ВАЛЕРИЙ БАЙДИН

ГЛАВЫ ИЗ КНИГИ
«ДРЕВНЕРУССКОЕ ПРЕДХРИСТИАНСТВО»
(СПб.: Алетейя, 2020. – 350 стр., 150 ил.)

ОБРАЗ НЕБА

Ежегодное умирание и оживание природы отразилось в образах русской речи, связанных с жизнью растительного мира. Минувшие времена называли «былыми» – подобными былью «траве, былинке», «древними» – словно одеревеневшими. Время растворялось в окружающем мире, отождествлялось с памятью, шло подобно путнику по бесконечной круговой тропе: прошлое – «минувшее», настоящее – то, что «стоит перед глазами», будущее – «наступающее» и вместе с тем возникшее из прожитого – бы́шащее.¹

Текущее время было неуловимо, его мимолётные минуты «минующие» исчезали без следа, так же называли их древние индийцы: minatíh «исчезающий». Предельно малая величина называлась мигом (позже мгновением) – от глагола мигать. Столь же неосязаемым являлось предельно большое время – вечность.² Древнее сближение вѣжда «ресница» и вѣжда (вѣжа) «ведающий, знающий» (от в отличие от невѣжды, невѣжи) не лишено смысла. Глагол вѣдать, восходящий к индоевропейской основе *ṷeid- «видеть, знать», сохранил два значения. Одно из них родственно греческому εἰδος «вид» и латинскому video «вижу», другое – санскритскому véda «знаю, ведаю», с которым родственно древнеиндийское védiyã «чародейство» и древнерусское вѣдь «знание, колдовство».

В языке и сознании прарусов существовала и третья смысловая цепочка: вѣко (множественное число вѣжды) и вѣдъ «покрытие, крышка». Вечное время постигалось лишь разумом и было скрыто от глаз словно вѣком «покровом» – человеческой жизнью. Такое сближение основывалось на образной связи вѣкъ – вѣко. Возможно, слово увечный относили не только к калеке, но и к «духовно слепому», «не ведающему вечного» человеку, поскольку само это слово означало «чело ведающее» (разумно видящее) и потому причастное к вечности.³ Связь понятия «незримого времени» – мига и вечности – с идеей духовного зрения, видения-ведения подтверждают пережившие века слова умозрение и созерцание «рассматривание отражения в зерцале сознания» (это слово нельзя считать переводом латинского contemplatio «прицеливание, рассматривание»).

В эпоху бронзового века «земное» понимание времени, уподобленное жизни растительного мира, сменилось восприятием небесного «кругового времени» – образом вечности, в которой отражался век человеческого бытия. Само небо, незыблемое в непрестанных, следующих по великому кругу изменениях, внушало веру в посмертное продолжение жизни. Месячное движение луны и годовое солнца менялось от новолуний к полнолуниям, от равноденствий к солнцестояниям. Временами лики этих светил затмевались, рождая страх грядущих бедствий. Неизменным в своём едва зримом движении оставалось лишь звёздное небо.

От весеннего равноденствия до Радоницы звёздно-млечная Рось, спускаясь к земле, низко текла по северному небосводу с запада на восток и словно орошала землю живительными росами. К дням летнего солнцестояния её воды поднимались в высь, русло поворачивалось на небосводе и текло с севера на юг. Туда же устремлялись священные реки, чтобы на краю земли достичь неба. В пору осеннего равноденствия Рось поворачивала на запад и плыла в высоком поднебесье, соединяя точки восхода и захода солнца, будто сияющая дуга – след от дневного движения светила. В дни зимнего солнцестояния «небесная река» опять поворачивала к северу и опускалась над землёй. Казалось, её воды ждали весны и готовились снова устремиться к земле.

Мысль о вращении заложена в индоевропейскую основу *ṷertmen- слова веремя «время». К ней восходит глагол вертѣть, родственный древнеиндийским vartatē «поворачиваться», vartayati «вращение» и латинскому vertēre «вертеть, поворачивать». Представление о «кругового времени» породило древнейший образ «небесного веретена», к нему восходят древнеиндийское vártanam «вращение, прялка», средневерхненемецкое wirtel «пряслице», древнерусское врѣтено, вьрѣтено. Благодаря чередующимся гласным o, i, e, индоевропейский корень *ṷert- получил ряд сходных осмыслений в латинских verto «вращать, вертеть» и vorago «пропасть, омут, водоворот», в немецком wirbel «вихрь, водоворот», в старофранцузском virevaude «водоворот», в английском veering «поворот», в древнерусских ворота и виръ/вырь «водоворот, пучина».⁴

Мифопоэтическое мышление соединяло цепочку слов вир-вертеть-вырий и рождало представление о вращающейся небесной бездне. Днём её скрывало солнечное сияние, ночью она проступала россыпями звёзд. Время соединялось с коловращением светил и стихий надземного мира, в глубине которого свивались кольцами нити человеческих жизней. Они словно накручивались на мировую ось, «верстались» – откуда древнерусское вьрста «пора, возраст» и позднейшее сверстник «ровесник».

Другой образ – «небесного колеса» – был связан с индоевропейской основой *kolo-. В древнерусском она породила слова кола «повозка», колоб «шар, колобок», колач «калач, круглый хлеб». Тот же корень сохранился в старинных названиях солнечного и лунного круга коло и открытого пространства: окрестные дали в народе называли коломéнь, а открытое море или небо – голомéнь. Иначе именовали безмерную ширь и глубь: пучина. В XI веке этим словом определяли «ширь, пространство, беспредельность», а также «море, водоворот, стремнину, глубину».⁵ Вероятно, в древнерусскую эпоху образ пучины связывался с представлением о небесной бездне, которая словно пучилась – летела в глаза.

Небеса вращал Сварог. В кружащемся и отовсюду ограждённом вертограде, на незримой вершине он вершил судьбы мира. Древние римляне называли эту точку vertex «водоворот, центр вращения неба, темя, макушка». В белорусском вротопъ «водоворот» сохранилась архаичная форма древнерусского слова вертепъ «пещера, пропасть», в котором уже исчезло представление о вращении, а образ водно-небесной глуби по законам символического соответствия сменился на прямо противоположный – глубины земной.

Возможно, небесную обитель Сварога именовали варáжа – так в северорусских говорах называли «яркое скопление звёзд». Если учесть чередование гласных в основе *vr-, то к тому же корню следует отнести слова вир, вόрот, ворόба «циркуль у зодчих», воронá «отверстие в корме судна», воронка, ворон.⁶ Небо увенчивала слепящая зѣница – источник божественного зрения и знания – оба эти слова роднит по смыслу основа *zn-. В пучине небосвода, в сияющей тьме, которую древние индийцы называли родственным словом támas «мрак», пытались разглядеть небесное темя, завивающееся посолонь, словно на человеческой голове.

Незримая обитель Сварога находилась в ирии (вырии) – обители вечной жизни. Небеса опоясывало проступавшее по утрам и вечерам зарево кругоземной Сиян-реки. На макушке «маковце» северного неба недвижно сияла звезда Кол (Полярная звезда), ось мира. Так называемый коловрат, знак вращающегося посолонь неба, стал обозначением древнерусского календаря – солнечного коло.

Восприятие небосвода, как вращающегося или вращаемого, являлось очевидным и потому общим для многих древних космологий и мифов. К нему восходит образ небесных жерновов, известный Библии, древнеиндийскому эпосу, античности, средневековой Европе, финской легенде о Сампо и др. В русских сказках «Петух и жерновцы», «Жернова, или ручная мельница» сохранился мотив найденных на небе «золотых, голубых жерновцов».⁷ Солнце и небеса, кружась, перемалывали время в сверкающие миги, в звёздную пыль, которые ночью клевал ворон, а днём петух – древняя солнечная «жар-птица».

По всей видимости, вόрона с чёрным сверкающим оперением прарусы считали птицей небесной пучины. В древнерусском воронъ можно видеть выразительно слитые индоевропейские основы *vor- и *orn-, которые рождали образ вращения, кружения в небесах. Производным от ворон было название жаворонка – искажённое «жар-ворон(ок)», «гай-ворон(ок)», «играющий» воронок. Эта радостно поющая, быстро порхающая и словно висящая в небе птица считалась райской вестницей и получила в народе название вырей.⁸

В русских былинах и сказках «Ворон Воронович», «Иван-Царевич» и целом ряде иных ворон превосходит человека мудростью и возрастом, связан с потусторонним миром, знает об источниках «живой и мёртвой воды», способен исцелить смертные раны и воскресить умершего. Эта «птица вырия», как и воронóй конь, считалась вещей, прорекала человеку судьбу «суд Божий» – долю, суженую небом. Не случаен иссиня-чёрный, «вороной» цвет их обоих.⁹ Зловещим ворона стали считать лишь в эпоху средневековых суеверий. Точно так же отторжение и забвение древних представлений превратило мир ворожащего «вращающего» небеса Сварога-ворожея во «вражий», от названия небесного вырия стали выводить колдунов-выреев, которые вырят «нашёптывают зло».¹⁰
______
Примечания:
¹ Срезневский И.И. Словарь древнерусского языка. В четырёх томах. М.: Книга, 1989, Т.I, Ч.1, С. 210.
² Слово вечный производят от древнерусского вѣкъ «сила, жизнь, деятельность» и сравнивают с увечный «немощный», такое понимание относится лишь к деятельной жизни человека и противоречит смыслу слова вечное. Ср.: Макс Фасмер. Этимологический словарь русского языка. В четырёх томах. М.: Прогресс, 1966-1973, Т.I, С. 286.
³ Отождествление древнего века со «столетием» произошло не ранее XVI века.
⁴ Даль Владимир. Толковый словарь живого великорусского языка. В четырёх томах. М.: Русский язык. 1989-1991, Т.1, С. 206.
₅ Срезневский И.И. Цит. соч., Т.II, Ч.2, С. 1742.
⁶ Даль Владимир. Цит. соч., Т. 1, С. 165.
⁷ Народные русские сказки А.Н. Афанасьева, Т.I, С. 19, Т.II, С. 35-36. Слово жернов происходит от праславянского *žrьnovъ «ручная мельница», родственного древнегреческому γύρος «круг».
⁸ Даль Владимир. Цит. соч., Т. 1, С. 310.
⁹ Неверно утверждение о том, что первоначально слово ворон означало «чёрный»: это прилагательное является производным от праславянского *čьrnъ, синонимом слова воронόй и атрибутом птицы ворон. Ср.: Преображенский А.Г. Этимологический словарь русского языка. В двух томах. М.: Государственное издательство иностранных и национальных словарей. 1959, Т.I, C. 97.
¹⁰ Даль Владимир. Цит. соч., Т. 1, С. 311.

МАТЬ-СЫРА-ЗЕМЛЯ

Образ Земли-Матери восходит к эпохе индоевропейского единства. Имя древнегреческой Деметры (от Δηώ-μήτηρ) означало «земля-матерь», её олицетворениями, родственными древнерусскому зємлѩ являлись фракийская Семела (Σεμέλη) и Жеми́на (Žemyna) литовцев. Близкими по смыслу образами земли-матери являлись Притхиви (Pṛthivī) индусов, Ардвисура Анахита (Arədvī Sūrā Anāhitā) иранцев, Церера (Cerēs) римлян, Нерта (Nerthus) германцев. Слово земля одного корня с древнеперсидским zam, прусским semme, литовским žẽmė, латышским zȩms. Древнерусская культура, вобравшая в себя праславянскую и индоевропейскую архаику, наиболее полно, по сравнению с южно- и западнославянскими, сохранила образ Земли-матери.¹ Есть все основания говорить об особом «словаре Земли» и архаичном «тексте Земли», который включал в себя сотни слов и выражений.²

Древнейшие верования основывались на представлении о единстве и святости неба и земли, которые сходились «у края мира». Земные реки притекали с неба и к нему восходили. Чтобы стать матерью, земля должна была усыриться небесной влагой, омолодиться после зимнего умирания. Прилагательное сырой понималось не только «влажный», но и «свежий, зелёный», а глагол сырѣти носил значение «свежеть, молодеть».³ Почитание праславянами Мать-сырой-земли входило в целостную картину мира, чуждую противоположностей уранического и хтонического начал и возникшему позже так называемому «основному мифу» об их противостоянии. Супружеская связь являлась не противоборством, а союзом небесной «выси» и земной «низи»,⁴ к нему восходил архаический образ рождающей глуби небес и земли – источника всеобщего бытия. С утра в утробе неба согревался мир, теплая земля топила – поглощала и грела – в своём чреве всё живое. Она погребала тела умерших и воскрешала их души, восходившие к свету подобно весенним росткам.

Обряды почитания умерших, их захоронений и возделанных полей были неразрывно связаны и восходили к раннеземледельческой эпохе. Земля с родовых могил и нив содержала прах покойных родителей, считалась родной, родиной. Спустя века на Руси кладбище продолжали называть родительской землей, боженивкой. Горсть земли с молитвой бросали в могилу в надежде на покровительство родной земли над умершим. Простираясь на захоронениях и целуя землю, оплакивали покойных и будто соумирали с ними. Уезжая на чужбину, хранили в ладанке-мешочке рядом с наперстным крестом щепоть земли предков, возвращаясь – целовали её и высыпали на погост с «земным поклоном». Горстку, взятую с родной могилы, прикладывали к сердцу, отгоняя «душевную тоску», считали оберегом от злых духов. В народе говорили: «Землица с семи могил добрых людей спасёт от всех бед». Глотая щепоть праха с семейного захоронения или возложив на темя землинý «кусок дёрна», клялись «нерушимой» клятвой.

Родовое кладбище, или кладóвище вокруг святилищного огня-Гостя называли погост. Существовало множество иных его названий, что говорит о первостепенной важности погребальных обрядов: горка, горица, город, городок, городище, буй, буйвище (от древнерусского буй «гора»), жальни́к, борок, курган (из древнетюркского kurγan «крепость»), скудельница (от скудѣль «глиняный сосуд», в котором погребали останки сожжённых), крутица, красница, могильница…

Древнерусское могыла, могила «погребальный холм» образовано от праславянского *mogǫ- «высокое место»⁵ и восходит к индоевропейской основе *mg- – вместе с древнерусским глаголом могу/мочь, древнеперсидским maguš «сильный, мощный; жрец», греческим μάγος и латинским magus «маг, чародей, жрец», а также с санскритским maha, древнегреческим μέγας и латинским magnus при общим значении «великий, большой». От той же основы произошло имя волшебной птицы Мага, Магай в северорусских и сибирских сказках. Весь этот смысловой ряд позволяет сблизить древнерусское могила со словами могуч, могач «силач», мощь и мощи. Верили, что в мощах родителей воплощалась их посмертная помощь. Впоследствии на Руси мощами называли нетленные останки православных святых, от которых исходят благодатные силы.

Прарусы, как и германцы, считали унаследованные от предков земли, «землею отцов» (Vaterland). Исконное значение слова отчизна, состоящего из индоевропейских основ *at- «отец» и *ĝ(е)nō- «рождать, знать», следует понимать, как «родину отцов» или «знание отцов» – место памяти и почитания предков. Свою землю древние русы именовали светорусьем, считали «пречистой», «светлой». Её называли родимой ещё и потому, что она родила, урожала хлеба и плоды, принося урожай. Земля-роженица «не принимала» убийц, самоубийц и призывавших злых духов ворожей (от слова ворогъ), на Руси их хоронили в глубоких оврагах и закладывали камнями, колодами и ветками, чтобы земля оставалась «чистой». После еды в поле селяне вытирали о землю руки. Мать-сыра-земля очищала от скверны, исцеляла от недугов. Родной землёю лечили кровавые раны. Выйдя на поле, молодые крестьяне для очищения от грехов катались по нивам, пожилые простирались ниц. Глагол никнути означал «проникать, вырастать», чередование двух действий – приникати «припадать, опускаться» и возникати «вырастать, восставать» – создавало образ воскресения посеянных семян и человеческой души.

Незримую связь неба и земли олицетворяла Мóкошь – одна из ипостасей Сварога.⁶ По древнерусским поверьям, она была лишена лица, её тень вздымалась от земли до неба. На русских вышивках XVIII-XIX веков Мокошь изображали условно – в виде огромной женщины с лучистым солнцем (или крестом в круге) вместо головы – и отождествляли с «весной». Вероятно, её первоначальное имя *Мóгочь/Мóкочь, которое при оглушении превратилось Мокошь, восходило к праславянской чередующейся основе mogǫ/moktь «могу/мочь»7 и означало «могучая», «могущая». Неубедительно в фонетическом и смысловом отношении его сближение со словом мокрый,⁸ производными от которого, наряду с мóкрядь, мокротá, является народное название Мокриды «затяжные летние дожди без солнца», их опасались и сетовали: «Прошли бы Мокриды, и то будешь с хлебом».⁹

Силу Мокоши олицетворяла не столько сырость, сколько «живой» пар от преющей под солнцем влажной земли, её острый запах. Первичным значением глагола прѣти «потеть, гнить», родственного древнегреческому πρήθω «вздувать (огонь), зажигать», являлось «источать испарину, пот (от глагола печь)», «прорастать в тепле». Под действием Мокоши всё живое получало способность воспарять: из земных недр воспревали «вырастали» хлеба, из тела воспревала «возносилась к небу» душа. Под словом пар некогда понимали «душу, дух, жизнь, животную теплоту»¹⁰, его производные образуют длинный ряд: парнúк, испарение, паренúна «поле, оставленное под паром», парýн – «невыносимый зной». Парны́м называли молоко и мясо, свежесобранный мёд и крепкий квас. Лишь ударением отличались некогда родственные глаголы парúть «лететь, витать над землёй, словно пар» и пáрить «греть (о влажном солнцепёке), высиживать птенцов, вырастать (о грибах)».

Веру в нераздельность неба и земли сохранили русские поговорки и духовные стихи: «Не земля хлеб родит, а небо», «Земля – мать сырая! Всем, земля, ты нам отец и мать!». В Средние века Мать-сыра-земля выступала судьёй, наряду с христианским «Отцом небесным». Отсюда исходил обычай «исповеди земле», отразившийся в народной традиции, в устной и письменной словесности. В духовном стихе «Непрощаемый грех» звучали покаянные слова:

Уж как каялся молодец сырой земли
«Ты покай, покай, матушка сыра земля!
Есть на души три тяжки́ греха /…/.

Вероятно, ещё в эпоху предхристианства произошло соединение образов Мать-сырой-земли и Богородицы. Русам были чужды представления о «великом горе» и «страдании» земли. В непрерывном круге её бытия, словно в жизни матери-кормилицы, видели чередование весенне-летней радости и осенне-зимнего покоя. В народных преданиях говорилось о воскресающей на Радоницу «красной» земле, «земле-имениннице» и её безмятежном осеннем успении. В рождественских колядках до последних времён истово пели:

Радуйся, ой радуйся, земле!
Наш Бог народился!

Постепенно образ «радостной», всерождающей земли превратился в «скорбный». Средневековые тексты настаивали на страсти и плаче Земли, уподобляя её Богородице, страдающей в родах и оплакивающей распятого Христа. В.Н. Топоров, говоря о «народном богословии» и высокой поэзии в почитании Земли¹¹, справедливо утверждал: «главное наследие языческого культа Земли состояло в такой сублимации и одухотворении этого образа, которое обеспечило дальнейшее соотнесение Матери-Земли с Богоматерью через общие для них переживания – великой радости материнства и великого горя, страданий, утраты».¹²
______
Примечания:
¹ Топоров В.Н. К реконструкции балто-славянского мифологического образа Земли-Матери // Балто-славянские исследования 1998-1999. Вып. XIV. М.: Индрик, 2000, С. 244.
² Там же. С. 271.
³ Срезневский И.И. Словарь древнерусского языка. М.: Книга, 1989,Т. II, Ч.2, С. 878.
⁴ Ср.: Топоров В.Н. Цит. соч., С. 261.
⁵ Фасмер Макс. Этимологический словарь русского языка. М.: Прогресс, 1967, Т.II, С. 635.
⁶ Байдин Валерий. Под бесконечным небом. Образы мироздания в русском искусстве. М.: Искусство – XXI век, 2018, С. 33-34.
7 Фасмер Макс. Цит. соч., С. 667.
⁸ Имя Мокошь связывают с «мокрый, мокнуть», хотя в нём отсутствуют согласные -р- и -н-, но несомненно, родственным ему является праславянское *mokos «прядение». Иванов Вяч. Вс., Топоров В.Н. Мокошь //Славянская мифология. М.: Эллис Лак, 1995, С. 265.
9 Сахаров И.П. Сказания русского народа. М.: Художественная литература, 1989, С. 289.
¹⁰ Даль Владимир. Цит. соч., Т. 3, С. 20-21.
¹¹ Топоров В.Н. Цит. соч., С. 273.
¹² Там же. С. 272.

«БОГИ» КНЯЗЯ ВЛАДИМИРА

При рюриковичах начался упадок древнерусской свето-солнечной религии. На Русь стало проникать иноземное многобожие. Вероятно, уже в IX веке при великокняжеском дворе был принят обычай изготовления «болванов» (реконструируемое праславянское *bъlvanъ, вероятнее всего, произошло от шведского bulván – «соломенное чучело»).¹ Устрашающая мощь и примитивное человекоподобие скандинавских богов было несовместимо с верованиями русов.

Язычники-скандинавы помогли Владимиру в 978 году свергнуть родного брата Ярополка, сочувствовавшего христианам, и захватить Киевский престол. Спустя два года князь Владимир попытался создать «русско-варяжскую» религию по скандинавскому образцу, с болванами и жертвами. Под 980 годом в «Повести временных лет» было записано: «И нача княжити Володимер в Киеве един, и постави кумиры на холму вне двора теремнаго: Перуна древяна, а главу его сребряну, а ус злат, и Хърса, Дажбога, и Стрибога, и Симарьгла, и Мокошь». Несомненно, сказание о крещении Руси в «Повести» было приведено в соответствие с потребностями тогдашнего государства. Принятие православия объяснялось отказом от язычества в пользу греческого единобожия, древнерусскую веру вслед за византийцами осудительно называли «поганым многобожием», подобным эллинскому. Число Владимировых «богов» не соответствовало ни священной для русов девятерице, ни восьмичастному устройству солнечного святилища, что говорит об искусственности великокняжеского святилища. Принятый лишь верхушкой власти сонм «богов», представлял под различными прозвищами и в разных ипостасях единое божество, имя которого было запрещено произносить ещё с предшествующих времён. Не случайно «Повесть» ничего не говорит о Свароге.

К тому времени его почитали под именем Перун, которого называли «Первун» и считали главным «молниевидным» проявлением божества. Слово Перунъ родственно литовскому Perkūnas, древнепрусскому Percunis «гром», санскритскому parjánya и древнегреческому κεραυνός «грозовая туча, молния». Древнерусский глагол перáти «лететь, парить» неотделим от слов перо и пырь «огонь костра, искры» и мог относиться к существу, «летающему на огненных крыльях». Индоевропейская основа *per- «производить на свет, рождать» позволяет видеть в Перуне олицетворение порождающей силы Сварога, которого в этом качестве именовали Род «рождающий, родной». Упоминание в «Слове об идолах» (XII в.) «жертв», якобы приносимых русами «Роду и рожаницамъ перѣже Перуна, бога их» подтверждает связь этих имен.² Существует предположение, что рожаницами в Средневековой Руси называли планеты, влияющие на судьбы людей, и связывали их с Родом.³

Древнерусский монотеизм отвергал изображения божества. Строгий центризм святилища в Перыни под Новгородом указывал на почитание Перуна как проявление божественного первоначала. Возможно, его внешний вид князь Владимир позаимствовал у балтийских славян-язычников: в святилище Кореница на острове Рюген бог побед Черноглав изображался с серебряными усами, а идол Триглава в Волине был покрыт золотом.⁴ Спустя восемь лет великокняжеское святилище было разрушено. Вслед уплывавшему вниз по Днепру идолу Перуна киевляне со смехом кричали: «Выдыбай!», что значило «выплывай, вставай!». Народ не принял Владимировых «богов», об истинных верованиях русов говорили лишь древние прозвища единого божества, волею князя перенесённые на варяжских болванов.

Важнейшей ипостасью Сварога являлся «стремительный» Стрúбог – олицетворение скорости и ветра, властитель небесных стихий и надземного пространства. Слово бы-стрый сохранило связь с санскритским stri- «распространять, покрывать» и производными от него prastri «простирать», prastára «простор», почти неотличимыми от слов простирать, простор. Древнерусский поэт в «Слове о полку Игореве» называл ветры «стрибожьими внуками».

Ещё одним олицетворением Сварога являлся Даждьбог. Его имя – краткая молитва о насущном: «Дай, дарующий!». На такое истолкование указывает значение слова бог, родственного с древнеиндийским bhága «одаряющий, господин», авестийским baγa «господь, бог» и древнерусским багáтье «хранящийся под золою огонь» – этим главным богатством общины в доисторические времена. Даждь-бог считался подателем и другого высшего блага – живительной небесной влаги. Спустя полтора тысячелетия благодатью в народе продолжали называть тёплый летний дождь, пронизанный солнечным светом. В христианскую эпоху, но с иным значением, это слово вошло в церковный обиход.

Имя Хорс (Хόрос, Хрос, Хрес) относилось к наиболее зримому воплощению Сварога в виде круглого солнца. Слово хърсъ, в древнерусском произнесении хоршь⁵, родственно новоперсидскому xuršēt/xōršеt «сияющее солнце». У праславян основа *хор- носила значение «круг», сохранившееся в слове хоровод (от вести хόро – подражать в круговом движении вращению солнца), для греков созвучное χορόϛ означало «хороводный танец с пением». С именем Хорш/Хорс можно сблизить прилагательное хорош, хороший, которому в осетинском соответствует xorz «хороший», в авестийском – hvarəz «благодетельный».⁶

После перехода предков русов к единобожию, свето-солнечная религия вобрала в себя хтонический по происхождению культ «волосатого» медведя – Велеса. Его образ превратился в лунное воплощение Сварога, в первого сварожича, или барина. Народ именовал Луну «медвежье солнышко».⁷ Её холодный властный свет завораживал, отражался в воде (позже – в зеркале), лучи тонули в толще вод, светили русалкам и утопленникам, проникали в души живых, вызывая сонные, «несусветные» видения. В народе полагали, что Месяц, ежедневно умирая, спускается под землю, словно медведь, и, воскресая, возвращается на небо. Велес властвовал над подземно-подводным миром. С этим именем связывались слова велий «великий» и белый, блистающий, если учесть соответствие древнерусского велѣти «повелевать, говорить», которое относили к ветúям «поэтам, предсказателям», а также древнеиндийского bhālam «блеск».⁸ «Велесовым внуком» был назван певец Баян в «Слове о полку Игореве». Почитание медведя-воскресителя стойко сохранялись у воинов, а медведя-покровителя у вóлохов «пастухов». Волхование означало поклонение «волохатому» Велесу, покровителю лесных зверей и домашних животных. Вероятно, поэтому князь Владимир не включил его в придворный «пантеон», а средневековые летописцы пренебрежительно называли «скотьим богом».

Мокошь олицетворяла небесно-земную жизненную силу – влажную и тёплую мощь, исходящую от Сварога к Мать-сырой-земле с солнцем и дождями. «Могучая» Мокошь впоследствии перевоплотилась в святую Пятну, Пятницу. Упоминаемый во Владимировом святилище Семáргл (Семарьгл, Симаргл, Сѣмарьгл, Семъ и Реглъ и др.), имя которого восстанавливается как *Семероглáв, вероятно, представлял собою лишь внушающее страх существо, быть может, связанное с подземно-подводной силой, враждебной человеку и сравнимой с многоголовым пещерным Змеем русских сказок или водяной Гидрой древнегреческих мифов.⁹

В первые века нашей эры религия обожествлённого света, составлявшая суть прарусского единобожия, нашла своё утверждение и одновременно отрицание в евангельской проповеди. Для древних светопоклонников слова Христа «Азъ есмь свѣт міру, ходяй по мнѣ не имать ходити во тмѣ, но имать свѣтъ животный» (Ин. 8:12) стали величайшим откровением. Обращение апостола Павла к Солунянам «вси бо вы сынове свѣта есте» (1 Фесс. 5:5) не могло не поразить и было воспринято, едва ли не как призыв свыше. Понадобилось несколько столетий, чтобы Богом, сотворившим мир словами: «да будетъ свѣтъ!» (Быт. 1:3), русы признали не светодавца Сварога, а библейского Творца.

Таинство «оглашения» народа происходило в языке и сознании. Семена христианства прорастали сквозь толщу праотеческой веры. Старое превращалось в новое. Это движение навстречу православию, составлявшее суть древнерусского предхристианства, завершилось всенародным крещением при князе Владимире.
______
Примечания:
¹ Ср.: Фасмер Макс. Цит. соч., Т.I, С. 329.
² Цит. по: Гальковский Н.М. Цит. соч., С. 24.
³ См.: Иванов Вяч. Вс., Топоров В.Н. Волосыни // Мифологический словарь. М.: Советская энциклопедия, 1990, С. 128. В. Даль уточняет: рожанúца, рождáница – это «рок, судьба, жребий, доля», «прирождённые» человеку. Даль Владимир. Цит. соч., Т.4, С. 10-12.
⁴ Фамицын Александр. Божества древних славян. СПб.: Типография Э. Арнгольда, 1884, С. 7-8.
⁵ Абаев В.И. Скифо-европейские изоглоссы. На стыке Востока и Запада. М.: Наука, 1965, С. 115.
⁶ М. Фасмер неубедительно предполагает происхождение хороший от хоробрый и отвергает связь /Хорш/ – хороший – Хорс на том основании, что полногласная форма Хоросъ «не засвидетельствована», однако очевидно, что поздние письменные свидетельства не могут подтвердить или опровергнуть существование древних устных форм. Фасмер Макс. Цит. соч., Т.IV, С. 267.
7 Даль Владимир. Цит. соч., Т.2, С. 312.
⁸ Фасмер Макс. Цит. соч., Т.I, С. 104.
⁹ См.: Иванов Вяч. Вс., Топоров В.Н. Семаргл // Мифы народов мира…, Т.2, С. 424-425; впоследствии В.Н. Топоров теоретически признал возможность иранской этимологии. Топоров В.Н. Из «русско-персидского» дивана. М.: Индрик, 1995, С. 178, примеч. 22. Нет убедительных оснований видеть в Семаргле птицеподобное существо Симýрг или химерическую собакоптицу Сэнмýрв древнеиранских верований. Гипотеза о происхождении имени Семарьгл из персидского Simurγ (см.: Тревер К.В. Сэнмурв-Паскудж. Л.: 1937, С. 59) поддержана М.А. Васильевым, который с оговорками принял эту этимологию, но отверг «собакоптичий» облик этого существа. (Васильев М.А. Язычество восточных славян…, С. 159); его собственное предположение о связи древнерусского Семарьгл со «скифо-сарматским прообразом» – покровителем скифов и алан – или с изображениями крылатых существ в Сасанидском Иране не получило внятных историко-культурных обоснований. (Там же. С. 103-104, 118, 127), осталась без подтверждения приведённая в его исследовании гипотеза Д. Ворта о тождестве Семаргла с образом птицы «Див» в «Слове о полку Игореви». (Ворт Д. Див = Sīmurγ // Восточнославянское и общее языкознание. М.: Наука, 1978, С. 131-132). Опубликованные Б.А. Рыбаковым изображения «Симаргла» на средневековых браслетах XII-XIII вв. следует признать лишь вариациями образа крылатого барса – древнерусского символа погребального костра, «пожирающего» тело умершего. См. илл. 105, 106 наст. изд. (Рыбаков Б. А. Русалии и бог Симаргл-Переплут // Советская археология. 1967, № 2, С. 91-116; он же. Язычество древних славян. М.: Наука, 1981, С. 436).