АНДРЕЙ ИВОНИН

МОЖНО УВИДЕТЬ УКРАДКОЙ

***

Глухое бездорожье,
кривая колея.
Да будет воля Божья
на каждого своя.

На дальнюю дорогу,
тупую боль в груди,
на счастье и, ей-богу,
на всё, что впереди.

На стылый ветер в поле,
на кров и на ночлег,
на выпавшую долю,
на этот талый снег
да будет Божья воля
и присно, и вовек.

***

Переулков разбег
да бульваров кольцо.
То ли дождь, то ли снег,
то ли ветер в лицо.

Может сон? Или явь?
Ледяная пыльца.
По-пластунски и вплавь,
но пройти до конца.

До двери на углу,
где не встретимся мы.
До конца этой улицы.
Ночи. Зимы.

БОГ, В КОТОРОГО Я НЕ ВЕРЮ

1.

Бог, в которого я не верю, всё же хочет меня спасти:
держит за руку, подстилает соломку. Сжимая в горсти,
как воробышка в тёплых ладонях меня несёт.
Пылинки с меня сдувает и думает, что спасёт.
В бездорожье указывает мне путь, говорит – иди!
Если я оступлюсь, упаду, он поднимет, прижмёт к груди,
улыбнётся усталой улыбкой и скажет: «Ну что ж ты, родной?
Не ушибся? Вставай! Дай-ка я тебя пожалею, маленький мой».
От ненастья укроет меня, даже если я не просил.
И когда меня оставляют силы, даёт мне сил.
В самых тёмных моих закоулках включает свет.
Бог, в которого я не верю. Которого нет.

2.

Бог играет на мне как на скрипке, водит смычком,
извлекая звуки из полой моей души.
Говорит: не робей! Говорит мне, мол, всё пучком!
Говорит: не молчи, не смиряйся, люби, пиши!

Он качает меня на руках, прижимает к щеке,
опускает к земле, поднимает в самую высь.
Он играет, а я, прозябая в своей тщете,
заклинаю струну: раньше времени не оборвись!

И горячая музыка льётся, течёт из груди,
из самой моей сердцевины, оставляя меж рёбер пробел.
Умоляю струну: ты не рвись, ты не рвись, погоди!
Я мелодию эту простую ещё не допел.

3.

Бог, в которого я не верю, верит в меня.
Он несёт обо мне по свету благую весть.
Без его молитв ко мне не проходит и дня.
Он не видел меня, но знает – я точно есть.

Он знает – я есть, целый мир у меня в руках.
Я есмь Сущий в этом космосе, на этой земле.
Вознесённый из праха, вновь возвращаемый в прах,
крохотная песчинка, огарок в печной золе.

Каждый божий день я живу, торопясь успеть
этот день до конца прожить, впопыхах, на бегу.
Предо мной преграды, которые не одолеть.
Но он верит в меня и знает, что я смогу.

***

У неё особенных глаз разрез.
В них искрится ток и таится бес.
Её дом отсюда за семь морей.
Да она и вправду иных кровей.

Она цену не знает себе сама.
Кого хочешь на свете сведут с ума
эти брови вразлёт и вишнёвый рот.
Вот ещё чуть-чуть и сорвётся плод.

У неё под кожей горит огонь.
Протяни ладони, попробуй, тронь.
Её взгляд лукав и не так уж строг…
Не дай бог, говорю себе, не дай бог.

В ЗОНЕ РИСКА

Вот так. Теснее… Ближе… Близко-близко.
Ещё чуть-чуть… Почти боясь вздохнуть.
Я в миллиметре от… Я в зоне риска –
в глазах твоих рискую утонуть.

И глядя в них, произнесу украдкой:
Ни божий гнев, ни праведников суд,
меня уже от этой кары сладкой
не отвратят, не сдержат, не спасут.

***

Пока мы не распались на фрагменты,
на атомы, протоны и нейтроны,
молекулы и прочие частицы
физической материи, как то:
фотоны, кварки, кванты, а тем паче
бозоны Хиггса, боже упаси,
пока мы не рассыпались по ветру,
как старые, истёртые страницы
потрёпанной изрядно книги
с названьем «Жизнь»,
пока ещё не стали
золой, песком, суглинком, пеплом, пылью,
пока сквозь нас не проросли деревья,
и в жилах кровь течёт, и бьётся сердце,
давай не тратить время понапрасну
на долгие пустые разговоры,
а будем вместе торопиться жить,
любить друг друга трепетно и страстно,
лишь так ещё, быть может, нам дано
притормозить ход времени. Иди же
скорей в мои объятия.
Иди же.

ГОРЕ

Сидя в плетёном кресле,
за временем не следить.
Можно представить, если
крепко глаза закрыть,
здесь, среди вечного лета,
словно бы наяву,
где-то за краем света
предпраздничную Москву.

Можно увидеть украдкой,
будто бы вон вдали:
пряничные палатки,
Старый Арбат, Фили.
Улочки в снежной истоме
торжественны и тихи.
Меня в нашем старом доме,
пишущего стихи.

Вот оказаться где бы…
Очнёшься, глаза открыв:
над головою небо,
а под ногой – прилив.
До горизонта море.
Такое житьё-бытьё.
Горе моё ты, горе.
Луковое моё.

РОЖДЕСТВЕНСКОЕ

На окне зима рисует,
не жалея белой краски,
силуэты рыб, растений,
птиц и абрисы домов.
Ты лежишь под тёплым пледом
и рассказываешь сказки
про Спасителя-младенца,
про Марию и волхвов.

О царях, драконах, пальмах
и о древнем Вифлееме,
где на предрассветном небе
загорается звезда.
А у нас и звёзд не видно,
и совсем другое время,
и деревья из-под снега,
и дороги изо льда.

Там везут через пустыню
флегматичные верблюды
из далёкого Востока
драгоценные дары.
Ты рассказываешь сказки.
Ты по-детски хочешь чуда.
Хочешь вымыслов волшебных,
тайн, загадок и игры.

Рождество вот-вот настанет.
Вон оно, уже за дверью.
Сыплет снег без перерыва
в нашей северной глуши.
Говори о чём захочешь,
всё равно я не поверю
ни в спасительную сказку,
ни в бессмертие души.

***

Ты далеко уже
всё дальше дальше дальше
так далеко что мне не удаётся
никак не удаётся дотянуться
ни шёпотом ни возгласом ни взглядом
ни кончиками пальцев ни губами
до рук твоих
ресниц
твоей улыбки

на перекрёстках
в перекличке улиц
шаги твои становятся всё тише
и вот уже почти совсем умолкли

и день ослеп
и мне лишь остаётся
не отрывая глаз смотреть как ты уходишь
за серые дома за горизонт
и дальше