ЕКАТЕРИНА ЯНИШЕВСКАЯ

НА СВЯЗИ АВЕЛЬ

***

понимал больше нас. на свой риск и страх преуспел в дисциплине лжи
человек с цветком папоротника в руках. погляди на него: бежит
то и дело запнётся. его б стращать: не ходи, человек, во мгле –
он всё дальше и полы его плаща волочатся по земле.
человек с цветком папоротника. чудак. бледнолицый угрюмый мим.
говорят, любой холм и любой овраг расступается перед ним
отдавая замызганный глиной крест, потаённый веками клад
человек одинокий, как голь, как перст, и горам золотым не рад
он несёт свой цветок через смерть и боль, через море и океан
человек то ли глуп, то ли своеволен, то он праведник, то буян
и такая в нём сила, такая злоба, но и нежность такая к цветку –
будто он не цветок, а свою зазнобу спрятал за пазуху
и никто – хоть душою он мёртв навеки, хоть он горек, спесив, жесток –
не посмеет вырвать из рук человека его дорогой цветок.

***

не пиши летних писем мне, летних историй мне не талдычь
ни к чему они в городе, где на въезде литой ильич
смотрит лакомо, празднично ещё с самых советских пор
и ноябрь, как клейстер, течёт из подкожных пор.
я клянусь, из-под пор течёт, прорываясь сквозь стенки вен
вороватым мальчишкой кромсаю гематоген
потребляю кусочек внутрь, остальное кладу в карман
а ноябрь всё так же мчится против тургора свежих ран
и ты пишешь мне летние письма, и зачем они, и причём?
если я что ни вечер вскрываю свой шкаф ключом,
изымая конверты, я рыбой на них клюю
и мне хочется смерти, чтоб тоже хоть раз в раю,
о котором ты в письмах, немножечко погостить
до тех пор, пока холод не съел меня до кости.

***

если ты знаешь такое место, где можно бросить монету
и автомат тут же выдаст счастье в красивой жестяной банке,
не жалей для меня валюты, и с надкусанной сигареты
пепел стряхни в палисадник – дворник выметет спозаранку.
неотложно примись за дело: мелочь горстью забрось в окошко
и скорее вытаскивай банки, чтоб за пазуху и в карманы
их сложить. и столовой ложкой
будем вечером лопать счастье, как паршивые наркоманы.
ты побольше бери, побольше. не поместится – так на части
разорвёшь, под рубашку спрячешь. донесёшь и в жару, и в стужу…
понимаешь, мужчина должен, нет, обязан нести в дом счастье,
а иначе зачем он нужен?

***

да, ты только не выдавай меня. даже если они никогда не придут за мной.
стой за меня стеной, руки в локтях сгибай. а достанут они ножи
тёплой байковой курткой как пледом меня накрой
да колени под голову подложи.

им же чуда, весёлого чуда весеннего подавай.
укради им откуда-то яблоки и зерно
испеки подрумяненный пряник и каравай.
поднеси исповедное им вино.
замеси нугу.
я устала, мой милый. устала. я этого не могу.
у меня же глазные яблоки будто серые уточки на пруду.
рот мой – блюдо, а в нём – полова
я в отчаянье и бреду.
я тебя потеряю скоро, но потом, обещаю, снова
непременно тебя найду

где-то там, за восходом льётся
вместо солнца густая медь

мы поклялись не верить в смерть.

мы поклялись не верить в смерть.

***

слухи о моей смерти сильно преувеличены, жозефина,
истлевающий лучик, ни капли не богарне…
мне сказали, ты ждёшь не меня – молодого дофина
укротителя вепрей, любителя каберне

тем не менее, прекрасен март, милая моя, тает
лёд, значит вскорости трупы врагов проплывут мимо нас в луаре
ты прости, я вместо тебя иной раз себе представляю
сильно выросшую фике. с шемизеткой и в пеньюаре

у меня слегонца едет крыша на почве того, что пространство – фикция
я боюсь грубых гуннов, реформ, талейранов, чревовещателей…

в общем, будешь готовить ответ, подпиши письмо «румпельштильцхен»
чтобы я, дочитавши, сошёл с ума окончательно

***

всякий раз, когда я ищу свой холодный день в креплёном вине,
выдыхая со свистом и кашлем двенадцать часов подряд,
вспоминаю тебя. как живешь ты в по пьяни придуманной северной стороне
среди тысяч голов скота. неужели они до сих пор с тобой говорят?

и когда колкий иней укутывает лицо так, что оно уже кажется белым,
а проворные пальцы дрожат и дубеют, как старое долото,
кто тогда согревает твоё до предела озябшее тело,
а потом помогает вдеть руку в рукав пальто?

или может быть ты избегаешь пред кем бы то ни было выйти в одном исподнем?
но в попытке извлечь тепло предлагаешь серебреники иудам?
я не знаю…
но буду побольше грешить, чтоб однажды мой жизненный поезд
отправился в преисподнюю
и я смог тебе выслать хотя бы немного огня оттуда

***

приходи ко мне в осень, седой близнец с холщовым лицом.
у меня твоё детство: щенок, птенец
и игра в серсо.
у меня плауны, у меня хвощи, канарейка, линь.
дед черпает ладонью густые щи.
суп, скорей остынь.
и лежат на печи два сырых кота, и рябит их шерсть.
мой сиамский близнец, приводи свата,
мы накроем в шесть.
и представим себе: мы – разрез лекал, образа графинь.
и брусничная жидкость стечёт в бокал, а потом в графин.
ночь зайчихой грызёт на вербе кору. травяной венец
ей примерит ёж.

на двоих одно сердце у нас, близнец.

ты сожмёшь – умру.

я сожму – умрёшь.

***

– каин, каин, на связи авель.
здесь уже проложили кафель,
подлечили больных, накормили борщом голодных,
закрутили болты и исправили непогоду,
и в честь этого грянет большой парад –
деньги, бабы, на шару пойло.
знаешь, а я вчера умер, брат…

– знаю, авель. звонить не стоило.