Буткевича уже нет среди лиц, служивших в нашем крае. Софья Михайловна Буткевич, оказавшись в Петербурге с Эдвардом Желиговским, познакомилась с кругом известных писателей: Н.Г. Чернышевским, Марко Вовчок, И.С. Тургеневым. Под влиянием Желиговского и своего нового литературного окружения она написала и в 1862 году под псевдонимом С. Буташевская издала в Санкт-Петербурге книгу «Дневник девочки». По крайней мере один экземпляр этой небольшой книги сохранился в Российской национальной библиотеке в Санкт-Петербурге. Примечательно, что предисловие к книге написал Иван Сергеевич Тургенев, в котором говорится, что: «Недостаток у нас хороших книг для детей чувствуется давно и, так сказать, вошёл в пословицу. Ещё покойный Белинский глубоко скорбел об этом недостатке и не раз высказывал свою скорбь. Со времени его кончины прошло двенадцать лет с лишком – и, не смотря на множество статей, появившихся по вопросу воспитания, не смотря на возникшие новые учреждения, предприятия, специальные издания, – наша детская литература едва ли стала богаче. Всякий родитель по-прежнему находится в большом затруднении, когда ему вздумается приобрести умно составленную и полезную книгу для своих детей. Дело в том, что хорошо писать для детей – очень трудно. Тут требуется не одно добросовестное изучение предмета, не одно терпение, на которое мы, впрочем, тоже не большие мастера, не одно знание человеческого сердца вообще и детского в особенности, не одно умение, наконец, рассказать просто и ясно, без приторности и пошлости, – тут сверх всего этого, требуется высокая степень нравственного и общественного развития, до которой мы едва ли доросли… Нам кажется, что книжка г-жи Буташевской может быть причислена к разряду подобных попыток – и соединяет в себе значительную часть достоинств, которые мы вправе требовать от сочинения, назначенного для детей. Мы позволяем себе рекомендовать „Дневник девочки“ родителям и наставникам».

Тургенев упоминает о С.М. Буткевич в своих письмах, о ней есть упоминания в дневнике жены Ф.М. Достоевского – Анны Григорьевны.

Книга, вышедшая под псевдонимом писательницы «С. Буташевская», была посвящена её племянницам Саше А-вой (Аничковой?) и Верочке О-ской и написана в форме дневника девочки-подростка. В нём она описывает не только ежедневные события, но и те уроки доброты, нравственности, помощи бедным, с которыми знакомила её мать. В ткань повествования вплетены познавательные новеллы в форме сказок и рассказов взрослых – о путешествии пшеничного зёрнышка, о птицах, рыбах, животных, или история обеденного стола (который когда-то был большим деревом). Кроме того, в книгу включена небольшая пьеса «Петя», действующими лицами которой являются дети, и сказка, напоминающая современное фэнтези, о планете, жителями которой были такие персонажи как господин Разум и его четыре любимые сестры: Мысль, Воля, Чувство, Совесть.

Приехав в феврале 1857 года в Петербург, Эдвард Желиговский поступает на службу в канцелярию гражданского губернатора, занимается изданием своих произведений, а также становится редактором и издателем польской газеты «Слово». В отличие от польских радикалов, Желиговский призывал к объединению поляков и русских в революционной борьбе, сближению культур двух народов. Среди близких петербургских знакомых Желиговского были И.С. Тургенев, братья Жемчужниковы, А.К. Толстой, Н.Г. Чернышеский, Н.И. Костомаров. Здесь в марте 1858 года состоялась долгожданная встреча с приехавшим из ссылки Тарасом Шевченко. Они часто встречались, читали друг другу свои произведения. В мае 1858 года Желиговский записал в дневник Шевченко своё стихотворение «Брату Тарасу Шевченко». В 1859 году Т.Г. Шевченко пишет стихотворение, посвящённое другу.

ТАРАС ШЕВЧЕНКО

ПОДРАЖАНИЕ АНТОНИЮ СОВЕ

Посажу я возле дома
Для подруги милой
И яблоньку и грушеньку,
Чтобы не забыла!

Бог даст, вырастут. Подруга
Под густые ветки
Отдохнуть в прохладе сядет,
С нею вместе – детки.

А я стану груши с веток
Рвать для милых деток…
С подругою – любимою
Перемолвлюсь этак:

«Помнишь, друг, я перед свадьбой
Их сажал весною…
Счастлив я!» –
«И я, мой милый,
Счастлива с тобою!..».

1859, С.-Петербург
Перевод М. Фромана

В январе 1860 года Эдуард Желиговский уезжает за границу, где предполагал возобновить издание польской газеты наподобие «Слова», запрещённой после выхода первых 15 номеров, работает над поэмой о декабристах. В Лондоне состоялось его личное знакомство с А.И. Герценом. Софья Буткевич отправилась за Эдвардом Желиговским в эмиграцию и оставалась с поэтом до самой его смерти. Умер Эдвард Желиговский в Женеве 29 декабря 1864 года.

Желиговский писал свои произведения на польском языке. Переводов их на русский существует немного. В Оренбурге Желиговский познакомился с поэтом А.Н. Плещеевым, сосланным за участие в кружке Петрашевского. Плещеев перевёл его стихотворение «Два слова». В одном из писем к Брониславу Залесскому Т.Г. Шевченко писал о том, что перевод Плещеева не совсем удачен: «„Два слова“ – эта идея так возвышенно прекрасна и так просто высказана у Совы, что Плещеева перевод, хотя и передаёт идею верно, но хотелось бы изящнее стиха, хотелось бы, что бы стих легче и глубже ложился в сердце, как это делается у Совы». Стихотворение «Друзьям-славянам» в переводе учёного-слависта, профессора Казанского университета М.П. Петровского было напечатано в сборнике «Поэзия славян», вышедшем в Петербурге в 1871 году. И в 1963 г. в сборнике «Польская поэзия XVI – XIX вв.» опубликованы два стихотворения «Я превратил свои тяжкие муки» и «Брату Тарасу Шевченко» в переводе Семёна Кирсанова.

ЭДВАРД ЖЕЛИГОВСКИЙ

ДВА СЛОВА

Над кладбищем, над могильными плитами
Солнышко весною всходит каждый год,
Каждый год пестреет мягкий луг цветами,
Птичка божия так весело поёт.

Голос бога с каждою весною
Говорит природе: «Радуйся, живи;
Громы в небесах глубоко я сокрою;
По любовь и знай, источник я любви».
Над кладбищем, над могильными плитами
В тучи солнышко заходит каждый год,
И, с поблекшими от холода цветами
Расставаясь, птичка жалобно поёт…

Слышит голос бога каждый год природа:
«Плачь и сокрушайся... Смерть есть твой закон».
И гремит гроза, и воет непогода,
В мире тленья все, а вечность – только он.

Перевод Алексея Плещеева

ДРУЗЬЯМ-СЛАВЯНАМ

О, братья! Хоть у нас от самого рожденья
И вера, и язык – отдельные, свои,
Мы составляем все единой цепи звенья,
Все – дети мы одной разрозненной семьи.

Зачем же, за кого ж на крестное страданье
Его к нам вызвала небесная любовь,
Когда народный вопль, тревожное роптанье
И дело Каина творится в мире вновь?

Да! Раздражённый брат шёл в гневе против брата,
Свершая на пути кровавые дела;
И не за истину под остриём булата
Лилась родная кровь, свершалось столько зла.

Иудин сребренник, Канафы осужденье
Над кровию людской имеют перевес.
В борьбе с насилием, в борьбе с предубежденьем
Как счастия искать? Иль ждать во всём чудес?

А племя наше так раскинулось, созрело!
Лишь хартии его деяний перечесть –
Повсюду встретим в них величье слова, дела,
Везде гражданскую возвышенную честь.

Не изречём суда и мрачным в них страницам;
Припомним, что грешит порою весь народ,
Народы целые, подобно частным лицам:
То вспышка, произвол, преданий старых гнёт!

Humanum est! Простим! Но то для сердца больно,
Что помрачаются деяния людей.
Какой-то злобный дух над ними своевольно
Распространяет мрак темнее и темней.

Так, знамя грубой лжи считается народным,
И вызывает в нас бессмысленный восторг,
Святое всё слывёт отверженным, бесплодным,
И честь дешёвая выносится на торг.

И дерзко демоны в добро рядиться стали,
Во знаменьи креста предвидя свой успех;
Но святотатство их мы поняли, сознали,
И кровью и слезой мы свой омыли грех.

Теперь сознали мы к какой стремимся требе:
Теперь не надо нам чужих земель, знамён;
Мы все нуждаемся в одном насущном хлебе,
И тот насущный хлеб – есть счастие племён!

Насущный хлеб для нас в той истине священной,
Что мы должны пролить за правду пот и кровь;
Что, по учению Спасителя вселенной,
Наш лозунг – братская к собратиям любовь.

Вы, пережившие чистилище страданий,
Чья грудь огнём любви и истины горит,
Уверуйте – пройдёт эпоха испытаний:
Согласие средь нас то чудо довершит.

И благо братий – нам заветная награда
За трудный подвиг наш: оно наш клич к своим.
Долой сомнения – и вырвем мы у ада
Божественную мысль, украденную им!

И демоны тогда глумиться перестанут
Над вечной правдою, устроившею мир;
И братья, братьями поверженные, встанут
И дружно потекут на всеславянский пир.

Перевод М.П. Петровского

БРАТУ ТАРАСУ ШЕВЧЕНКО

Сын народа – вождь народный,
Мученик, твой путь прекрасен,
Лавр славы благородный,
Как и песни, скорбен, ясен.

Два венца обрёл сплетённых,
Оба дивны, но кровавы, –
Ты трудился не для славы,
А для братьев угнетённых.

Им сдавили стоны муки –
Ах! И стоны – преступленье,
Громким эхом во мгновенье
Повторил ты эти звуки.

Каждый стих – предел страданья,
Жгучей болью наносимый,
Ты оплакал до созданья,
Духом свыше осенённый.

Скорбный! Видишь чудо слова?
Как никто не спрячет снова
Солнца днём, – так не посмеет
Слово смять рука тиранов;

Слово – Божье и имеет
Бардов вместо капелланов;
Мрак и холод зимней ночи
Гонит солнечный восход,
И к свободе путь короче,
Если дал вождя народ!

Перевод Г.Д. Вержбицкого

БРАТУ ТАРАСУ ШЕВЧЕНКО

Тот пророк – кто сын народа!
Этим горд певец суровый
С песней схож твоей свободной
На челе венец лавровый.
Два венца надеты на лоб,
И прекрасны, хоть кровавы,
Труд твой был не ради славы,
Пел ты боль народных жалоб.
Даже речь была в запрете,
Даже стон – тягчайший грех он!
Стоны сдавленные эти
Повторил ты громким эхом.
Плакал ты над каждым стоном,
Боль терпел при каждой песне,
Горним духом осенённый,
Пел свободней, пел чудесней
Что пророчишь чудом слова?
Так же как в рассвете новом
Солнце скрыть никто не может, –
Никакой тиран на свете
От людей не спрячет слова,
Потому что слово – Божье
И его пророк – в поэте.
И как луч на поднебесье
Мрак и холод разметёт –
Вспыхнет день свободы, если
Дать пророка мог народ!

Перевод Семёна Кирсанова

***

Я превратил свои тяжкие муки
В скромные песенки, слышу их звуки,
Так же как мать лепетанье младенца.

Песню не раз орошу я слезою,
Чувством укутаю, мыслью укрою,
Болью и кровью горячего сердца.

Эти одежды не ахти какие,
Вы ж, мои песенки, точно такие,
Вас не веселье, не пир ожидает.

Там же, где плачут сердца под одеждой,
Там, где отчаянье вместе с надеждой,
Пусть в свой венок вас страданье вплетает.

Перевод Семёна Кирсанова

СУДЬБА ПОЭТА ЯКОВА СТАРОСТИНА

Известный Уфимский историк Михаил Игоревич Роднов, работая в 2018 году в Отделе рукописей Российской национальной библиотеки в Санкт-Петербурге, обнаружил рукопись трёх стихотворений поэта Старостина, написанных в Уфимской губернии в уездном городе Белебее. Оказалось, что это не опубликованные стихи поэта 1870-х годов Якова Артемьевича Старостина (1846-1879), который с 1873 года служил судебным следователем в Белебее, а затем в Уфе.

КНАГА 1.
ОДА IV.

Куда плывёшь, корабль, вновь по волнам бурливым.
Займи скорее порт. Не видишь, ослеплён,

Что злого Африка порывом
Твой бок от вёсел обнажён?

Чуть держится мачта, ревут и стонут снасти,
Канаты лопнули; твоя больная грудь

Валов могучих ярой власти
Уже противится чуть-чуть.

Нет новых парусов; угнетена бедою,
Понтийская сосна, дочь гордая лесов;

Взывает с тщетною мольбою,
Прося о помощи богов.

Ни славным именем пучин не обморочишь,
Не испугаешь их расписанной кормой;

О, берегись, коль быть не хочешь
Ветров игрушкою пустой.

Холодный прежде, я тревожною измучен
Заботою теперь и ужасом объят:

Пройдёшь ли ты благополучен
Меж скал блистающих Киклад?

Перевод стихотворения древнеримского поэта Горация (65-8 гг. до н.э.). В разные годы её переводили многие известные русские поэты, в том числе П.А. Вяземский, А.А. Фет, В.Я. Брюсов.

РАССКАЗЫ ДЕДУШКИ

Сядьте, детушки, – довольно
Бегать да скакать,
Мне хотелось бы немного
С вами поболтать.
Но на этот раз не сказкой
Я потешу вас,
Я на этот раз правдивый
Поведу рассказ.
Хоть рассказывать я стану
Об вещах простых –
Каждый день и зачастую
Вы видали их,
Но услышите вы много,
Много кой о чём,
Что быть может пригодится,
Детки, вам потом.
Не хитёр рассказ мой будет,
Ну, а всё ж порой
Вас, родимые, быть может
Прошибёт слезой.
Так старайтесь хорошенько
Вникнуть в эту речь,
Это чувство, эти слёзы
Надолго сберечь.
Поутру надев рубашку,
Как-нибудь порой
Вы задумались ли, детки,
Над рубашкой той?
Сколько пролито тут поту,
Сколько горьких слёз,
Может быть, над каждой ниткой,
Детки, тут лилось!
Глубоко под лён крестьянин
Вешнею порой,
Обливаясь потом, землю
Взбороздил сохой;
И мужицкий труд обильно
Был вознаграждён:
Трудовым политый потом,
Уродился лён,
Уродился тонок, долог,
Волокнист и бел…
(Ведь недаром же трудиться
В поте Бог велел)
Но ещё трудиться много
Мужичку пришлось,
Прежде чем свой лён он в город
На базар привёз.

ПТАШКА

Перезябнула малая пташка,
И ко мне она бьётся в окошко.
Без боязни влетай, моя крошка,
У меня отогрейся, бедняжка.

До весны я тебя здесь укрою,
Обижать никому не позволю;
Крупных зёрен я дам тебе в волю,
Напою тебя чистой водою.

А как вешнее солнышко глянет
Так светло и тепло и радушно,
Будет здесь тебе тесно и душно
И тянуть на поля тебя станет, –

Ты томиться в неволе не будешь,
Сам тебе отворю я окошко…
Улетай, моя малая крошка…
Улетишь… и меня позабудешь.

Полетишь, запоешь и засвищешь…
А наступит плохая минута, –
Не ищи ты иного приюта:
Здесь всегда ты охрану отыщешь.

Яков Артемьевич Старостин родился 22 апреля 1846 года деревне Бараново Ковровского уезда Владимирской губернии в семье крепостного крестьянина. Многие факты биографии Старостина были собраны владимирскими и псковскими краеведами, ими же была составлена его библиография. Отец будущего поэта был офеней – странствующим мелким торговцем. После его смерти в 1854 году мать Старостина переехала в Псков, где открыла небольшую галантерейную лавку. Здесь Яков поступил учиться в уездное училище, которое окончил в 1858 году с отличием. На талантливого мальчика обратили внимание. Для того чтобы он продолжил образование, директор Псковской гимназии поэт и переводчик А.Н. Яхонтов (1820-1890) просил помещика отпустить Старостина на волю, даже предлагал выкуп, но получил отказ. Так как это происходило уже накануне отмены крепостного права, вмешательство псковского губернатора графа К.И. Палена всё же позволило поступить мальчику в гимназию на казённый счет. Из всех предметов он особенно любил литературу, начал писать стихи. Сохранились сведения, что Яков Старостин решился показать их приехавшему в Россию И.С. Тургеневу, который ободрил юношу и посоветовал ему продолжить литературные занятия.

В 1866 году Я.А. Старостин окончил гимназию с серебряной медалью и поступил на юридический факультет Петербургского университета. Материальную поддержку во время учёбы ему оказывал бывший псковский губернатор Пален, ставший в 1867 году министром юстиции. После окончания университета Яков Старостин служил в Пскове помощником адвоката. В 1873 году его назначают судебным следователем в город Белебей Уфимской губернии.

С 1874 года в ссылке в Белебее оказался участник студенческих волнений, так называемого «Нечаевского дела», студент Петербургского технического университета Георгий Петрович Енишерлов (1850-1913). Он оставил воспоминания, рукопись которых находится в фонде Енишерлова в Москве в Российской государственной библиотеке.

Вот так ссыльный описывает уездный Белебей 1870-х годов: «На другой день приехали к каким-то горам, огибающим правильным полукругом большую котловину. В котловине показался острог, церковь и мечеть, а кругом на большом расстоянии какие-то подслеповатые, подгулявшие и покачнувшиеся в разные стороны деревянные домики плясали канкан: город состоял из одной только площади, но зато на этой площади могло быть разводу двум кавалерийским дивизиям; улиц не было, не только садов, но даже деревьев при домах я не заметил».

Описывая жителей Белебея Енишерлов упомянул и о Старостине: «Из местного чиновничества, кроме судебного следователя Старостина Якова Артемьевича не было выдающихся тогда никого. Старостин пил без просыпу ежедневно. Пьяный он ездил по уезду, пьяный допрашивал подсудимых. И если бы не его жена, составлявшая протоколы и ведшая всю переписку, он давно бы подпал под суд. Его впрочем, терпели только до введения гласного судопроизводства». Жизнь в глухом уездном городке для талантливого поэта, вероятно, была невыносимой, печатать же свои стихи в Петербургских журналах он мог только изредка.

После Белебея Яков Старостин какое то время служил в Уфе. В Национальном архиве Республики Башкортостан сохранились метрические записи из которых следует, что 6 ноября 1877 г. в градо-уфимском Сергиевском храме отставной секретарь гражданского отделения Уфимской палаты уголовного и гражданского суда, кандидат прав, 30-ти летний Яков Артемьев Старостин первым браком венчался с дочерью коллежского асессора Федора Илларионова Папкова – Людмилой, невесте так же вступавшей в первый брак было 24 года. Поручителями жениха стали: коллежский секретарь Михаил Васильевич Лопатин и студент университета Владимир Иванович Шульц. Поручителями невесты – белебеевский купеческий сын Николай Павлович Белов, писец 3-го разряда Александр Васильевич Лопатин и уфимский купец Мартемьян Васильев. 2 июля 1878 года в этом же уфимском храме была крещена Ольга – дочь кандидата прав Якова Артемьевича Старостина и его жены Людмилы Фёдоровны. Восприемниками стали уфимский купец Мартимиан Стефанович Васильев и вдова надворная советница Елена Стефановна Вавилова. Прожив только три недели, девочка умерла. Яков Артемьевич Старостин скончался от чахотки 13 марта 1879 года в возрасте 30 лет, 15 марта был погребён на Сергиевском кладбище.

Венчал Якова Артемьева, крестил его дочь и отпевал поэта настоятель Сергиевской церкви протоиерей Фёдор Михайлович Троицкий. О нём в своей книге «Давние дни» очень тепло вспоминал художник, уроженец Уфы Михаил Васильевич Нестеров: «…отец Фёдор был натура богатая и в те времена среди духовенства редкая. Он всем интересовался, но больше всего любил, после своей маленькой деревянной Сергиевской церкви, искусство во всех его проявлениях. И он со всей простотой своей ясной неомрачённой души умел служить ему. Он был и живописец, и поэт, он прекрасно, задушевно пел мягким музыкальным тенором. Он играл на скрипке… Вот на стене, на деревянной стене Сергиевского кладбища, написано стихотворение – грустное, трогательное, о тщете жизни, о мытарствах души человеческой. Чьё это стихотворение, кто так разволновал вас? Да всё тот же отец Фёдор, так часто провожающий по этим тенистым берёзовым дорожкам своих прихожан туда, куда и сам через несколько лет он ушёл». Возможно, о. Фёдор Троицкий был одним из немногих уфимских друзей талантливого поэта Якова Артемьевича Старостина.

С 1869 года Яков Старостин начал печататься в петербургских журналах. В «Будильнике» (1869, № 9) вышла его первая публикация – перевод стихотворения «Весельчак» французского поэта Густава Надо. В 1870 и 1871 гг., и с 1873 г., когда он уже служил в Уфимской губернии, несколько его стихотворений и переводов были напечатаны в журнале революционно-демократического направления «Дело», в конце своей недолгой жизни он опубликовал четыре стихотворения в журнале «Живописное обозрение». В 1884 году, уже после кончины поэта, в одном из самых известных литературных журналов «Вестник Европы» была напечатана подборка его стихов и биографическая справка об авторе, в ней кроме прочего было сказано, что вскоре после окончания курса в университете и поступления в адвокатуру Старостина «…перевели судебным следователем в Уфимскую губернию, где и обнаружилась в нём тяжкая болезнь – последствие той бедности и нужды, какую он испытал в эпоху своей юности, и которая свела его в могилу… При жизни покойный помещал свои опыты в различных журналах; мы печатаем теперь найденное в его бумагах, и это может, по нашему мнению, увеличить сожаление о столь ранней смерти таланта». Возможно, архив поэта был сохранён его женой или уфимскими друзьями.

После смерти поэта только в «Псковских губернских ведомостях» появился некролог, в «Уфимских губернских ведомостях» это печальное событие отмечено не было. В 1879 году журнале «Живописное обозрение» было опубликовано стихотворение писателя, журналиста и издателя Александра Васильевича Круглова (1852-1915) «Памяти Я.А. Старостина». В нём он упоминает о встрече с друзьями поэта. С конца 1870-х годов Круглов много путешествовал по России, возможно, побывал он и в Уфимской губернии.

АЛЕКСАНДР КРУГЛОВ

ПАМЯТИ Я.А. СТАРОСТИНА

Ты не был гением, твой стих
Не прозвучал у нас набатом,
Но в песнях искренних своих
Скорбел ты сердцем за больных,
Страдал с терпящим муки братом!
Тебя не знал я, но любил
Твой стих унылый, ты мне был
Безвестным, но ближайшим другом,
С которым я, ночным досугом,
Беседу вел и понимал,
Что тот, чей стих тоской звучал, –
Тоскою, фальшью не грешащей, –
Был сам душой больной, скорбящей!

Прошло немного лет и мне
Пришлось на чуждой стороне
С твоими встретится друзьями,
С кем ты заветными мечтами
Делился, душу открывал,
Кому все тайны поверял!
Они мне многое открыли,
И их рассказы подтвердили,
Что я умел тебя понять
И муку сердца разгадать.
Но если прежде горячо
Тебя любил я, – то ещё
Ты стал дороже и милее,
Твой образ чище и светлее, –
И тяжелей произнести:
Погибнул он на полпути,
Встречая горе да несчастье
Имея все права на счастье!

Погиб! Невыразимо больно
Звучат слова… В уме ж невольно
Сознанье горькое встаёт:
Погибло много и вперёд
Погибель многих ожидает
В борьбе с нуждою роковой, –
И кто же, кто же всё виной,
Кто за погибших отвечает?
Когда пловец пред нами тонет,
Зовёт на помощь нас и стонет,
Но мы, нейдя на зов и плач,
Спокойно путь свой продолжаем,
На гибель холодно взираем, –
Скажите, кто его палач?
О, если бы честнее были
И брата горячей любили,
Смогли б, сумели б мы спасти
Погибнувших на полпути!

Журнал «Живописное обозрение» (Санкт-Петербург), 1879 год, № 33.

Старинное уфимское Сергиевское кладбище, где был похоронен поэт Яков Артемьевич Старостин, существует, но многие годы находилось в запустении, и только в последнее время стало приводиться в порядок. Надгробие Старостина на нём не сохранилось.

ЯКОВ СТАРОСТИН

ПЕЧАЛЬ ПОЭТА

С участьем тайного привета
Вы задаете мне вопрос:
«Зачем всегда душа поэта
Полна печали, жгучих слёз?
А эти сладостные звуки,
Поэта грудью рождены,
Зачем страданьем жгучей муки,
Тоской и стонами полны?».

– Зачем? В глубокой бездне моря
Не мало жемчугу лежит,
И сколько слёз и мук, и горя
Зерно жемчужное таит.
Сбирая жемчуг, тихо ходит
Пловец отважный в глубине,
И вместо жемчуга находит
Следы крушения на дне.

Не без невольного испуга
Глядит – и видит, и дрожит:
Вот труп исчезнувшего друга
Обезображенный лежит.
И разразиться сердце просит
Слезами в глубине морской,
Но он на берег нам выносит
Не слёзы – жемчуг дорогой.

Есть бездна глубже бездны моря;
Что в глубинах она своих
Таит и мук, и слёз, и горя,
И перлов лучше перл морских!
То – грудь людская, где сбирает
Поэт свой жемчуг дорогой,
Но в той же бездне почерпает
Он слёзы с жгучею тоской.

Журнал «Дело» (Санкт-Петербург), 1874 год, № 9.

ДОБРЫЙ ГЕНИЙ

Был век стихов и рифм; – наш век иной:
Поэзия у нас теперь не в моде,
И на стихи спрос очень небольшой;
В поэзии мы видим что-то вроде
Ребячества и шалости пустой.
В наш век сухой, холодной, дельной прозы
Осмеяны несбыточные грёзы
Об образах нездешней красоты.
Пустые, но роскошные мечты!
За ними мы не мало погонялись.
Но их убил рассудочный анализ.

Я сознаюсь: а всё-таки порой
Разделаться с поэзией нет мочи;
И я несусь восторженно душой
Куда-то в даль, в мир грёз… и часто очи
Туманятся непрошенной слезой.
Фантазия шалит и прихотливо
Рисует мне настойчиво так живо,
Так ярко ряд причудливых картин,
Рой образов… особенно один,
Таинственный, прекрасный и унылый;
Рисуется с особенною силой.

Не знаю, где душа его нашла;
И в душу мне навеян он откуда,
Один Бог весть; быть может, создала
Его моей фантазии причуда.
Но помню: я девчонкою была,
В дому отца в тяжёлые мгновенья
Душа рвалась, – и в тишь уединенья,
Незримый гость, он прилетал ко мне,
Беседовал со мной наедине,
И к моему склоняясь изголовью,
Грудь согревал приветом и любовью.

Печаль сбегала с моего лица,
И погрузясь в задумчивые грёзы,
Я забывала муку без конца,
Мою неволю, вечные угрозы;
И образом сурового отца
Я не пугалась. Весело, привольно
Мне становилось; высоко и вольно
Дышала грудь, и всё в моих глазах
Преображалось чудно, на губах
Невольная являлася улыбка,
И сердце билось шибко, шибко, шибко.

Тот образ: чудное высокое чело,
На нём печать какой-то важной думы,
И грустное раздумье налегло;
Печальные, но вовсе не угрюмы,
Глаза глядят приветливо, тепло.
Взяв за руку меня одной рукою,
Куда то вдаль указывал другою.
И говорил таинственно: «Иди!».
И предо мной, как будто впереди
Какая-то завеса поднималась.

Хоть уловить я точно не могла
Картины той туманные контуры:
Я видела, в тумане без числа
Там двигались неясные фигуры;
Но эта даль, таинственно-светла,
Меня к себе влекла неотразимо;
Моя душа рвалась неудержимо
В тот край, куда указывал мой друг.
Я поднималась… Пропадало вдруг
Создание моей досужей грёзы,
И горькие опять лила я слёзы.

Темна, печальна женщины судьба;
Она чуть-чуть не с самой колыбели
До часа вплоть последнего, – раба
Житейских дрязг и самой мелкой цели.
Я выросла, – и началась борьба.
Мне не хотелось общей женской доли –
Переходить в неволю из неволи;
Но долго мой противился отец, –
Что вынесла тогда я! Наконец,
Он уступил, и в сферы жизни
Вступила я с боязнию невольной.

И вот теперь, когда мне душу вдруг
Невольное сомнение встревожит,
В тяжёлую минуту жгучих мук,
Когда мой дух в бореньи изнеможет,
Является таинственный мой друг,
И снова дух мой падший восстает,
И вновь веленью тайному послушна,
Ярмо невзгод несу я равнодушно.

Журнал «Живописное обозрение» (Санкт-Петербург), 1878 год, № 7.

ЛЮБКА БЕСШАБАШНАЯ
(рассказ судебного следователя)

Привели. Девчонка скромна,
Только, знаете, в глазах
Что-то есть такое тёмное,
Что внушает даже страх.
Видно, если разгуляется,
Так не трогай, берегись:
Тут натура разыграется,
А не взбалмошный каприз.
Я взглянул в лицо ей бледное
И подумал про себя:
«Эх, головушка победная!
Жизнь помаяла тебя».
Стал допрашивать – насупилась,
Нервно бровью повела,
Как-то сумрачно потупилась,
А потом и начала:

«Мне рассказывать не для чего,
С кем спозналась: мало ль к нам
Люду разного, бродячего
Позаходит по ночам.
Стала я перед Успением
Замечать, что тяжела,
С той поры мне жизнь мучением
Пуще каторги была.

Прежде Любка Безшабашная,
Удалая голова,
Руки в боки, речь пустяшная,
Всё бывало трынь-трава;
Тут весёлость забубённая
Приутихнула моя,
Стала грызть неугомонная
Сердце мне тоска-змея.

Сердце мне изгрызла лютая!
Опостылели пиры,
И весёлой ни минуты я
Не видала с той поры.
Словно туча бесрассветная
Надо мною налегла,
Дума, дума неприветная
Крепко в душу залегла;
Заслонила непроглядная
Красно-солнце от меня,
Иссушила безотрадная
Пуще полымя-огня.
Я носилась с ней угрюмою,
Как с излюбленным дитёй;
Я ложилась с этой думою,
Я вставала с думой той.
Всё то, всё припоминалося
Пережитое житье,
Как живое представлялося
Всё бывалое моё.
Как жива была родимая,
Словно цветик я цвела,
А она меня, любимая,
Пуще глазу берегла;
Да закралася истомная
В грудь моя любовь-тоска,
Стала горенка укромная
И тесна мне и низка.
Ох, та речь да поступь милая!
Было мне невмоготу,
И на веки загубила я
Честь свою и красоту.

Ой, любовная зазнобушка!
Что девичьей красоты,
Пуще чем людская злобушка,
Загубом сгубила ты.
Так не долго миловалася,
Со дружком рассталась я:
Соразлучница сыскалася,
Подколодная змея.
Сколько слёз тут было пролито!
Сам он плакал заодно,
Сам жалел, да видно воли-то
Над ретивым не дано;
И сказал он мне: «Голубушка
Крепко я тебя любил,
А теперь прости мне, Любушка,
Если в чём я согрешил».

Как сказал он, обомлела я,
Ноги словно отнялись,
Слово замолвить хотела я,
Только губы запеклись,
Ну, и только трудно охнула
Я в ответ на речь его,
Да на месте тут и грохнула,
Не сказавши ничего.
Что потом со мною сталося, –
И сама не знаю я;
Со стыдом я распрощалася,
И бесчестья не тая,
Стала девкою пустяшною,
И меня народ частной
Прозвал Любкой Бесшабашною,
Удалою головой.

Жизнь разгульную, весёлую
С той поры я повела,
Зеленым вином тяжёлую
Грусть-тоску я залила.
Что творила безобразила!
Эх, всего не рассказать,
Да случилася оказия
Я опомнилась опять,
Стала думать: «Если детищем
Бог меня благословит,
Что-то дам ему? – со вретищем
Напридачу вечный стыд:
Станут все его, безвинного,
Попрекать моим стыдом,
И ни в чём-то непричинного
Назовут все байстрюком».

И бывало на кусочушки
Так и рвётся грудь моя,
Просто не было мне мочушки,
Я была как не своя;
Как не думать, я ни нудилась
Дума лезла, не хотя,
И везде-то мне всё чудилось
Это мёртвое дитя.
Народилось несчастливое,
Я с ума чуть не сошла,
Надрывалося ретивое,
А сдержаться не могла.
Видно, Божье наказание…
И замолкла, задрожав.
Слово в слово показание
В протоколе записав,

Хоть рождалось сожаление,
Верный долгу своему,
Я вписал постановление;
Посадить её в тюрьму.

Журнал «Живописное обозрение» (Санкт-Петербург), 1878 год, № 7.

***

Уж полночь. Город погружён
В глубокий безмятежный сон;
Умолкнул дня тревожный шум;
Лишь я, задумчив и угрюм,
Воспоминаньями томим,
Брожу по улицам пустым
И раздаётся в тишине
Один лишь звук моих шагов.
Недолго ждать осталось мне,
И я скажу тебе, мой Псков:
«Прости! Быть может навсегда!
И пережитые года
В воображении моём
Встают, и ярко чередом
Картины жизни прожитой
Рисует память… Боже мой!
Я и не думал, что в былом
Так много пережито мной!
Как много вспомнилось мне вдруг
Прожитых радостей и мук,
Былых надежд, бывалых грёз,
Восторгов прежних, прежних слёз,
Былой любви, вражды былой,
Ошибок и удач былых
И лиц, теперь забытых мной,
Но прежде сердцу дорогих!
И шевельнулася в груди
Моей не ясная печаль,
И стало мне не то, чтоб жаль
Мне грустно стало… оттого,
Что из прожитого всего
Не нахожу я ничего,
О чём бы стоило жалеть.

РОДНОЙ ЯЗЫК

Родной язык, родные звуки!
Отца и матери язык,
Которым с детства радость, муки
И мысль я выражать привык!
Он прозвучал мне в первой ласке,
Мой первый лепет был на нём,
Меня он тешил в старой сказке
Старушки няни вечерком.

Далёко от родного края
Я долго жил в чужой стране,
И долго-долго речь чужая
Терзала слух и сердце мне.
О, как я ждал нетерпеливо
Тех встреч, где слышалась мне вдруг
Родная речь, в которой живо
Проникнут лаской каждый звук!

Родной язык! В душе унылой,
В душе измученной моей
Ты воскресил волшебной силой
Воспоминанья прежних дней:
Отец с приветливой улыбкой,
Мать с грустной думою в очах,
И наш язык, богатый, гибкий.
Я слышу снова в их речах.

Журнал «Вестник Европы» (Санкт-Петербург), 1884 год, № 1.