СВЕТЛАНА ЗАМЛЕЛОВА

РЫБЫ
рассказ

У Марии Константиновны была смешная привычка всякий свой рассказ предварять словами: «Я вам такое расскажу!» Или: «Такое было!.. Вы умрёте…». За этими словами могло последовать повествование как о событиях из ряда вон выходящих, так и, напротив, о явлениях совершенно рядовых. Знакомые Марии Константиновны давно привыкли к её забавным привычкам и не обращали на них никакого внимания.

Но однажды, когда Мария Константиновна явилась в кафе на встречу с двумя приятельницами – такими же полувековыми девочками, как и сама Мария Константиновна, – её невинные присказки дали начало прелюбопытному разговору. Одна из подружек – Елена Геннадьевна, полноватая брюнетка с короткой стрижкой, покрытая серебряными украшениями как бронёй – недовольно поморщилась и сказала строго:

– Маша, когда ты перестанешь причитать? Говори уже по существу.

Мария Константиновна смутилась, захлопала глазами и, сбитая несколько с толку, поведала неинтересную историю о том, как уронила на заправке перчатки и как перчатки, оказавшиеся в луже, дождались возвращения своей хозяйки, вовремя спохватившейся и сообразившей, где следует искать пропажу.

Лариса Вячеславовна, носившая крупную бижутерию из пластмассы, зато не имевшая ни единого седого волоса в туго затянутых резинкой светло-русых волосах, деликатно улыбнулась и даже цокнула языком, выразив таким образом удивление и сочувствие. Но Елена Геннадьевна, почему-то настроенная в тот день особенно воинственно, прохладно заметила:

– Ну, бывает. Только с чего бы нам умирать? Ещё и не то случается.

Мария Константиновна, окончательно смутившись, виновато улыбнулась и уставилась в чашку, где в жёлтой мутной жидкости плавали ягоды облепихи, похожие на глаза пираний.

– Умирать, конечно, не стоит, – примирительно заметила Лариса Вячеславовна, – но это забавно, когда твои перчатки дожидаются тебя в луже. Одна из таких удивительных ситуаций, в которые все попадают время от времени.

– Да ничего тут нет удивительного, – нахмурила нарисованные брови Елена Геннадьевна и махнула рукой, так что кольца, унизавшие все пять пальцев, легонько звякнули.

Она сделала глоток зелёного чая из маленькой белой чашки и продолжала:

– В наше время вообще трудно удивить. Во всяком случае, не могу себе представить, что могло бы вызвать моё удивление. Народ вокруг совершенно ополоумел, никто ничего не соображает. Иногда мне кажется, что я живу в сумасшедшем доме. Вы только оглянитесь! – она понизила голос и небрежно махнула другой рукой, отчего послышалось то же лёгкое звяканье. – Вон! Собаку в кафе притащили… Совсем уж… Дожили! А вот вырядились, дуры… ворон, что ли, пугать собрались?..

Мария Константиновна фыркнула, Лариса Вячеславовна слегка улыбнулась, а Елена Геннадьевна продолжала:

– А вы послушайте, о чём говорят вокруг! День будете прислушиваться, а назавтра уже ничему не удивитесь!

– Согласна, – объявила Лариса Вячеславовна, отламывая вилкой кусочек торта, покрытого толстым слоем красной глазури, – но всё же ты преувеличиваешь. Возможно, всё дело в степени удивления. Но если бы ты услышала … ммм… невероятную историю, то есть что-то такое, о чём ты ещё никогда раньше не слышала, наверняка бы ты испытала что-то вроде удивления.

– Сомневаюсь, – возразила Елене Геннадьевна. – То есть я сомневаюсь, что есть нечто, о чём я ещё не слышала. Даже не представляю, что это за экзотика.

И на сей раз лёгкое бряцание издали её серьги.

– Берусь тебя удивить! – улыбнулась Лариса Вячеславовна. – Вернее так: я знаю нечто, о чём ты гарантированно не слышала.

Елена Геннадьевна недоверчиво улыбнулась и повела бровью.

– Ну попробуй, – сказала она с таким видом и таким тоном, что все отчётливо поняли: «Послушаем, что это за враки».

Лариса Вячеславовна между тем откинулась на спинку диванчика и спокойно сказала:

– Не думайте, что я расскажу вам о встрече с инопланетянами, вампирами или Микки Рурком. Это история о том, как я ходила в театр примерно месяц назад.

Мария Константиновна с какой-то неуместной тревогой приготовилась слушать, а Елена Геннадьевна хмыкнула и даже отвернулась на мгновение, словно желая скрыть недоверчивую улыбку.

– В общем, примерно с месяц тому назад отправилась я в N-ский театр. Правда, меня предупредили, что спектакль не обычный, а… как же это… хеппенинг. Ну или что-то вроде. Словом, публика входит, получает жёлтые жетоны на длинных лентах и вешает эти ленты на шеи. На жетонах разные надписи. Мне выпало: Достоевский. Ну, думаю, хороший знак: Достоевского люблю. Тут выходит тётенька и всех, кто с жетонами, просит пройти в угол и подождать. Собралась группа. Тут стали подходить девушки с табличками на палочках. На табличках те же надписи, что на жетонах. Подошла и с «Достоевским», говорит: «Пожалуйста, следуйте за мной, не теряйтесь». Потом разворачивается и ведёт нас куда-то не в зал за сценой, а в какие-то кулуары. И вся наша компания – ну, все, кто с «Достоевским» – идёт, как на экскурсии, следом. Останавливаемся возле какой-то двери. Ждём. Наконец дверь распахивается, и выходит… Кто бы вы думали?

Тут Лариса Вячеславовна назвала всем давно известную театральную фамилию, так что обе её приятельницы оживились и промычали что-то одобрительное. А Лариса Вячеславовна продолжала:

– Он выходит и начинает излагать нам историю здания театра. Всё это довольно скучно – в конце концов, никто не ходит в театр на экскурсии или лекции. Но в ожидании чего-то большего, в предвкушении, так сказать, действа поневоле смиряешься и слушаешь перечисление дат и фамилий. И вот он перечисляет весь цвет русской культуры и доходит до самого Достоевского, чьё имя болтается примерно на двадцати шеях. Выясняется, что и Достоевский бывал в здании в бытность его рестораном… Здания, конечно, не Достоевского… Ну и что будто бы в здании ресторана Достоевский начал сочинять знаменитую свою речь о Пушкине. И вот, дойдя до Пушкина, он распахивает двери, из которых только что вышел, и приглашает всю нашу группу в небольшой с колоннами зал. В зале расставлены для зрителей стулья, а перед стульями… Перед стульями что-то вроде анатомического театра.

– В каком смысле? – зашевелилась Елена Геннадьевна.

– В театральном, разумеется, – улыбнулась Лариса Вячеславовна. – Стоит длинный стол, на столе вроде как тело, покрытое простынёй. Кругом – на полу, на простыне, на колоннах даже – вроде как кровь. За столом – прозектор, сестра милосердия, судя по косынке, а между ними – мужик с бородой. Потом этот с бородой начинает говорить, и становится ясно, что это вроде как Достоевский, а под простынёй – вроде как Пушкин. Ну то есть нам показывают, как Достоевский анатомирует Пушкина.

– Жесть, – заметила Елена Геннадьевна и спросила:

– Но надеюсь, ты не этим собралась нас удивить? А то, знаешь, на подобное насмотрелись…

– О нет! – лапидарно возразила Лариса Вячеславовна и продолжила:

– Пушкина они расчленили на три части. Долго тащили из него кишки в виде красной верёвки, достали сердце и пустили в него пулю. Потом опять тащили из него красную верёвку, к концу которой оказались привязаны бирюзовые панталоны, завидев которые барышня в косынке взвизгнула и убежала за ширмы, помещавшиеся у них за спиной. За ширмы препроводили и панталоны. Потом «Достоевский» – ну тот мужик с бородой – погрузил руки в «труп» «Пушкина» и, сияя как ёлочный шар, достал их уже в красных перчатках, вроде как обагрив их пушкинской кровью. Потом начались какие-то фокусы с превращением верёвок в палки, а палок в верёвки. Я, признаться, всё ждала, когда из «Пушкина» достанут кролика. Но обошлось без кроликов…

– А что же публика? – перебила рассказчицу Елена Геннадьевна.

– Да, реакция-то какая? – заволновалась Мария Константиновна.

– А что публика? – многозначительно улыбнулась Лариса Вячеславовна. – Публика смеялась. Но наконец фокусы прекратились, и нас попросили пройти дальше.

– Пока что не удивила, – усмехнулась Елена Геннадьевна.

Мария Константиновна молчала, но Ларисе Вячеславовне показалось почему-то, что мысленно она уже рассказывает кому-то о «трупе» Пушкина, предварив свой рассказ восклицанием: «Такое было!.. Вы умрёте…».

– Подожди, – сказала Лариса Вячеславовна, кивнув Елене Геннадьевне, – самое удивительное впереди.

Елена Геннадьевна приподняла левую бровь, поправила подвески, украшавшие грудь, звякнула кольцами и ничего не сказала.

– Мы вышли из этой прозекторской, – продолжала Лариса Вячеславовна, – и снова двинулись гурьбой за девушкой с табличкой. Она повела нас дальше по коридору, свернула раз, другой… Наконец остановилась ещё у какой-то двери. На сей раз к нам вышел…

Опять прозвучала известная всем театралам и даже любителям кино фамилия, так что Елена Геннадьевна и Мария Константиновна не смогли хранить молчание и волей-неволей что-то промычали в ответ.

– Тут нам стали толкать о Чехове, – продолжала свой рассказ Лариса Вячеславовна, сделав глоточек кофе и прожевав отломленный кусочек печенья. – Чехов – то, Чехов – сё… Наконец завели в другой зальчик, небольшой такой… Там мы уселись в дальнем тёмном углу на приготовленные стулья, а в углу по диагонали Чехов с Сувориным завели какой-то долгий и нудный разговор о книгах, о деньгах и Бог знает, о чём ещё… Разговор их прерывался Львом Толстым, старавшимся ворваться в комнату. Кто-то его там держал в коридоре, а он рвался и орал, что Суворин – подлец. На что Суворин каждый раз отмахивался и приговаривал: «Не обращайте внимания, это же Лев Толстой». Потом Чехову стало дурно, и Суворин стал кричать, требуя карету скорой помощи… Ну, видимо, забыл, что в его времена скорой помощи в Москве не существовало.

И Лариса Вячеславовна, довольна собой, усмехнулась.

– Правда? – удивилась Мария Константиновна.

– Что? – не поняла Лариса Вячеславовна.

– Ну вот, что скорая помощь…

– Разумеется, – фыркнула Елена Геннадьевна, издав недовольное бряцание.

– Ну вот, представьте, – Лариса Вячеславовна выдержала паузу, – расчленённый Пушкин, потрошитель Достоевский, придурок Толстой… Что может внушить такое зрелище?

– Я бы ушла после Пушкина, – заметила Елена Геннадьевна.

– Была у меня такая мысль, но, знаешь, неудобно… Но случай-таки выдался!

– Неужели свет выключили во всём театре? – предположила Мария Константиновна.

– Ну, нет! В этом театре уместнее предположить пожар! – заметила Елена Геннадьевна.

– Не угадали! Я же говорила, такого вы точно не видели и не слышали!

– Так не томи! – бряцая кольцами и серьгами, отозвалась Елена Геннадьевна.

– К нам всего-навсего вышла очередная знаменитость – на сей раз дама – и отвела в третий зал, предварив этот поход рассказом о дне святой Татьяны, который московские студенты отмечали с таким энтузиазмом, что иные профессора уходили с попойки без очков. Ну вы знаете, что святая Татьяна якобы покровительствует студентам. «Берегите очки!» – сказали нам и ввели в новое помещение, где мы расселись за длинным столом, покрытым скатертью. В другую дверь вошёл актёр, изображавший пьяного студента…

– Что, правда, пьяный? – испугалась Мария Константиновна.

– Да нет, конечно! Имелось в виду, что он пришёл в кабак и здесь напился. На разных стадиях опьянения он… э-э-э, ну, как бы это… Короче, он взаимодействовал со зрителями.

– Наливал, что ли? – обрадовалась Елена Геннадьевна. – Ну, если так – признаю, такого не видела.

– О! Подожди! Я совсем не об этом. Да и пьянел не взаправду. Ну, сначала он вроде как начал приставать к мужчинам…

Слушательницы оживились и обе прыснули.

– Опять не угадали! – воскликнула Лариса Вячеславовна. – Он выпить их звал: выпьем да выпьем. Потом вспомнил свою любовь. И, как бы обращаясь к этой любви, с которой он давно расстался, повис на какой-то тётке. И даже, пардон, облапал её – других слов не подберу.

Это сообщение, по всей видимости, тоже пришлось по душе и Марии Константиновне, и Елене Геннадьевне: первая тихонько захихикала, прикрыв рот ладошкой, а вторая завела глаза к потолку, точно желая сказать: «Я так и знала, что этим кончится».

– На следующей стадии опьянения он залез под стол и начал хватать зрителей за ноги. Послышались визги, ойканье, аханье и прочее в том же роде…

– Подожди, – перебила Елена Геннадьевна, – а зрители-то что? Ну облапал он эту тётку, а она?..

– Да ничего! Сидит, сжалась вся, подобралась так… Раньше-то, когда он мужиков тискал и орал «Брудершафт», она хихикала сидела. Я ещё подумала, как он стал её хватать: ты всё пела – это дело. Так поди же попляши.

Елена Геннадьевна удовлетворённо кивнула. А Лариса Вячеславовна объявила, что подобралась к самому интересному.

– Так, – согласилась Елена Геннадьевна, – вернёмся к пьяному студенту.

– Ну да, – Лариса Вячеславовна кивнула и продолжала. – Вот он уже один выпил, требовал у зрителей брудершафта, помял несчастную тётеньку, с рёвом заполз под стол и стал хватать зрителей за ноги. Как вдруг из-под стола вылетела чья-то туфля. Может, он стянул её с ноги у одной из зрительниц, а может, это был заготовленный реквизит – не разберёшь. Но только туфелька эта – такая вся грязненькая, такая вся облезлая и замызганная – прилетает из-под стола прямо в мою физиономию. Вот сюда! – и Лариса Вячеславовна показала на свой маленький, аккуратный носик.

– Жесть… – отозвалась Елена Геннадьевна.

– Умереть… – согласилась с ней Мария Константиновна.

– Спасибо, конечно, не в глаз… Но очки падают на стол. Опять же, спасибо, не разбились и не сломались. Туфелька эта, отпечатавшись на моей физиономии, приземлилась тут же, то бишь на столе. Поверх моих сорокатысячных очков.

– И что же ты сделала? – в глазах у Елены Геннадьевна, словно предчувствовавшей феерическую развязку, мелькнуло какое-то хищное выражение.

– Я решила, что это превосходный повод прервать встречу с прекрасным, – гордо объявила Лариса Вячеславовна. – Собрала вещи, в смысле, взяла очки, сумку, и ушла. Просто встала и ушла.

– Честно говоря, это давно следовало сделать, – заметила Елена Геннадьевна, дёрнув плечом, как будто стряхивая чью-то непрошенную руку. – Расчленённый Пушкин уже был поводом лучше некуда.

– С одной стороны, конечно, – согласилась Лариса Вячеславовна, – но с другой-то… Никто же не поймёт.

– Ну да, – поворчала Елена Геннадьевна, – нам нужно сапогом по роже заехать, чтобы до нас дошло…

Все замолчали.

– Ну надо же! – нарушила тишину Мария Константиновна. – В театре!..

– Угу, – Лариса Вячеславовна кивнула, – именно! Грязным башмаком.

– Да по физиономии! – подхватила Елена Геннадьевна.

Все трое весело рассмеялись.

– Да уж, признаюсь: удивила! – сказала наконец Елена Геннадьевна. – Надо было пари заключать…

Но не успела Лариса Вячеславовна ответить, как Мария Константиновна о чём-то вспомнила.

– Ой! – вдруг пискнула она. – Что я вам расскажу…

– Мы умрём? – Елена Геннадьевна ухитрилась одновременно сощурить глаза и высоко задрать левую бровь.

Мария Константиновна расхохоталась звонким, нервным смешком. А Лариса Вячеславовна улыбнулась не то снисходительно, не то покровительственно, переводя чуть усталый взгляд с одной приятельницы на другую…

За огромными стёклами кафе в тёмных водах московского вечера проплывали похожие на рыб люди. А может, рыбы, похожие на людей. Холодные и равнодушные ко всему рыбы. И кафе казалось каким-то огромным аквариумом – стеклянным ящиком, наполненным воздухом и помещённым в толщу вод.