ГАЛИНА СОКОЛОВА
ЭЛЛА МАЗЬКО

У ПОПА БЫЛА СОБАКА…
повесть

Окончание. Начало в № 3'2020.

ЧАСТЬ II

1

«Осень уже пришла», –
шепнул мне на ухо ветер,
подкравшись к постели моей.

Мацую Тосиюки

Наверное, не в добрый час праздновали мы победу наших медицинских технологий. Потому что сразу по возвращении в головном офисе начался свой «путч» – брожения.

– Слышь, Сергеич, – явился утром взволнованный зять Сашка. Не решаясь сесть, он переминался у входа, теребя потрёпанную тетрадь. Менеджер Сашка Бардюк приходил по утрам к Абрамову за «ценными указаниями». После чего, забросив свой кондуит в ящик офисного стола, отправлялся «по делам» – в район бывшей барахолки, где вызревал вещевой рынок «7-ой километр». Сашка устанавливал там собственный контейнер-рефрижератор. Это был его уже третий за последние годы бизнес, и тетрадь в руках стала, скорее, данью традиции, чем необходимостью, – не очень-то верил старший менеджер в долгую жизнь своих нынешних доходов.

– А чего бы нам не скинуть Генерального? – предложил он, сильно понизив голос и оглянувшись на дверь.

– И чем же тебе не нравится Генеральный?– Абрамов впился в лицо зятя, следя за его выражением.

– А чем он может нравиться? – по-одесски, вопросом на вопрос, живо отозвался Бардюк. – Ты ж в курсе: – наш Генеральный только деньги жрёт. Сорвёт полтора куска и – гуляет, – Бардюк подмигнул нам обоим с видом заговорщика. – Не жирно ли? Дом купил, квартиру в центре. Ещё и за его люксовый номер платим. А деньги-то кто на счёт гонит? А?

– Ну, а вместо него кого? – заухмылялся Абрамов.

– Сергеич, не боись. Я и порулю. А чего? Думаешь, я лох? И дешевле, Сергеич, мы ж родаки как-никак.

На лице Абрамова мелькнула издёвка, которую зять не заметил.

– Видишь ли, Сашик, – Абрамов снисходительно пролистал его тетрадь. – Генеральный-то наш из числа первооткрывателей метода. Над ним Москва руку держит – бабло-то в Центр из его рук идёт. Иркино – да, только для нас, а всё, что от лечебного процесса, – в Москву. Они нам из этого потом премии начисляют, – он выразительно похлопал себя по карману.

– Да плевать на Москву, – вспыхнул отвергнутый мятежник. – Создадим своё СП – зачем нам Москва?! Аппаратуру всё равно в Киеве клепают. А у меня среди ихних инженеров кое-кто свои уже есть. И каналы реализации я знаю. Думаешь, зря я городских партократов кормил? Они же половину Иркиных договоров приходовали! Не дрейфь, дорогой Сергеич, дело верняк! – глаза Бардюка светились хулиганисто и весело. – Да мы и сами эту байду склепаем, – отфутболил он верный пас Абрамову. – У меня и электронщики на примете есть. Можно даже не СП, а малое предприятие сварганить.

Абрамов пас не взял.

– Ты москвичей-то за дураков не держи. Это их ноу-хау. Без москвичей аппараты – железный лом.

– Ай, Сергеич! Плевать, – Бардюк обернулся было ко мне за поддержкой, но в ту же минуту лицо его озарилось идеей. – О! Мы же и на фальсификате срубим! Верно говорю, Сергеич! – лицо карбонария накрыло завесой мечтательности. – А потом на Канары-Сейшелы рванём! К тайцам на массаж – Виолетка давно мечтает! По «мерседесу» хапнем! Мы ведь, Сергеич, ещё и не жили!

В крупной черепной коробке Абрамова что-то тяжело заворочалось.

– Подумать надо.

Возбуждённый Бардюк неуклюже кружил по комнате, то и дело спотыкаясь о папки, туфли, коробки. При его росте выглядело это смешно, и, приняв мою улыбку за одобрение, Бардюк выпалил:

– Даю рупь за сто: мы с тобой такое «МММ» вертанём, Сергеич! Всех уволим к свиньям собачьим и… – смекнув, что дал маху, он бросил быстрый взгляд в мою сторону: – Ну… это… можно Иру оставить. – Подумал ещё и приплюсовал бухгалтера. – И… и нас с тобой…

– Меня-то кем? – с видом кота возле мышиной норки поинтересовался Абрамов.

– А старшим менеджером! Ну да, Сергеич, вы с Иркой будете договора гнать. А я рулить.

По лицу Коммерческого скользнула кривая ухмылка.

– Ладно, посмотрим, – отступил он, что-то прикидывая в уме, чтобы не продешевить. – Высшее-то есть?

– Обижаешь, Сергеич. Высшая мореходка. И стаж в море пятнадцать лет!

Кроме морского, Бардюк имел ещё и солидный бизнес-стаж: до Медцентра он торговал сигаретами, а теперь, обзаведясь валютным счётом в банке «Порто-Франко», в свободное от медицины время вместе с Виолеткой клепал дома мороженое. Склепав, облачал его в обёртки от московского «Пломбира» – ловкость рук и никакого мошенства, но, даже с расходом на них, себестоимость была копеечная. И дальше прямо из рефрижератора радовал взрослых и детвору (хватило бы наличности вовремя налоговиков подмазать, и сегодня бы спасал гостей города от жары!).

– А глянь-ка, Сергеич, на свою «Волгу», – заскочил Бардюк снова в обед и позвенел ключиками. Польщённый Абрамов просиял. Машина была его давней мечтой. – Это тебе бонус как будущему старшему менеджеру! – и бросил ключи на стол.

– Проверил хоть?

– Или! Отличный Росинад. Не первой свежести, конечно, но очень даже ничего, – и взглянул на меня смеющимися глазами. – Тридцать кусков, Сергеич. С тебя половина – родаки всё-таки.

Абрамов посмотрел на меня вопросительно. В своё время нашим ВАЗовским «росинадом» занимался Деда, и в машинах я была такой же профан, как Абрамов, который никогда не водил. Я пожала плечами.

– Да нормально, Ир, – шурша купюрами, поспешил заверить меня Бардюк. – Не боги горшки обжигают, на курсы сходите, – и, глядя всё так же, со смехом, спросил: – Ну так как, Сергеич, загонять во двор?

– Загоняй, – важно соизволил тот. И белая «Волга» с гнутым ржавым бампером торжественно вползла на дворовую брусчатку. Уже значительно позже, когда мой тщеславный избранник наконец воссел за руль, стало ясно: любимому тестю дорогой зять удружил рухлядь, самое место которой на свалке.

– Так я же предлагал посмотреть! – отбросил обвинения Бардюк.

И это правда.

2

А вскоре в гастрономе, гордо переименованном в «Супермаркет», хотя там, кроме плиток шоколада и пёстрых бутылок «Портвейна» купить было нечего, я столкнулась с Нелей. За вполне ещё приемлемую цену она круто отоварилась коньяком «Наполеон». Про него поговаривали, что никакой это не импорт, а всего лишь «мадэ-ин-Молдавия». Население боролось с инфляцией путём элементарной купли-перепродажи. Перегородив проход и огрызаясь на выносившую нас толпу, Неля так же круто чинила мне допрос:

– Ну признайся, какого рожна ты из себя королеву-то гнёшь?! Чего это ты зарплату и свои проценты за договора не берёшь? Я от тебя в шоке, Ирка.

– Да какое я отношение к тем деньгам имею! – взмолилась я: меня и в Центре уже достали этой темой. – Пусть ваш Абрамов что хочет, то с ними и делает.

– Договора чьи? Твои?

– Ну, мои.

– Значит, твои и деньги! Ты прям: «Я не такая, я жду трамвая!». Фу-ты ну-ты, ножки гнуты, – неистовствовала Неля. – Все берут, а она не берёт! Да на эти фантики уже и купить нечего. Тут надо мозгами шевелить, а не королеву из себя корчить. Вон цены: вчера рупь – сегодня сотня! Потому, голубушка, хватай, что успеешь! Э-э-эх… На твоём месте другая бы вся уж в золоте ходила и на серебре ела. А ты?! Постричься у приличного мастера не имеешь за что! – Неля перебросила пакет с коньяком в другую руку и, сжав кулак, энергично трясанула им в воздухе. – В свои руки бери всё! Хватит о любвях-то думать! – Она прошлась по моему лицу с насмешкой. – Любови ваши – просто химическая реакция в мозгу. Они никакого отношения к делу не имеют!

– А не ты ли меня сватала за этого Абрамова? Вместе с Борюнчиком, – ехидно напомнила я.

– Ну, сватала. Думала, ты – головастая. – Она с любопытством проводила глазами машину с бурёнками. Животинам было тесно и жарко, и они раздражённо бодались обломками рогов, будто это могло их спасти от предстоящей участи. – Дуры какие! Их на бойню везут, а они друг дружку пыряют! – Неля сплюнула и отвернулась с негодованием. – Заруби на носу: нормальная жена – что таракан. Мужик её видит только ночью да на кухне. Ему и знать не надо, чем она занята. Пока я это не поняла, у меня тоже в кармане была вошь на аркане. – Она резко остановилась и рывком выхватила из пакета бутылку «Наполеона». – Или ты думаешь, мой Борюнчик – сахар? Ага, жди! Просто я целю куда надо. Я для него Жозефина! Знаешь такую? Я ему, как она, пою, что он самый-пресамый. Всем им охота быть лучшими! – она любовно погладила императорский портрет. – Думаешь, почему этот страшненький коротышка стал императором?

Мои губы дрогнули – я вспомнила, как в прошлом году Неля  столь же пылко расписывала Святую землю. Тогда они с Борюнчиком вернулись из паломничества. «Представляешь тот путь Христа на Голгофу?! Я еле доползла – ужас! А как же ему, бедненькому?! Там такие крутые ступеньки!!!».

– Чего? Я снова что-то смешное брякнула? – подозрительно покосилась она на меня. – Разве Наполеон не страшненький?

– Страшненький-страшненький, – поспешила я развеять её сомнения и, надув щёки, со значением процитировала из теории Меха: – У него «низкий визуальный самцовый ранг при крайне высоком либидо».

– Ну! – обрадовалась Неля.– Я и говорю: это Жозефина его сделала, она ему внушила! – и скачками кошки потащила меня в метро. Мне даже почудилась сероватая метёлка хвоста из-под звериных полос её юбки. Уже в вагоне она выразительно уставилась на мои потрёпанные босоножки. – Сколько ты уже с ним? Год? Неужели больше?! Э-эх, голова садовая.

В следующий мой приезд, светясь от гордости, Абрамов сообщил, что разделался со всей своей бандой.

– Как это? – я запихивала в холодильник привезённые с собой продукты. Хоть суммы от договоров прибывали, мой поэт предпочитал питаться дома. Под словом «ресторан» он привык понимать попойку и только попойку. И, решив ещё раз примерить на себя роль жены, я теперь всё чаще постигала нехитрые женские премудрости. Говорят же, чем самостоятельней женщина, тем больше ей охота подчиняться. Парадокс?

– А ты что, забыла? При тебе же Бардюк предлагал свалить Генерального.

– Ну да, при мне, помню.

– Так вот. Как-то прихожу, смотрю: кадровичка Нонна что-то вписывает в трудовые книжки. «Что это?» – спрашиваю. А она: вот, мол, готовлю Центр к ликвидации. Увольнять всех будем. Я свалял ваньку и взял одну книжку. А там чёрным по белому: такой-то, мол, уволен по собственному желанию. «А заявления есть? – спрашиваю. – И почему дата и номера приказа не проставлены?» – «Какие заявления?! – смеётся. – Никто и не знает ничего. Полная конфиденциальность! А номера и даты обождут», – говорит. Типа, как оформим новую фирму с новым Генеральным, так в один день всех и на кислород. А документы – под нож. Нам осталось только деньги со счетов перегнать. Кадровичка наша на таких делах собаку съела. Она юрист по образованию.

Ну, назавтра я пришёл пораньше и, как обычно, взял у секретарши печать. Я всегда её беру, когда с документами работаю. Я же тоже директор, только Коммерческий, зам. Генерального. Взял и… спрятал в мыльницу. Через час – гвалт, шум, тарарам! Секретарша бежит: «Виктор Сергеевич, я за печать отвечаю, верните». А я ей бумажку в зубы: мол, взял для служебного пользования. Говорю: «теперь не отвечаешь». Она ушла – бежит Сашка: «Сергеич, отдай печать, хуже будет». – «Найдёшь, – говорю, – твоя». А у меня в кабинете – сам чёрт ногу сломал, поди – найди! В общем, покрутился-покрутился Бардюк – но не драться же! И несолоно хлебавши ушёл. А я оформил приказ об их увольнении. Всех! До одного! И Сашку с Виолкой тоже! И перекинул в дочернее предприятие наши с тобой договора и денежки! К Яшке. Он там один и ничего в дилерстве не смыслит. Так что все счета теперь наши. А эти суки, – он кивнул в сторону двери, – облезут!

И плюхнулся на просевшую под его грузом банкетку. Лицо его было царственно.

3

А мир кипел. Народ постигал хитрую рыночную экономику путём превращения маловнятного коммунизма в ядрёный капитализм с мохнатыми лапами. Джинн из бутылки был выпущен, и стереотипы ломались быстро. Никто и ничего уже не боялся, многим везло. Впрочем, один Абрамовский приятель, неплохой, кстати, художник-авангардист тоже вздумал вписаться в общий ритм. Что-то скупал, что-то перепродавал. Деньги и у него крутились, как шарики в барабане «Спортлото». Но, внезапно влетев в кредитные долги, остался без жилья, и, сдавшись на милость победителя, расписывал у бывших конкурентов потолки в хибаре, которую те купили за наличку. Толкнули же хату потом по цене настоящего VIP-класса. «Мне просто не повезло, – не сомневаясь, что рано или поздно отыграется, сокрушался потом супрематист. – Не кинули бы дружки, я бы уже на Канарах жил».

– Да не боись, Иринчик, – отмахнулся уверенный в себе Абрамов. – Я на нары-Канары не спешу! – и ехидно добавил: – А Сашка, Сашка-то! Бардюк-то! Знаешь? Не знаешь?! Ну так вот тебе новость: он, скотина, в запое. После опалы попытался барсучьим жиром торговать. Не видела на «Привозе» его банки-склянки? Травницы промышляли. Весёленькие такие склянки – зверьки на этикетках. Спрашиваю Виолку: а хоть один процент барсучьего присутствия там есть? Молчит, гыгыкает. Ну я и шепнул в налоговую – ты же знаешь, Ирчик: у меня везде связи! Ну и всё. Амба! В запое теперь Бардюк. Несколько месяцев уже! Теперь его Виолка вместе с чадом сопли жуют! – он сардонически рассмеялся.

– Как?! – ужаснулась я. – Она же твоя дочь! С внуком же!

– А не рой яму родному папе! Кто ко мне с саблей того, тот от сабли и этого! – он покрутил перед собой воображаемым самурайским «тати».

– С мечом?..

– Ага!

…Вот говорят же про отражательный эффект мира – вдруг сама судьба щёлкнула Абрамова по носу: круг широких его возможностей резко сузился. Лечебный процесс от безвестной «Голубой звезды» доходов не приносил, разве что с грехом пополам для налоговой. Реализация же медицинской аппаратуры резко застопорилась. Это и заставило бывшего Коммерческого рвануть во все тяжкие. И, глядя вечерами в экран телевизора, я давилась смехом от его витийств о квантовой физике. В те годы в этих вещах и специалисты ещё не все разобрались! Но… – не боги же горшки обжигают! И Абрамов в эфире светился не реже Кашпировского. С той лишь разницей, что второй вещал на всю страну, а первый лишь на Одессу. Абрамовские «Нью-Васюки» сыпались как из рога изобилия. Покупателям чудесной аппаратуры обещалось излечение буквально от всего! «Квантовая теория полей тому порукой!» – щеголял он именами знаменитых в то время учёных Шипова и Акимова. Но когда темпераментный оратор запалил спич о чудесном воскрешении ранее утраченной почки, я очнулась.

– Сочинял бы ты поосмотрительней, – остерегла я пыл начинающего беллетриста.

– Чего это? – отверг он мой спорный авторитет с беспечностью прохиндея. – Наука скоро и не до того дойдёт – про почку мне кто-то из учёных рассказывал. И вообще! Что это ты мне палки в колёсья вздумала ставить?! – он подозрительно вгляделся в меня, но, не найдя ничего настораживающего, снова защёлкал по телеканалам. – Эх, Ирчик, на умении манапуриловать? держится мир, а борьба рацио с психорекламным воздействием всегда заканчивается в пользу последнего. Ты ж только глянь, что выделывают бывшие партократы: раньше с коммунистических лозунгов не слазили, а сегодня – рейдерские захваты крутят! Перевёртыши хреновы, – он поднял на меня оживлённое лицо. – И что? Им можно, а мне нельзя?

– Пачкаться охота?

– А с волками жить, по-волчьи выть, – тут же посерьёзнел он. – Не знаешь… Не видел, Ирчик, ремень? Куда его чёрт занёс… Ага, вот он! – словно фокусник, Абрамов вытягивал вещи из разных углов своей коморки. – Управление всегда предполагает тонкий… обман, – авторитетно засвидетельствовал он. – Тьфу, а где же галстук? И куда он вечно девается?! Ладно, пойду в гольфе.

– Тонкий?

– Кто? – обалдело воззрился он на меня из-под своих больших роговых очков.

– Я про обман. Откровенный? Или наглый? Как у напёрсточников? – не обращала я внимания на его шок.

– Или откровенный, как у напёрсточников, – подтвердил, не заедаясь. Ещё раз поискав глазами, он выволок галстук из-под под ножки стула и накинул его на себя. И, покрутив шеей (удобно ли), обронил: – Мне москвичи рассказали, что их новый премьер именно из таких. Этого Кириенка в их кругу зовут «Киндер-Сюрприз». И таких там уже воз с тележкой! Так что теперь? Не жить? Или предлагаешь сразиться с ветряными мельницами? – он упёрся в меня своими выцветшими от солнца глазами.

– Так ты с ними?

– Чего это? Я с тобой, – ответил он.

– Тогда не иди с ними, Абрамов.

Он замер, изумлённо разглядывая меня, словно не веря, что такие дуры на свете ещё есть. Потом устремил взгляд в окно, за которым уныло накрапывал дождь. Лицо его отобразило смертельную скуку.

– Но… иначе не дадут, – буркнул он недовольно. – А я жить хочу, Ирчик!

Медвежеватый, в небрежно завязанном галстуке и с неизменной папкой под мышкой, он стоял посередине крохотной захламленной комнаты и НЕ ПОНИМАЛ!..

А до меня вдруг дошло: лоханулась я, однако, с этой любовью. Совсем он не Петрарка и не Прынц. Обычный одесский деловар средней руки, только с амбициями. А я-то: «Звёзды! Небо! Стихи!..». И года не прошло, как всё осыпалось. И деваться некуда! Мы в этом сегодняшнем мире, как Робинзон и Пятница. Что у меня в активе? Мать с крохотной пенсией и неустроенная Юлька. А из жизненного опыта – лишь мои козьи прыжки из никому уже ненужной профессии в неофициальные жёны. Получалось, что время ставило меня в зависимое от самой себя положение, и в его рамки я была обязана уложиться срочно (ошибки тоже имеют срок годности!). Где-то в животе поднял змеиную головку подспудный страх: «А что же будет? И как жить?». А чей-то немолодой дискантишко, наверное, мудрой черепахи, оттуда же: «Да ла-адно… Учись нырять! Живут же другие, притираются. Смотри на вещи проще», – и вспыхнувший свет реальности внезапно осветил мне то, что было за пределами моей недавней слепоты: а ведь и влюблённость Абрамова вовсе не результат моих мнимых достоинств, их особо и нет. Да и он не святой – совсем не стихами, не звёздами накрывало его последнее время. Я вспомнила, с каким живейшим интересом пересказывал он мне статьи из своего любимого многополосника «Спид-инфо»! При нынешних-то денежках, да не будь меня рядом, уж рванул бы, пожалуй, в самую гущу лолит. Так что, не появись я, на моём месте оказалась бы любая другая. И, ошеломлённо глядя на заметно поредевший затылок своего недавнего обожателя, я вдруг поймала себя на давно и тщательно скрываемом от себя разочаровании. Говорят же, чтобы узнать человека, надо с ним три пуда соли съесть. С какого же перепугу мудрый Сократ наставлял: «Женись. Попадётся хорошая жена, станешь исключением. А плохая – станешь философом»? Он что, эти пуды в виду имел?

Или и правда всё зависит от женщины?

4

– Вот скажи: зачем ты матюгался с Юлиным Артёмом? – с досадой остановила я Абрамова, когда в очередной раз в моём присутствии он вздумал репетировать завтрашний телевизионный спич. – Вот зачем? Интеллигентный парень из приличной семьи… Он так краснел, когда об этом рассказывал!

Абрамов осёкся, силясь понять, что же это я имею в виду.

– Да брось! – наконец сморщился он. – Так у нас, мужиков, принято. Это налаживает доверие и братство. Свободу, равенство и братство, как говорится.

С папкой газетных вырезок под мышкой он опять безуспешно разыскивал второй носок. Почему-то они взяли обыкновение исчезать сразу после выхода в свет.

– Ты же что-то говорил о своём дворянском происхождении, – продолжала я в раздражении. – И потом, какое ещё «брацтво»? Тут сплошное «дедство»: тебе – шестьдесят, Артёму – чуть за двадцать! Ты ему в деды годишься.

– И что, из-за этого мы не мужики? Эх ты, Иринчик-Ширинчик. Дурья твоя башка! – снисходительно потрепал он меня по затылку. На работу Абрамов пошёл вообще без носков!

– Бросали бы вы своего фанфарона к чертям собачьим, – хмуро складывал выручку в сейф седенький доктор медицинских наук, на лицензии которого мы работали. – Чем он вам так интересен?

А я не знала, что ответить – не хотелось жевать несъедобные части Абрамова. По большому-то счёту, его манеры для нашего общего дела были не так и существенны. Или я просто прятала голову в песок?

Где-то я слышала: «Мужчина обычно любит женщин, которых уважает; женщина обычно уважает мужчин, которых любит. Потому мужчина часто любит женщин, которых не стоит любить, а женщина уважает мужчин, которых не стоит уважать». Природный парадокс. Правда, и природа уже тяготеет к холодному разуму. Слышала, что созданы даже базы данных о каждой человеко-единице вселенского Андрогина по имени Земля. Так что верным путём идём мы с бабуинами!

А одна из подруг открыла мне, что в близости с мужем она перестала позволять себе высшую точку наслаждения. «Стоп! – резко говорит она себе. – Я не хочу зависимости от тела». Наверное, начиталась книг Джеймса Уотсона про зависимость ай-кью от либидо, и её Андрогин наконец дозрел до осознания самого себя.

Видать, мой Андрогин тоже был близок к тому. Поскольку хандра, владевшая мной последнее время, бубнила голосом не мужским, не женским, а вроде как средним: ничего в этом человеке ты не изменишь – он есть такой, какой он есть. Но, реанимируя свой затухающий интерес, я доказывала себе, что просто не умею облечь свои претензии в слова – языки у нас с Абрамовым разные. Да и многое вижу иначе. Наверное, по причине скудной плоти бытового опыта. И, маскируя тайный смысл охвативших меня раздумий, я уходила в романтический старт нашей истории – наполовину реальной, наполовину вымышленной. Отчего убаюканный Андрогин благополучно умолкал, свёртываясь во мне, как котёнок. Что, кстати, и привело к ещё одному пассажу, заставившему взглянуть на Абрамова всё-таки пристальней. Мы вчетвером – Абрамов, Юля, Артём и я – в начале лета поехали в Затоку. Накупались-наплавались, налюбовались закатом и уселись у кромки прибоя. За лёгким трёпом Абрамов подкурил сигаретку и протянул вторую Артёму. Тот нерешительно взял её, виновато поглядывая на застывшую Юльку. Немного помявшись, несмело сунул сигарету в зубы. Абрамов с готовностью чиркнул зажигалкой. Метнув в обоих гневный взгляд, Юлька одним броском вырвала сигарету из Артёмовых рук и швырнула её в песок.

– Ты же бросил курить! – воскликнула она.

Абрамов невозмутимо вытянул ещё одну, молча подкурил от своей. И снова протянул Артёму. Тот сокрушённо взял. Юлька резко вскочила и, обдав нас мокрым песком, умчалась. Сажёнками она быстро скрылась из виду – сколько я ни вглядывалась в палевую гладь горизонта, беглянку было не различить. Я перевела взгляд на Артёма, он увёл глаза и молча рисовал на песке их общий с Юлей вензель. Не обращая ни на кого внимания, Абрамов задумчиво курил. Потом опять-таки молча ел мороженое… Гнетущее напряжение разрядил Артём. Он вдруг вскинулся, понёсся к воде. И вскоре доставил на берег отчаянно брыкавшуюся Юльку.

– Ты же обещал не курить! – захлёбывалась она от обиды. – Ты обманщик!

– Но я…

– Слушать не хочу!

Они устремились к маршрутке, а мы с Абрамовым отправились к электричке в полной тишине. Я так и не поняла, что произошло. И на последующий ежедневный вопросительный Юлькин рефрен «Зачем он заставлял Артёма курить?» ответа так и не нашла.

Вот говорят – мелочи, мелочи… А если подумать – из чего состоит наша жизнь? Из мелочей и состоит. Даже камень – субстрат мельчайших составляющих – попробуйте-ка ударить молотком. И как? Трещины пошли? Вот и я о том. Сколько семейных пар тянут свою лямку, забыв о намеченных когда-то вершинах? Девальвация чувств встречается куда чаще девальвации валют. А жизнь и вообще перемалывает всех в однородную массу. Потому и нуль-переход, где стать жемчужиной шанс имеет каждая соринка, одолевают немногие.

– И чего тебя всё время уносит в бредь? – чувствуя неладное, допытывался Абрамов. – Почему ты постоянно где-то витаешь, когда я с тобой разговариваю, а? Ну признайся, как ты ко мне относишься, Иринчик? – спрашивал он меня при каждом удобном случае. А я досадливо отворачивалась. Ну не получался из нас Андрогин…

Юлька Артёму больше не звонила. И Артём ей больше не позвонил. Зато его мать прислала на моё имя пространное письмо с объяснениями, суть которых сводилась к тому, что их род не может породниться с семьёй, представители которой позволяют себе опускаться до уровня пьяных сапожников. Я показала письмо Абрамову, но он так и не врубился, что речь о нём.

– И прекрасно! Наша Юлька найдёт другого.

– Но зачем ты заставлял Артёма курить?

– Я???

– А вообще я совсем другое имел в виду, – выкручивался он потом. – Я сказал: хочешь курить – кури. Мужчина должен поступать так, как считает нужным. Потому что у него цель. А цель для мужчины – главное. Вот – я: прежде ты, Ирчик, на меня и внимания не обращала. Но я сказал себе – она будет моей. И – вот она!

5

Через пару дней, когда Юля остыла, он предпринял неуклюжую попытку примирения.

– А знаешь, что я делал, чтобы твоя мама приехала?

– Не знаю.

Уловив прежнее недовольство, Абрамов поспешил сгладить:

– Тысячу раз я сидел вот здесь, – он кивнул на свой допотопный диван в куропатчатой расцветке. – Я сидел и смотрел на свечу. И представлял её лицо. И звал. Стихами. Вот так!

И, сверяя впечатление от себя в полотне засиженного мухами зеркала, с пафосом продекламировал:

Любить,
это значит вглубь двора
вбежать
И до ночи грачьей,
блестя топором,
рубить дрова…¹

Юлька прыснула.

– Ага. Но кто-то, в основном, по телефону названивал. И молчал.

– Ну да. И по телефону, – легко согласился тот – терять с моей дочерью дипломатический контакт ему не хотелось. – Однако, – веки его сузились, – факт есть факт – вот она, твоя мама! – и сделал широкий жест, будто демонстрируя сокровища Али-Бабы.

Юлька фыркнула – на сокровище Али-Бабы я не тянула: тусклая амальгама отражала немолодую женщину с пегими волосами. Последний год меня так вымотали метания из города в город, что не было желания даже покраситься. На всякий случай я спрятала руки с обломанными от стирки ногтями.

– И что? Вы сделали её счастливой? – Юлька бросила на декламатора уничтожающий взгляд.

– Разве я мало сделал для этого? – возразил Абрамов обиженно.

– Это вы делали ДЛЯ СЕБЯ! – отчеканила Юлька и отвернулась. Она бы вообще предпочла забыть его имя.

– Вот, смотри, – сдержанно продолжил Абрамов. – Ты ведь читаешь мамину прозу. Твоя мама – женщина талантливая. Так?

– Ну, так.

– А кто о ней знает? Ты да я, да мы с тобой. – (Похоже, оба они, забыли о моём присутствии и разбирали меня по косточкам, ничуть не смущаясь). – А вот если бы нашёлся тёртый калач, который вздумал бы её раскрутить? Кто бы её знал? – послюнив палец, он пошуршал какими-то бумажками. Но, глянув на непримиримое лицо Юльки, с сожалением папку закрыл. – Вся страна бы её знала! Да! Как и… – наверное, он хотел сказать «как и меня», потому что его рука застыла на уровне собственной груди. Но удержался, – …как Викторию Токареву, к примеру. Для этого, кстати, нужен не столько талант, сколько… – он снова запнулся, но ничего не придумав, объявил: – В общем, она – женщина. Женщине проще. Умные дамы всё понимают без слов! – с кривой ухмылкой он бросил на стол журнальную страницу. Это была вырезка из «Юности» с его стихами. – А мужикам ещё как долбить приходится!

Его профиль и правда напомнил мне клювастую птицу.

– Но меня-то печатали! И гонорар платили.

– Ну так! У вас же шедевры… – иронически хмыкнула Юлька. Право же, ей сегодня вожжа под хвост попала.

– Шедевр-шмедевр… – Абрамовские очки блеснули. – Всё это вообще-то и неважно. – Наследственная информация, как ты знаешь, кодируется при помощи ДНК. Космос выстреливает гениями исключительно после сбивки их критической массы. А до того, – метнул он в сторону Юльки торжествующий взгляд. – А до того матушка Природа довольствуется среднестатистичным материалом. Без него и гению не появиться. Вот что есть талант, девушки? А?

– Дудка, в которую дудит Бог, – пожала плечами Юлька. – Божий промысел, короче.

– А вот даже не божий, – обрадовался Абрамов. – Даже наоборот! Талант, я вам доложу, очень неудобная штука – он колобродит, он спать не даёт, он жить мешает… И все деньги, которых нет, ты готов бросить в пасть этой прожорливой зверюги. А результат? Без чистогана и связей он нуль! Между прочим, среди сонма греческих богов вы не найдёте, кто отвечает, к примеру, за печатное слово. Аполлон не в счёт. Он вообще с лирой. За литературу и всякую там изобразительную хрень отвечает, скорее, Сатана. Вернее, как его там? О!

На земле-е-е весь род людско-о-ой, – вдруг взревел он, запахиваясь в невидимый плащ.
Чтит один кумир свяще-е-н-ный.
Он царит во всей вселе-ен-ной,
наш кумир телец злато-о-ой!

– Потому есть не только Премия развратных братьев Гонкуров, но и охи-ахи на темы сумасшедших Дали с не менее двинутыми Пикассо… Я тебе скажу, Юленька, – никто не принесёт больше вреда, чем распиаренный талант. У таланта ведь нет знака плюс или минус. Он вне всего. Он – вечность. А человек – гончар, который лепит свой кувшин. А уж вино там в кувшине или уксус… И чем громче он прокричит, тем быстрее его кувшин купят. Да! – оратор всем корпусом развернулся и за стёклами очков глаза его вспыхнули желтоватым инфернальным огнём. Абрамов кружил вокруг журналов «Юность» за 1960-е (его там тогда печатали!), а вслед за ним кружила его громадная тень, зловеще размахивая полами невидимого плаща, с которых сыпались такие же, как плащ, невидимые звёзды.

А я, глядя на усыпанный пепельными колючками подбородок самопровозглашённого Мефистофеля, даже для самой себя неожиданно пропела: «Как молоды мы бы-ы-ли…». В солнечных лучах иголки колючек так явственно проглядывали на не бритом с утра лице Абрамова, что о нашем с ним возрасте было грешно не вспомнить. Юлька меня поняла, и со слов «Первый тайм мы уже отыграли-и-и» мы с ней допели вместе.

А он стоял перед нами в своём нелепо завязанном галстуке, из которого торчала кадыкастая, в старческих морщинах шея. В футболке с плохо пропечатанным клише неистового Че. И, собираясь на работу, переминался возле щелястой двери с теми самыми, многократно менявшимися замками – безмолвными свидетелями его многих катастроф, – и озадаченно постигал, какая муха меня укусила. Было заметно его откровенное желание нажать кнопку некоего сливного бачка, чтоб наш с Юлькой тандем отправить в тартарары вместе со всеми этими журналами и газетными вырезками! А заодно и со стенами, крышей и балконом, с которого, внезапно ощерившись, хрипло взвыл очередной усатый претендент на вяленых пескарей.

6

Я не видел, как плачут птицы.
Но я знаю, что слово «осень»
начинается с птичьих слёз.

Карен Джангиров

– Мы напишем обо всём этом роман! – когда за персонажем захлопнулась дверь, сказала я Юльке. Вся наша романтичная история с ним виделась мне уже откровенным фарсом – маятник отношений со стартовой «плюсовой» точки взял курс в сторону откровенного минуса.

– Ой! Тебе, Ирка, не угодишь! – пожимали плечами приятельницы, ревниво сравнивая мои пятьдесят килограммов со своим пятидесятым размером. – Ромка ей не по вкусу, Абрамов не в масть! Тебе бы квадзиморду голого-босого, а не бизнесмена упакованного! Ну чего ты всё куксишься?! Жареный петух тебя не клевал. Им не зудить, их кормить-поить-ублажать надо. Как все нормальные женщины делают. Тогда из них хоть верёвки вей!

А я смотрела на лоснящиеся лица подруг, на их сумки, полные снеди и пива, и представляла, как сидят они с Абрамовым на его кухне и жрут, и жрут… наедают свои килограммы… «Свойства элементов и образуемых ими тел стоят в периодической зависимости от их атомного веса», – это ведь не я, это ещё Менделеев открыл!

Кстати, тайная неприязнь между Абрамовым и Юлькой вылилась и ещё в один презабавный эпизод. Желанную Дворянскую Грамоту он таки раздобыл! Её витиеватые, со старинными росчерками буквы уверяли, что некто Абрамов Виктор Сергеевич есть потомок дворянского рода, урождённый Абрамович. Раньше-то потомок доказывал, что его фамилия идёт от татарского муллы!

– Так вот откуда привычка есть руками! – потешалась моя дочь, глядя на тщетные потуги «дворянина» явить нам свой индигенат посредством полотенца, в качестве салфетки запиханного за ворот. Дворянская грудь, однако, как и манжеты, неизменно расцвечивались жирными пятнами.

Впрочем, жизнь продолжалась. Через год после первой, «августовской», поездки в Польшу мы собрались туда во второй раз – уже в статусе представителей собственной фирмы. У Юли как раз снова были каникулы, и она снова могла присматривать за нашей «колдовской» квартирой. Теперь уже с Виолеттой. Юлька как раз отошла от своей потери, а Виолетта даже снова вышла замуж! После утраты Бардючьего заработка она нашла себе какого-то относительно молодого (38-летнего) колдуна. У него было старинное завлекательное имя Гордей.

Надо признать, что очередной муж с его гипнотичными, как две проруби, глазами и уверенным шагом коротковатых для его немалого роста ног представлял собой ещё один образец нового времени. От одного взгляда Гордея клиенты входили в экстатический транс. Ему даже не составляло труда переориентировать их в нужное для колдовского дела русло. На известный холст «Спасение утопающих – дело рук самих утопающих» просто накладывалась ретушь мастера.

Пришла в экстаз и Виолетта. Китайские фонари с вмонтированным радиоприёмником в то время только завоёвывали рынок, и потому о существовании такой полезной вещицы она не знала. В час планового отключения света, приметив огонёк в окнах колдуна и взяв в руки толстую церковную свечу, Виолетта отважилась на визит. Почаёвничав в розоватом уюте зажжённой лампадки с холостым Гордеем, она уже от него не ушла, и вскорости они волхвовали вместе – он как мастер, она как его ассистент. Так называемые негативные энергии, сглазы, проклятия и «венцы безбрачия» (!) откатывались яйцом, сжигались свечой, окуривались ладаном, калились солью и отливались воском. Больших предварительных расходов колдун не имел и в случае неудачи был застрахован хотя бы экономически.

В комнате, где происходили таинства, всегда пахло ладаном и травами. А за какой-то особой энергетически заряженной водой Гордей ездил аж в мужской монастырь на 16-ю Фонтана, где ещё и получал благословление у святого старца Ионы. Ездил или не ездил Гордей к старцу, никто не проверял. Но все знали, что к святому Ионе стояли ежедневные очереди.

– Мы теперь дворяне! – выставив на всеобщее обозрение папину Грамоту, хвасталась Виолетка Юльке и «колдуну». На что, пряча улыбку, Гордей резонно замечал:

– А я бы, имея гроши, оттолкнулся от Романовых!

– Зачем Романовы? – рассмеялась Юлька. – Говори, что ты внук Гришки Распутина! Это и к твоему делу ближе.

А вот в Польше отношение к нам изменилось. Вероятно, до нас тут побывал наш карбонарий Бардюк и, в надежде перевести бизнес на себя, что-то про нас с Абрамовым наплёл. Теперь, несмотря на отличные врачебные результаты, с бывшим Коммерческим разговаривали сквозь зубы. Это его бесило.

– И что плохого я им сделал? – допытывался он у меня. – Я создал дело. Я пристроил в него всё шобло, которое знал: тех, кто жил рядом, с кем когда-то учился, с кем когда-то кутил…

– Надо было всё делать иначе. Создал бы своё… Зачем тебе столько менеджеров? А так ты и дочку заработка лишил.

– Дочку? – будто только сейчас вспомнив о Виолетте, насторожился Абрамов. – А ведь точно! Дочка. Её работа… – несколько мгновений он молча смотрел на меня. Потом очки его недобро блеснули: – Пусть скажет спасибо, что я всех их под суд не подвёл! В дистрибьюторских ведомостях подписи-то не мои. Они Бардюка с Виолкой! Это же они вместе с Генеральным и бухгалтершей дерибанили. И налоги не платил не я! Я не дурак, чтобы сам себя под монастырь подводить!

Я оторопела. Там ведь и мои подписи были!

– Ну что ты, Ирчик! Мы же с тобой – андрогин! Зачем бы я тебя подставлял?! А вот уж «дочку-кочку-у-у» уж…

И со всей очевидностью на меня повеяло холодным металлом ловушки: в своей дурацкой упоённости любовью, оказывается, вкладывалась я в чьё-то воровское дело. Даже не вникая в его суть!

7

– А ты знаешь, что твой «поэт» опять Виолетку на бобах оставил? – подступила ко мне Юля месяц спустя после возвращения. Недоброе предчувствие вползло в меня всеми четырьмя лапами. Если Юлька заговорила о бобах, значит, мой Абрамов что-то опять учудил.

– Да! Он помог её колдуну загнать их квартиру. И теперь Виолетке опять негде жить.

– Что-то я не пойму, Юля. У них же с Виолеттой не только общее дело, но и семья.

– Ну, что-то там не складывалось, не знаю. У Гордея баб полно с венцом безбрачия, и куда моложе Виолетки. И без детей. И с капустой. Капусту они рубят, понимаешь? Вот он и надумал взять новую. Из этих, с венцом которые.

– И что?

– А вот и то. Без твоего стихоплёта ничего бы и не вышло. Мало ли: поругались-помирились. Продать квартиру – дело долгое, сто раз можно передумать. А так твой подсуетился, и Виолетка обо всём узнала уже от новых хозяев. Когда те пришли вселяться. А самого Гордея уж и в стране нет – смылся колдун!

– А она, бедная, где?

– По подругам мыкается. Потом, наверное, к матери пойдёт.

– Юль, а может, Абрамов тут и ни при чём?

– Причём! – отрезала Юлька. – Я точно знаю. Гордей продал квартиру Конскому брату. Конь-то мне сколько раз названивал, всё пытался объясниться. А потом к твоему за помощью бросился. Кстати, он и с Конём дружески поматюкался! Правда, того это не напрягло, всё-таки до института фрезеровщиком поработал. А Артём – интеллигент в третьем поколении…

Юлькины глаза затуманились, – видимо, этот паренёк оставил зарубку в её сердце. В отличие от Коня, который дотянулся лишь до желудка.

– Конский брат поступает в духовную семинарию. Он и попросил твоего Абрамова что-то подыскать – купить или арендовать. А тот тут же связал их с Гордеем. Брат мне сам всё рассказал!

– Но какой Абрамову в этом смысл? – мне всё ещё не хотелось верить.

– Отомстить! Что непонятного?!

А мне всё равно было непонятно…

– Он же не способен отличить зло от добра. У него всё перемешано, – заключила позже дочь, когда ещё и в деталях узнала, в чём состоял наш бизнес. – По-моему, тебе надо бежать – это Геркулесовы столбы, дальше ехать некуда. Рано или поздно он угодит в тюрьму и тебя за собой потянет…

– Абрамов, зачем ты продал квартиру Гордея и оставил дочь на улице? – осведомилась я, когда он задал свой традиционный вопрос о моём к нему отношении.

– Я не продавал, – мгновенно поняв, о чём речь, ретировался Абрамов. – Он сам продал. Ему нужны были деньги. И вообще… Это его квартира!

– Но ведь именно ВЫ сделку провернули! – встряла возмущённая Юлька, пока я собиралась за хлебом.

– Я ничего не провёртывал! – Абрамов стал похож на ужа под вилами. – Гордею были срочно нужны деньги. Вот и продал. СВОЮ квартиру, между прочим.

– Но ведь они жили там с Виолеттой семьёй! – не отступила я, берясь за дверную ручку.

– Что вы ко мне привязались?! – вскипел он, раздосадованный. – Гордей продал СВОЮ квартиру. Ему нужны были деньги, и он продал. Его квартира – его деньги – его и подпись в документах. А я не при делах. И зачем ты вмешиваешься? Не твою же кто-то продал!

– А ты вообще молчи – не твоего ума дело! – когда я, наконец, вышла за дверь, влепил он вдруг Юльке смачный поцелуй и, гоголем глядя на её подружек, с которыми Юля забежала к нам погадать на картах Таро, добавил: – Сиди себе и молчи в тряпочку!

Юлька захлопала глазами на подружек.

– Ну и дяденька у мамы! – хихикнули девчонки и дружной гурьбой кинулись к выходу. Их вердикт был однозначен: наш славный бабуин впал в глубокий маразм!

Вернувшись, я, наконец, устроила Абрамову такую славную трёпку, что никудышный суженый отрёкся даже от любимого «Спид-инфо», с которым не расставался! «Любое зло надо ограничивать вовремя», – послала я к чёрту свою обычную позицию статиста.

– Обожди, Ир… Ну а всё-таки – при чём здесь Виолка, Гордей, квартира? Тем более – Юля? Как ты ко мне относишься?

8

– Как ты не понимаешь – Юлечка просто ревнует. Но она выйдет замуж – и забудет о тебе. А как ты? У Бабы век короток. Собак-кошек заведёшь? Так заведи меня. Я всё равно лучше, чем коты и собаки! А Юле я даже квартиру куплю. Вот, только апельсины продам! И есть у меня в голове ещё пара идеек – я же дилер! Я в куче дел! Я или свою дачу на Бугазе загоню или нашу «колдовскую» ей отдам. Приватизирую и отдам! Ты не в курсе, как приватизируют?

И тогда вдруг с полным противоречием к накатившему на меня клубку даже не мыслей, а ощущений, из каких-то дальних мистических глубин всколыхнулась во мне волна пронзительной жалости к нам обоим. Жизнь прошла. А что за спиной? Вот уходим мы из сегодняшней, почти так и непознанной нами реальности в другую, которую мы и вовсе не знаем. И что? Если мы – вселенские атомы, то суть наших ядерных реакций – в превращении одного элемента в другой. Какой? Если понимать, что Его Величество Доллар, который понемногу подгребал нас под себя, имел лучезарную дельту – масонский знак, символизирующий Великого Архитектора Вселенной, наблюдавшего за трудами «вольных каменщиков», то что же прописано в нашей дорожной карте? Во что мы должны превратиться? В золото? В свинец? И не есть ли все наши перевороты, инфляции, катастрофы суть одних и тех же вселенских процессов, только уже на атомарном и молекулярном уровнях? Ведь то, что вверху, то и внизу, как утверждали древние.

– Именно так, Ирчик, – с кислым видом Абрамов сдвинул очки на лоб, и на меня уставились его серовато-дымчатые глаза, в которых плавала изнеможённая усталость. – Мы ведь не знаем, кто крутит кино в нашем мире. Одни говорят – инопланетяне. Другие – олигархи. А, по-моему, это дело всяких «балбесских клубов»² с их Рокфеллерами, Киссинджерами и Чубайсами.

Смотри, Ирчик: каждый гражданин Украины должен был получить по тридцать тыщ зелени из тех средств, что осталось у нас после дерибана эсэсэровского майна. А это ни много ни мало тысяча пятьсот двадцать миллиардов. Представляешь объём? А нам выдали по бумажке, которую мы, ЯКОБЫ, могли вложить в промышленность, чтобы когда-то иметь от неё доходы. Хитрый ход – людям тогда даже зарплат не платили! И все их ваучеры за трояк скупили добренькие дяди с большими мешками. А бороться с ними… Я, Ириночка, увы, не Перельман, управлять Вселенной не умею. Да здесь и принципы другие…

Целыми днями он орал по телефону про какой-то металл, апельсины и баррели нефти. В воздухе носились миллионы, сотни тысяч «лимонов», трасты и офшоры. Его увлекала эта игра, как увлекает щенка брошенная в кусты палка. Ему нравилось разгуливать по двору с внушительной трубкой радиотелефона.

– Абрамов на проводе, – комично басил он, косо поглядывая на чужие окна. И с досадой отмахивался: – Я – посредник. Таких, как я – тысячи. Кому я нужен, чтоб меня грабить или арестовывать?! У меня ни одной сделки на счету.

– Может, всё-таки хоть оставшееся в душевой на валюту обменяешь? – рискнула я подсказать.

– Точно! – обрадовался он. – А где? Обменников-то в Одессе ещё нема… В Ригу что ли смотаться? …О! В Москву! – после короткого раздумья ударил он себя по лбу. – Съезжу-ка я в Москву. Вот с москвичами кое-чем и займусь. Апельсины, нефть – это так… – он покрутил пальцем в воздухе. – А у меня вот-вот провернётся одно ба-а-а-льшущее дело. – Какие-то очередные идеи продолжали посещать его большую голову. – Я даже валютный счёт в «Портофранке» открыл. На всякий пожарный. У меня голова большая – в ней идейка есть. Создадим с москвичами совместный проект по продаже металла! Наш металл за рубеж как ласточка полетит!!!

Вероятно, власть на пространстве одной шестой уже прочно держалась в руках тех, кто больше не собирался жить по дублирующему христианские каноны «моральному кодексу». Получив в их руки рычаги влияния, она изменилась до неузнаваемости, и потому всё пошло на добычу всё больших благ. Продавалось оружие и самолёты, заводы и фабрики, типографские станки и кинотеатры. Всё рвалось в клочья! Рассыпалось и без того дышавшее на ладан сельское хозяйство. Даже хлеб стал дефицитом. Под нажимом оборотистой Нели Борюнчик раздобыл себе чернобыльскую пенсию. Правда, в Чернобыле он был только, когда делал журналистское расследование о взрыве реактора. Борюнчик и нашептал мне тогда, что вовсе не четыре, как было официально заявлено, а девяносто шесть процентов реактивного вещества пошло на Европу. И что саркофаг над опустевшим четвёртым блоком, в основном, декорация – там уже нечего накрывать. Под пугалку возможной второй аварии у Европы просто вытянули три миллиарда зелени, которые и растащили по кубышкам бывшие коммунисты. Это была первая отечественная авантюра мирового масштаба, с которой и начались все дальнейшие «МММ»… Словно какой-то вирус сжирал людей изнутри – уже никого было не удивить Крымом и Сочи. Главной сюжетной линией стал безбожный коммунизм – всем захотелось тихоокеанских островов и вилл под пальмами – каким-то образом стала известна речь Дэвида Рокфеллера на строго-законспирированном заседании того самого «балбесского» клуба в Баден-Бадене (чей-то небольшой прокол!): «Спасибо The Washington Post, The New York Times, Time Magazine и другим крупным изданиям, чьи директора посещали наши встречи и уважали своё обещание сохранить конфиденциальность в течение почти сорока лет. Нам было бы невозможно разработать наш план для всего мира, если бы он был предан огласке в те годы. Но теперь мир стал сложнее, и он готов идти к мировому правительству. Наднациональная верховная власть интеллектуальной элиты и банкиров мира, несомненно, более предпочтительна, чем национальное самоопределение, практиковавшееся в прошлые столетия».

А простое население споро громыхало по Крещатику сумками на колёсиках, а железная дорога перевыполняла планы по международным перевозкам – во все ближайшие страны двигались наши «челноки» и новоиспечённые герои рассказов О. Генри. Многие торговали тем, что выдавалось в качестве зарплаты: посудой, кастрюлями, мягкими игрушками – всем, что производили предприятия, внезапно переориентированные на что-то никчёмное. В магазинах утвердились жевательные резинки, диковинные презервативы с усиками, «кока-колы» и уже знакомый мне самопальный «Наполеон».

Окунулась и наша Баба во времена своей молодости, когда сама меняла бабушкины рубины и бриллианты на хлеб и масло. Правда, теперь бриллиантов и рубинов у неё не водилось. А за советские рубли купить было уже нечего. Ввели купоны – голубовато-розоватого цвета талоны, заверенные государственными печатями предприятий и учреждений. Их теперь выдавали вместе с пенсиями и зарплатами, они прилагались к расчётам как необходимый разрешающий документ. Без талонов деньги в магазинах были как бы недействительны. И Баба ежедневно бегала на базар, где можно было найти что-то без этих нелепых бумажек. Пробираясь по многолюдным рядам, она оживлённо скупала расписные электрические самовары, цветные русские шали и престижные когда-то немецкие сервизы «Мадонна». Чтобы при необходимости также обменять их на что-то посущественнее. Как и другие, она верила, что однажды всё вернётся во круги своя. Может, даже снова будет монархия. Об этом долдонило телевидение, транслируя кадры с какой-то жирной княгиней из рода Романовых.

Розовощёкая и помолодевшая, Баба переживала «дежавю». А я с тревогой думала, что же будет дальше. Устроиться куда-то с моей профессией стало из области фантастики: Украина, наконец, объявила о своём суверенитете, и полная украинизация средств массовой информации не позволяла мне даже заикнуться о возвращении в журналистику.

Юлька тоже била тревогу. Впервые за три года учёбы у неё появились «хвосты».

– Вот увидишь, я не получу диплом, – хныкала она. – Меня ненавидят даже за русское «здрасьте»! Говорят: выйдить та зайдить, та повитайтэ нас украинською мовою. Постоянно! Я им: «Я же не из Украины, а из Одессы», а они в крик: «Хиба Одеса цэ не Украина?». Ага, «хиба ревуть волы як ясла повни». Да они мне ставят двойки даже, когда я рот не раскрыла. А тут ещё моя дурацкая фамилия. Ну отчего бы мне не быть какой-нибудь Сранько или Дранько! У других фамилии как фамилии – на «о», а у меня русская!..

Ответить мне было нечего. По сути, теперь мы жили на сорок рублей Бабиной пенсии и на то, что я пока ещё могла привезти из Одессы. О том, чтобы с Абрамовым расстаться, уже не могло быть и речи.

9

– Всё! Выхожу за югослава, – в очередной раз ошарашила меня Юлька, которая только-только жаловалась на нелады с украинским. – У него бизнес в Москве и квартира. И он красивый!

– Юля!.. – как всегда ахнула я.

– Ну что – Юля! Что ты можешь мне посоветовать? Артём вон сбежал. А Коня не хочу. И диплом мне всё равно не светит!

– Но…

– Никаких «но»! Я уже всё решила! От тебя всё равно никакой помощи. Ты у нас лунный грунт, вечный ребёночек с играми в «любовь-морковь»! И вообще. Я завтра уезжаю. Мне жить как-то надо!

«Я – лунный грунт?» – оторопела я.

– Ира, если и правда существует сила, которая руководит нашими действиями, значит, всё идёт по плану, – глядя в экран на церковные свечки в руках руководителей страны, резюмировал Юлькин отъезд Абрамов. – Мы – кто? Мы мелочь пузатая против той силы. Ты же знаешь:

Единица – вздор,
единица – ноль,
один –
даже если
очень важный –
не подымет
простое
пятивершковое бревно,
тем более
дом пятиэтажный.³

Он давно собирался в Москву и ждал лишь, когда Юлька сообщит адрес. Но… она не звонила, доводя этим и Бабу до белого каления. Хотя о югославе я ей ничего не говорила. Сказала, что просто Юля переводится в МГУ. Но, глядя в мои опухшие от слёз глаза, Баба не переставала буйствовать. И призывала на наши с Юлькой головы все силы, которые могла вспомнить. Кровь моя леденела от ужаса – вдруг сработает!

Телефонный звонок поднял меня рано утром.

– Это я. У меня всё нормально. Если хочешь, свяжись с папой, у него есть мой адрес. И телефон. Я не хочу долго говорить, чтобы наш генерал не проснулся. Скажешь ей, что я перевелась в МГУ и живу в общежитии. Папа уже был у меня.

И телефон отключился.

Ну вот, папа оказался ближе, чем я, мать!

– Да, был я у них в Москве, – словно не произошло ничего особенного, подтвердил по телефону Роман Иваныч, мой бывший супруг. – Всё там нормально. И квартира на Кутузовском. Владимир – хороший парень. И чего ты, чуть что – в обморок падаешь?

Он всегда был такой. Чтобы заставить Романа напрячься, приходилось обломать не один кнут. Медленный, как у черепахи, темп его жизни не могли поколебать даже нынешние катаклизмы.

– Ну и что? В лесу кроны шумят, а у корней тихо, – посмеивался он, будто жил где-то на необитаемом острове.

На всякий случай Абрамову я Юлькин адрес не дала. Найдёт он и сам, где обменять свои баксы. Я просто поставила его в известность о её звонке. Сообщила чисто формально. Если ему не было дела до собственных детей, то до подробностей Юлькиной жизни тем более. Может, он даже был рад такому повороту событий: реже будет появляться. Кроме того, занозой сидело опасение: если он по злопамятству так беспощадно обошёлся с Виолеттой, то, что помешает отомстить за демарши Юльке? Но неожиданно открылось, что я и тут пропустила – нечто подобное уже произошло. Только гораздо раньше. Это обнаружилось после встречи с Конём. Решительно отвергнутый Олег всё искал возможность объясниться. И однажды мы столкнулись, когда, поджидая Юльку, он дежурил возле нашего дома.

– Здрасьте, Ирина Юрьевна, – опустив глаза, произнёс Конь. – Вы не попросите Юлию выйти на пару минут?

– Я не уверена, Олег, что у меня это получится. Так мелко струсить, так предательски оставить девушку один на один с хамом!.. И что значит – она одевается, как одесская проститутка?! Олег?

– Ирина Юрьевна, – взмолился Конь. – Я ведь просто повторил слова Виктора Сергеевича…

На мой изумлённый взгляд Конь пояснил, что именно Абрамов и считал, что Юлю надо держать в ежовых рукавицах.

– Почему? – изумилась я ещё больше.

– Ну-у, – Олег потоптался на месте и выдавил: – Одевается она как-то не того… На неё все парни смотрят.

– А на других не смотрят? – я пыталась понять, чем наряды Юльки так не угодили Абрамову. На мой взгляд, она одевалась с достаточной долей вкуса. – Может, смотрят, потому что Юлька – хорошенькая?

Олег пожал плечами.

– Может… Только Виктор Сергеич считает, что это неприлично. Лучше, чтобы никто не смотрел. Она же со мной встречается, а не с ними.

– Я думаю, Виктор Сергеевич не имеет права на такие выводы. Юля – не гаремная жена, а ты, Олег, как и Виктор Сергеевич, – не восточный деспот. Кроме того, его оценка лишь его частное мнение.

– Ну да, вообще-то… – не стал спорить Конь.

«Господи! Хоть бы Юля об этом не узнала», – торопливо, пока никто из знакомых не видит, выставила я его из подъезда.

– Олег, не приходи сюда больше. Юля здесь уже не живёт, она вышла замуж.

Оглушённый, он молча смотрел на меня, и глаза его медленно полнились слезами. Опустив плечи, он понуро побрёл прочь. Плечи его сотрясались…

«Ишь – альфа!», – зло подумала я про Абрамова. Последнее время я только и думала о нём, пытаясь совместить мифический его образ с тем, что оказалось в действительности. Я то отступала, чтобы вглядеться издалека («лицом к лицу лица не увидать!»), то приникала к лупе вплотную – лики не совмещались ни так, ни этак.

10

– Ирчик! Люди пухнут с голоду. Вот-вот польётся кровь! – тем временем вещал Абрамов по телефону. – Тебе нельзя оставаться в Киеве, это опасно! Немедленно переезжай! Киев на Одессу обменять – два пальца облевать! Меняйся! Мне страшно!

Его Серёжик тоже впал в нервный ступор – бросил институт и не выходил из дома. Ему всюду мерещились убийцы и душегубы! Главные элементы параноидальности, судя по Абрамовской панике, парнишка унаследовал от отца. Исчезла из поля моего зрения и Виолетта. Заявив, что папочку давно пора сдать на Слободку. Та информация, что разносили газеты и радио, пугала людей и с куда более устойчивой психикой… Зато появилась госпожа Танаки-сан. Каждый месяц, день в день она стучалась в дверь и, улыбаясь вежливой, немного загадочной улыбкой, усаживалась возле выхода, ловко и невозмутимо перебирая вязальными спицами.

Ждала почтальона. По этому адресу ей приносили пенсию. На мой вопрос, почему именно на его адрес, Абрамов растерянно разводил руками. Оказывается, оставшуюся когда-то от матери квартиру он разменял на две. Под предлогом формального развода (нечто подобное мы обычно называем «фиктивным») Танаки-сан соблазнила его перспективой избавиться от её детей. Что и прокрутила весьма выгодно, получив «для детей» благоустроенную «однушку» на престижном Большом Фонтане. А вторую, в центре города – ту самую «колдовскую», с которой и началась наша с ним история – для себя. Норка была «убитая», без удобств, выделенная из бывшей коммуналки, где плита-буржуйка мостилась прямо в коридоре, исполнявшем и функции кухни. Но формальный развод тут же стал фактическим, поскольку, оставаясь прописанной в этой общей с Абрамовым клетушке, самурайка этими же ногами отправилась жить к своим отпрыскам. С дальним прицелом. Сейчас её расчёт прояснился: имевшая (со слов Абрамова, конечно!) «коричневый пояс», Танаки-сан решительно отказалась выписываться. Как потом я узнала, в эту квартиру по закону она могла вломиться даже силой. Независимо от развода и протестов Абрамова. Конституция давала ей это право. Извиняясь и кланяясь, она и это жильё выпускать из своих цепких ручек не собиралась. Она приходила, получала свою пенсию и, улыбаясь, уходила до следующего визита. В случае суда эти её посещения стали бы доказательством её общего ведения хозяйства с моим Абрамовым! И докажи-ка обратное!

Думаю, Абрамов потаённо трусил, потому что непроницаемо-чёрные глаза Танаки-сан останавливались на нём иногда с такой холодной целесообразностью, что казалось: мгновенье – и раздастся её пронзительное «кья»!

А меня занимал вопрос: и куда же при этой настойчивой воительнице сдувался «альфизм» моего визави? Или на таком опыте он его и натренировал? Но поскольку визиты этой женщины Востока между фарсовыми действиями сценария давали возможность дополнительного антракта, скрывая вздох облегчения, я уезжала в Киев. Подозреваю, что предложение мне Абрамов когда-то сделал в надежде, что я – нормальная женщина и буду за своё драться насмерть. Как делали предыдущие. Не повезло.

Не знаю, как удалось уломать самурайку, но на выписку она внезапно согласилась. Думаю, помогли суммы, что оставались в душевой. Из Москвы Абрамов привёз всего-то три тысячи баксов, которые и вложил потом в покупку однокомнатной квартиры. Оформив её на Юльку.

Довольный собой, он известил меня, что разыскал её в университете и познакомился с югославом.

– И как? – насторожилась я.

– Да отличный мужик! – Абрамов покопался в сумке, чтобы показать его фото, но не нашёл. – Я ему на переговорах мастер-класс провёл, – подмигнув, шепнул он доверительно. Сердце у меня упало.

– Что за мастер-класс?

– Он же зелёный ещё. Ему где-то под тридцатник, какой ему бизнес? А там приехали из Франции, из Германии. Переводчики сидели. Ну, думаю, провалит пацан дело. Я послушал-послушал, врубился, о чём речь – ты же знаешь: я умный. У меня голова большая. И включился. И сам всё провёл.

– И что? – спросила я, предчувствуя недоброе.

– Да отлично все. Лопотали что-то по-своему, смеялись. Руку жали…

– А Влад как?

– А что Влад? Пацан. Вежливый. Помог мне деньги обменять. Квартира у него… я и не знал, что такие бывают.

– Надеюсь, хотя бы с ним ты не «налаживал доверие»? – без особой надежды взмолилась я.

– Ты о чём? – не понял он.

11

Я приехала, когда всё уже случилось. Как раз накануне он купил на Юлино имя маленькую «хрущёвку» возле памятника лётчикам на 5-й Станции Фонтана. В отличие от нашей «колдовской», она была с горячей водой и всеми удобствами. Потому без всяких церемоний он тут же, пока Юлька была в Киеве, вселился туда сам. И когда приехала я и с сумкой, полной продуктов и шампанского, возилась возле двери, выскочила соседка:

– А супруга-то вашего забрали вчера! – испуганно таращась по сторонам, сообщила она. Толстенькая и разворотливая, как банщица в своей по самые брови накрученной чалме из полотенца, она ощупывала меня любопытными глазками-бусинками. – Ваш-то только в дверь, а они – зась! – соседка слегка присела, как бы от ужаса. И вцепилась в меня чёрным пытливым оком. – Да вы, милая, не бойтесь, они ничего не нашли. Я же в понятых была. Я видела: ни-че-го-шеньки! – тараторила она, скользнув следом за мной и поддев шлёпанцем распластанный кейс. – Только, миленькая, вам теперь долго тут убираться придётся. А взять – нет, ничего не взяли, не бойтесь. – Я ошеломлённо рухнула на диван. Обшивка взрезана, пеноплен из неё, как зубы… Полный разгром… Судя по всему, заглядывали даже под кожух АГВ. Перетрясли Юлькины книги. Проверили содержимое кастрюль, ящиков стола, чемоданов. Сунули нос за батарею. И, конечно, впустую – вся наличность из душевой перекочевала в карман прежнего владельца…

– Арестовали?! Ну вот, доскакался! Что же делать? – всполошилась в трубке Юлька. Хоть мой Абрамов приятных эмоций у неё не вызывал, ей как настоящей русской женщине стало его жаль.

– Юля, я не знаю… Тут какое-то недоразумение… Я поищу адвоката…

– Это же понадобятся деньги… А у тебя их нет. И у него нет. И у Бабы нет… И у меня… Придурок! Надо же! Вот же только-только мы с ним борщ ели! У нас на Кутузовском. Ты знаешь: он ведь особый борщ изобрёл!

– Бо-орщ? – удивилась я. – Не знала за ним таких способностей.

– Ещё какие способности! Прихожу из университета, а он: «Вот! Теперь я и без Ирчика могу обходиться. Я борщ научился варить! Давай угощу!» – мне, конечно, любопытно: «Наливайте, – говорю, – я борщ люблю. Только без сметаны». – «Без сметаны – так без сметаны», – говорит, и наливает миску. Смотрю – а там макаронины плавают. Толстые, белые, как черви. Бррр… «Это что?» – спрашиваю. – «А для сытности! – говорит. – Моё ноу-хау! Авторский рецепт «Рисовый борщ с макаронами». Икслюзив! Ты до риса ещё не дошла! И грибы там. Я же ещё и грибов всыпал! Хотел сначала мидий, но где их у вас тут найдёшь, да и Ирчик же грибы любит? Вот я и добавил! Борщ должен быть, чтоб ложка стояла. Видишь – стоит!» – она рассмеялась. А потом сникла. – Я… Я поговорю с Владом. Может, Влад что-то придумает…

Когда на душе плохо, нет ничего лучше, чем приходящие и уходящие составы. Я сидела возле железнодорожного вокзала в сквере и тупо таращилась себе под ноги. Падал цвет акаций, как снег, и земля под лавочкой была, как в сугробе. Свистели тепловозы, лязгали сходни и подножки пригородных электричек. Одни поезда мчали в Москву, другие в Одессу, некоторые – в Ирпень. Любая коммуникация имела множество конечных точек. Она как результат выбора находилась далеко за пределами своего начала. И лишь мысли мои, как тупые молекулы, двигались беспорядочно. Они не догадывались, куда их выведет кривая. Они просто питали единое энергетическое поле…

– Привет бывшим труженикам пера! – услышала я за спиной.

– Рома! – ахнула я. Мы не виделись целую вечность, и звуки его голоса, такие знакомые и родные, закачали подо мной белую землю и синее небо. По сути, у меня ведь ничего в жизни и не было лучше, чем Рома и Юлька!

– Ромка, ты откуда здесь?! – тормошила я его, отслеживая каждую новую морщинку на его лице.

– Да вот, шёл мимо… Привет! – В глазах Ромы, несмотря на май, сквозил конец августа – в них мельтешили шершавые шершни.

– Привет, – ответила я ему. Судя по мятым брюкам и несвежему вороту, дела у Ромы были тоже не очень.

– Ну, как ты? – он прошёлся по моему лицу мёдом своих радужек, густо облив эндорфинами. Как когда-то… – Может, аперитивчику? – и вытащил из кармана пиджака плоскую фляжку. На тусклом металле слабо взблеснули выгравированные инициалы. Между ними – знак «+». Я сделала этот ему подарок, когда Юлька была совсем маленькой. Не знали мы тогда, что однажды встретимся вот так – по разные стороны наших трёх жизней. По Платону, они должны были бы составить одну. Что-то вроде шестикрылого Серафима, если по-нашему, по-христиански.

– Да, не получилось, – понял он меня и выразительно взбултыхнул фляжку. – Пути Господни неисповедимы, Ирка.

Я заставила себя улыбнуться:

– Жалеешь?

– Да чего уж. Жалей не жалей… Ты гори, Серафим, золотые крыла, – вполголоса промурлыкал он из любимого Юлькой когда-то Гребенщикова,
Гори, не стесняйся, путеводной звездой.
Мне всё равно – я потерял удила,
И нет другого пути,
только вместе с тобой…

…А какой у тебя налог на сострадание?

– А что, сострадать надо? Почему?

– «Почему?» – можно назвать матерью всех наук, как сказал господин Шопенгауэр. – Рома уже принял свой обычный непроницаемый вид. – Я просто предложил выпить. Снять стресс, так сказать. – И он опрокинул в себя горлышко. Снова взблеснуло «И+Р =». Мои губы невольно раздвинулись в улыбке: обезьяны в зоопарках периодически тоже получают свою порцию спиртного. Иначе им не справиться с нервным напряжением. Ну дался же мне этот Мех со своими животными!

– А ты всё такая же…

– А ты всё так же бряцаешь интеллектом?

– Интеллект становится главным ресурсом, и его цена постоянно растёт, – улыбнулся Рома и, не зная, что делать с флягой – то ли протянуть её мне, то ли запихнуть в карман, – сунул в карман. В глазах его заметались знакомые мне золотистые мотыльки. – А у тебя, похоже, конфликт иллюзий и реальности?

– Хуже, Рома, – призналась я. – У меня Апокалипсис.

Его шевелюра, похожая на вздыбленные иголки ежа, слегка качнулась. Он помолчал, снова перекидывая фляжку из одной руки в другую и, насладившись мстительной паузой, ободрительно ощерился:

– «Всё у нас, о Луцилий, чужое. Одно лишь время – наша собственность, только время, ускользающее и тягучее, дала нам во владение природа», – и незаметно обтёр пыльные туфли о траву. После чего приблизил ко мне своё поблекшее за эти годы лицо и покачал головой. – А что такое Апокалипсис в персональном деле одного человека, Ирочка? Это просто сумма ошибок, вошедших в резонанс. – Он снова отвинтил крышку фляжки и протянул её мне. В аперитиве чувствовался стойкий вкус любимой мной корицы.

– А я в любую спиртягу добавляю кое-какие специи. Получается вкусно. Ты ведь тоже так делала когда-то.

– Помнишь?

– Пройдёт и это, – и опять отхлебнул из металлической фляжки. – Ты права была: наши иллюзии – это горизонт. Без горизонта и идти некуда. – Он остановил взгляд на запутавшемся в ветках солнце и надолго замолчал. Я тоже молчала. А ведь, и правда, не важно, что там, впереди. Главное – горизонт. Когда он есть, тебе есть куда идти…

Он спрятал фляжку и с каким-то немым отчаяньем заглянул мне в глаза. Будто хотел зацепиться за рычаг стоп-крана. И мне почудилось, будто в опустевших песочных часах снова зашуршал песок.

12

А ещё через неделю Юлька вернулась из Москвы. Злая. И с чемоданом.

– Что случилось? У тебя же свадьба через неделю!

– Никакой свадьбы, – развешивая платья, огрызнулась она. – Я от него ушла.

– Но почему?!

– А потому. Твой придурок опять себя на смех выставил. И все смеялись! И Влад тоже. Говорит: – «Твой батя…» – Абрамов же себя за отца выдал. Хотя папа-то уже приезжал, и я их знакомила! Но раз дед говорит, что он – отец, значит – отец. «Твой батя, – говорит, – ни уха, ни рыла в бизнесе, а туда же! Со свиным рылом в калашный ряд». Я сказала: «Адью!» и – помахала ручкой. Ну не могла я это проглотить! Но деньги на выкуп привезла. Потом вернём. Влад дал. Говорит, выкупишь, остынешь и – приезжай, – Юлька вздохнула. – Только… я не приеду. Всё. Твой Абрамов уничтожил мой авторитет.

Я опять хлопала глазами. Вот, право же, я бы на такое не решилась…

***

Можно было бы книгу и продолжить. К примеру, рассказать о звонкоструйной Черногории, где моя (тоже не совсем прагматичная!) дочь всё-таки оказалась, не устояв перед весёлой верой Влада в её возвращение. И об Израиле, в который после молниеносного развала Югославии она переехала. Переехала уже с новым, израильским мужем. Оттуда через время мне прислали внучку, которая теперь тоже раз в полгода (всё-таки это вам не из Харькова в Киев!) летает от меня к родителям. А для Юлии, как и для меня когда-то, главным стала работа. Впрочем, как и для её упрямо внедрявшегося в сложный израильский быт мужа. Не так-то просто было ему вгрызаться в Святую землю. И не так-то просто найти себя там.

И об Абрамове, которого, несмотря ни на что, я всё же выкупила. Прессинг прокуратуры в те времена был ещё не так крут. «Дело Абрамова» оценили всего-то в пять кусков зелени (хотя бывалые мокрушники утверждали, что тогда эта сумма была отмазкой заказного убийства!).

И о том, как, выйдя из КПЗ, Абрамов наотрез отказался вернуть занятые мной деньги. «А зачем брала? Я бы и сам вышел!..». И как тщательно заслонял от меня банкомат, набирая ПИН-код платёжной карточки, чтобы снять накопившуюся за месяцы отсидки крохотную пенсию – в переводе на доллары это чуть больше двухсот! И ещё о том, как в конце концов по Юлькиной доверенности я продала ту злосчастную квартиру, чтобы вернуть долг. А потом безуспешно гадала над смыслом тех ядерных реакций, что произошли в моей (и не только в моей!) жизни. Для чего они были? Зачем? И не находила ответа.

Мысли, мысли, думки…

Каждый может задуматься, что было в его жизни хорошо, а что плохо, и написать книгу. Его история может даже стать полезной другим. Но, не зная, какую же и чему дать оценку, люди то и дело меняют точку зрения на одни и те же явления. И кто в них прав, кто виноват? Нет ответа. Разве что в итоге мы сами явим собой ответы на все накопившиеся вопросы. А что есть мы? Что наработано нашими генами и нами самими за все времена, данные нам от века. Никакие там сатана или Высшие силы не покажут нам наши собственные заблуждения. Только время и даст им истинную оценку. А всякие-разные оправдания и аналогии находим мы сами. Мы ведь склонны их даже придумать, лишь бы сбросить свою вину на других – так легче жить.

«Всё есть мысль, и больше нет ничего», – когда-то пел Цой. Он мог бы добавить: «А хорошая мысля приходит опосля». И ведь был бы прав. Человеческая субъективность всего лишь мысли, тиражирующие друг друга. И вертятся, и крутятся веками наши бесчисленные прогоны про любовь, про цены на картошку и мягкое сиденье в сортире вокруг дублирующих друг друга носителей. А тем временем всё также везут бурёнок на мясо. И ликуют фермеры от звона монет в кошельках. И меняется цветами географическая карта – то белое вместо синего, то синее вместо белого под кельмами вольных и невольных каменщиков. И только солнце всегда одно. Даже восходит и заходит одинаково.

И ничего нет нового в хаосе бесчисленных форм.

***

Меняет ли нас Время?! Или так и бредём по кругу, сотворяя путь сплетением нехитрых своих желаний и несовместимых разностей?!

Э-эх… «У попа была собака»!

А при чём здесь собака?

Да ни при чём. Просто эта присказка напоминает нас…
______
¹ В. Маяковский, «Письмо товарищу Кострову из Парижа о сущности любви».
² Бильдербергский клуб – конспиративный клуб, по названию отеля «Билдерберг» в голландском Остербеке, где в мае 1954 состоялось его первое заседание.
³ В. Маяковский.