МАРИЯ ПАРФЁНОВА
г. Харьков

РОСТЯ
рассказ

Ростик поёжился, поправил пуховый платок, намотанный поверх короткого пальтишка, и свернул за угол. Холодный декабрьский ветер бросил в лицо горсть колючих снежинок, на мгновение затаился, а затем со свистом, в котором Ростику послышалось что-то залихватски хулиганское, унёсся вверх – гулять по крышам, хлопать ставнями и выть в трубах. Вот кому раздолье!

Ростик вздохнул и двинулся дальше – как говорил папка, «время не ждёт». До сумерек оставалось всего ничего, а дров для буржуйки собрать почти не удалось (две гнутые ножки от венского стула не в счёт: сгорят – не заметишь). Впрочем, в тот день помимо этих самых ножек Ростику удалось добыть ещё кое-что. И теперь это кое-что лежало в кармане пальтишка и, как казалось Ростику, даже тикало. То-то Катя обрадуется, когда увидит!

Катей звали старшую сестру Ростика. И не просто старшую, как у других ребят, а совсем старшую-престаршую. Вот кому повезло! Целых восемнадцать лет! Ростик обиженно шмыгнул носом: будь ему восемнадцать, он бы уже давно на фронте был, с немцами воевал, как папка. А вместо этого ему приходилось торчать тут, в городе, прятаться от бомбёжек, проржавевшим ведром таскать воду с Литейного и греться у старенькой, закопчённой буржуйки. Эх, то ли дело – печь у бабки Пелагеи в деревне! Ладная, белёная, большая-пребольшая! Такая и хлеб испечёт и в зимний холод согреет.

– Ростик! Рости-и-ик!

Мальчишка обернулся на голос. В дюжине шагов от него из узенького прохода между домами выглядывала его соседка – Лидочка Виникович.

– Ростик! Иди сюда, поможешь!

– Ничего себе! – Ростик даже рот открыл от удивления. – Ты где такую ветку здоровущую достала?

– Там, – Лидочка нетерпеливо махнула варежкой в сторону дворов, поправила наползающую на глаза шапку и скомандовала, – понесли!

Тащить ветку было тяжело. Длинная, суковатая, местами покрытая намёрзшей за зиму ледяной коркой, она то и дело выскальзывала из рук, норовя бухнуться на изрытую воронками от взрывов мостовую.

Когда до дома на Суворовском оставалась какая-то пара кварталов, тишину разорвал вой сирены. Ребята, не сговариваясь, бросили ветку, рванули в ближайшую арку и прижались к крошащейся старым кирпичом стене. А ещё через минуту загрохотало так, что Ростик втянул голову в плечи, зажал ладонями уши и совсем уж хотел зажмуриться, как вдруг вздрогнул – полыхнуло совсем близко.

– Бежим! – не слыша собственного крика, Ростик схватил Лидочку за руку и поволок за собой, всё больше углубляясь в лабиринт дворов.

С крыш летели осколки черепицы, сквозь облако мигом поднявшейся серой пыли не было видно почти ничего, а за спинами всё свистело и рвалось – вновь и вновь заставляя бежать быстрее, не оглядываясь и почти не надеясь, что повезёт и на этот раз.

И вдруг наступила тишина – неожиданная, звенящая: не слышалось взрывов, не доносилось рокота бомбардировщиков, ни один звук не плясал эхом по каменным стенам дворового колодца. Какое-то время ребята молча смотрели друг на друга, словно боялись спугнуть удачу, и только когда с улицы донёсся топот чьих-то ног, Лидочка шумно выдохнула:

– Улетели.

– Улетели, – Ростик слабо улыбнулся и вытер варежкой нос. – Ну, что? Пойдём обратно?

Но когда спасительная арка осталась позади, и на ребят вновь обрушился гуляющий по улице ветер, Лидочка остановилась и всплеснула руками:

– Ростик! Ветка!

Ростик открыл было рот, но так и замер: ветки не было.

– Забра-а-а-ли! – в голос заревела Лидочка. – Нашу ве-е-етку забра-а-али!

***

Ночью Ростик долго ворочался в кровати, пытаясь согреться и уснуть. Не получалось ни первого, ни второго. В буржуйке слабо тлела напрочь отсыревшая ножка венского стула, а из треснувшего оконного стекла тянуло сквозняком – повешенный прямо поверх окна ковёр от холода не спасал. А ещё, как назло, зудели ободранные веткой пальцы, и мальчишка тихо вздыхал: когда теперь заживёт?

На стенке тикали неугомонные ходики. От нечего делать Ростик считал эти бесконечные тик-таки и всматривался в темноту комнаты. Но неожиданно, когда полуявь уже была готова смениться полусном, в углу что-то замерцало. Мальчишка приподнялся на локте. Мерцание стало ярче, и вдруг прямо сквозь стену проступил лифт. Ростик видел такой несколько лет назад, когда папа брал его с собой в Москву. Металлические створки, открывающие дверь в шахту, и сияющая медью проволочная сетка на раме. Ростик улыбнулся: папа называл эту сетку «дверь номер два» и говорил, она для того, чтобы слишком любопытные маленькие мальчики случайно не вываливались куда не надо.

Ростик отбросил одеяло, опустил ноги на пол, краешком сознания отметил, что тот почему-то совсем не холодный, и на цыпочках пошёл к лифту. Зайдя внутрь и потоптавшись на месте, Ростик почесал нос – чтобы лифт поехал, нужно было на что-нибудь нажать или за что-нибудь потянуть, но ни кнопок, ни рычагов тут не наблюдалось.

– Ситуа-а-ация, – Ростик качнул головой и почти расстроился. – Неужели лифт так никуда и не поедет?

И вдруг он заметил её – поблёскивающую золотистыми искорками витую морскую раковину. Ростик порылся в памяти и вспомнил умное слово: рапан. Но что эта штука тут делает? Мальчишка нагнулся, хотел поднять неизвестно как попавшую сюда морскую путешественницу, но раковина, казалось, приросла к полу. Ростик дёрнул раз, другой и вдруг понял – раковина вращалась. А вместе с ней закрывались обе дверцы лифта – главная и «номер два».

Яркий свет померк, превратившись в подслеповатое золотистое мерцание, лифт загудел и поехал. Вниз или вверх – Ростик понять не смог, ясно было только одно: ехать было ничуточки не страшно, а в глубине души всё росла, всё силилась неизвестно откуда взявшаяся уверенность, что там, куда его привезёт лифт, будет хорошо.

Предчувствие не обмануло. Стоило дверцам разъехаться в стороны, как в кабинку хлынул солнечный свет, потянуло запахом хвои, а ещё через мгновение на Ростика обрушился целый водопад звуков: без умолку трещали птицы, где-то в отдалении звенел ручей, а сверху доносился счастливый смех прячущегося в вершинах деревьев ветра.

Поляна. Удивительно знакомая поляна! Ростик выбрался из лифта, потоптался на месте, с наслаждением втянул напоённый свежестью и запахом листвы воздух и вдруг увидел его. Старый кедр. Высоченный, могучий, стоящий в стороне от остальных деревьев. Ростик рванул к нему, обежал вокруг, раздвинул ветки колючего куста, примостившегося у основания ствола, и едва не запрыгал от радости – на него смотрели процарапанные на коре неровные буквы «Р-39». Р – это был он, Ростик, а 39 – тысяча девятьсот тридцать девятый год – год, когда они с папкой приезжали в сибирскую деревушку со смешным названием Галка повидать бабушку.

Отойдя от кедра, Ростик огляделся: всё сходилось. Если пойти направо – дойдёшь до ручья. А если обогнуть вот те заросли, спуститься в овражек, а потом идти всё время прямо и прямо – найдёшь тропинку, которая шагов через пятьсот выведет к мелкой речушке без названия, неподалёку и находится бабушкина деревня.

Ростик закрыл глаза, раскинул руки, закружился на месте и захохотал от счастья – оттого, что пахло вокруг хвоей, а не пылью искрошившихся стен, оттого, что в небе кружили лишь птицы, и оттого, что здесь, неподалёку от глухой сибирской деревушки, ему впервые с начала войны вновь захотелось стать обыкновенным мальчишкой-сорванцом, а не маленьким десятилетним взрослым, которому надо заботиться о себе и старшей сестре, искать дерево на растопку буржуйки и прятаться в подвалах и подворотнях, когда из-за серых нависших туч вновь покажутся идущие на город бомбардировщики.

Но счастью не было суждено продлиться долго. Со стороны лифта донеслось глухое гудение, Ростик обернулся и с ужасом увидел: дверцы начинали медленно сходиться сами собой. Соблазн остаться здесь, в неожиданно наступившем лете, и не возвращаться в снежный Ленинград был велик. Но там были Катя и Лидочка, и папка, который защищает город где-то под Стрельной.

***

– Ростик! Ростик! Просыпайся! – Катя ласково потеребила мальчишку за плечо.

Ростик открыл глаза. Тяжёлое ватное одеяло укрывало его по самый подбородок, в углу разгоралась буржуйка, а из окна привычно тянуло холодом. Неужели это был всего лишь сон?

Ладони слегка покалывало. Ростик вытащил руки из-под одеяла и удивлённо присвистнул – от вчерашних ссадин и царапин не осталось никакого следа. Ну и дела! Мальчишка соскочил с кровати, подбежал к стене, провёл пальцами по старым обоям в выцветшую розочку и разочарованно вздохнул: всё как обычно – никакого лифта.

– Ты чего? – удивилась Катя. – Куда понёсся?

– Да я так… – Ростик махнул рукой. – Стенку проверить.

– Стенку? – Катя приподняла бровь. – А ну-ка, иди сюда. Ты у меня, случаем, не заболел?

Катя прикоснулась губами ко лбу Ростика и удивлённо качнула головой.

– Не горячий. Ладно, давай завтракать, а то мне совсем скоро на работу бежать. А опаздывать нехорошо. – И улыбнулась, – Правильно я говорю, а, Ростя?

Ростик нахмурился и ничего не ответил: он ужасно не любил, когда его так называли. Ну, что за имя – Ростя? Для кролика вполне сгодится, ну, или для щенка какого-нибудь. А ведь он ни то и ни другое. Он Ростик, а по-правильному и вовсе – Ростислав.

Завтракали, как всегда, хлебом. Катя каждый день резала полученные в паёк ломтики на три части: завтрак, обед и ужин. Ростик бросил взгляд на полку, там, в холщовом мешочке, оставалось немного отрубей – горсти две, не больше. Но их Катя есть не разрешала, говорила, «на чёрный день».

– Я сегодня побольше дров достать попробую, – пообещал, одеваясь, Ростик.

А сам опустил ладошку в карман пальто, погладил найденные накануне часы и твёрдо решил идти на рынок. Вдруг удастся выменять находку на что-нибудь ценное?

В тот день ветер кусал за щёки сильнее обычного. Ростик втягивал голову в плечи, пригибался и брёл всё дальше и дальше вдоль рельсов, по которым уже давно перестали ходить трамваи. Мальчишка шмыгнул носом – именно сегодня ему отчего-то отчаянно хотелось себя пожалеть, но раскисать было нельзя. Другим ещё хуже. Эх, сейчас бы к папке – вот кто точно подбодрить сумеет! Но папка далеко. Туда пешком идти долго-долго. Зато там, говорят, окопы, как улицы – друг с другом соединяются, и командиры приказы по телефону передают, и пулемёты есть: папка бы точно разок стрельнуть разрешил!

Ростик представил, как надевает на голову самую настоящую каску, чуточку приподнимается из окопа, прицеливается и – «тра-та-та-та-та!» – строчит из пулемёта.

Ростик потёр нос варежкой и вздохнул, вспоминая тот вечер, когда отец уходил на фронт. Ростик весь день крутился возле него: то просил взять с собой, то грозился сбежать из-под опеки сестры и пробраться на фронт самостоятельно, то надоедал разговорами.

– Пап, а, пап, а ты там самым главным будешь? А мы немцев быстро победим? А сколько человек в один танк влазит?

Отец отвечал односложно – думал о своём.

– Слу-у-ушай! – в голове Ростика закрутился ещё один вопрос. – А вот если человека на войне убьют, он потом совсем не возвращается?

Тогда, в неполные семь лет, ответ на этот вопрос не казался Ростику очевидным.

– Так возвращается или нет? – Ростик дёрнул отца за рукав и задрал голову в ожидании ответа.

Отец остановился, отложил взятую было книгу, чуть помедлил и шумно выдохнул.

– Возвращается, Ростик. Обязательно возвращается.

Из всего разговора с отцом именно эти слова запомнились Ростику больше всего. Он часто вспоминал их, когда от рёва рвущихся бомб и надрывного стрёкота зениток становилось особенно страшно. В такие моменты Ростик прикусывал губу, зажмуривался и говорил себе, что бояться не надо – ведь, если что, он всегда сможет вернуться. Надо только сильно-пресильно захотеть.

***

– Что меняешь? – Ростика толкнули в бок, мальчишка оступился, едва не упал и только тут заметил, что наконец дошёл до рынка. Поговаривали, что здесь можно купить или выменять всё, что захочешь. Ростик сглотнул: первой на ум почему-то пришла большая банка яблочного повидла, а за ней замаячили плитки шоколада, банки с тушёнкой и кули с сахаром.

Сахара Ростик не видел почти с самого начала войны – с той поры, как сгорели Бадаевские склады. Тогда он с Лидочкой и другими ребятами тайком бегал к складам и отковыривал со стен потемневший и оплавившийся сахар.

– Эй, мальчик, заснул, что ли? – Толкнувшая Ростика женщина потрясла его за плечо. – Что меняешь, спрашиваю?

– Вот, – Ростик полез в карман и вытащил часы.

Женщина повертела их в руках, зачем-то попробовала на зуб и покачала головой:

– Безделица. За такую много не дадут. Могу пайку предложить. Детскую. Сто граммов.

– Сто двадцать пять! – возмутился Ростик. – И вообще! Настоящие часы, не разбитые, может, даже золотые!

– Золотом сыт не будешь, – женщина усмехнулась. – А не веришь, иди – другим свой товар предлагай. Посмотрим, что выменяешь.

Ростик фыркнул и углубился в рынок. Показывал часы то одному, то другому. Но ничего ценного ему и в самом деле не предлагали, а обещанные сто граммов хлеба никак не шли из головы. В желудке сосало, Ростик поминутно сглатывал слюну, и когда из-за спины вновь послышался голос давешней знакомой, почти обрадовался.

– Ну что, нашёл что-нибудь? – Женщина поправила платок и принялась притопывать ногами в валенках.

– Н-нет, – Ростик покачал головой и протянул часы. – Давайте ваши сто грамм.

– Так забрали уже, – женщина развела руками. – Опоздал ты.

Ростик оторопел. Неужели так и придётся вернуться домой, ничего не выменяв?

– Правда, ещё овёс есть, – продолжила женщина. – Но много не дам. Две горсти, не больше.

Дорога домой казалась бесконечной. Ростик волок за собой подобранную на развалинах дома дверцу от комода и время от времени опускал руку в карман. Там, завёрнутый в обрывок газеты, лежал овёс – старый, местами плесневелый. Но из него можно было сварить кашу, а из остатков каши – овсяный кисель. Эх, скорее бы домой!

Замечтавшись, Ростик едва не налетел на молодую девушку, тащившую за собой санки. На них, прикрытое клетчатым покрывалом и крест-накрест привязанное бечёвкой, лежало тело – из-под покрывала торчали тощие голые ноги с отросшими жёлтыми ногтями.

– Осторожнее! – девушка недовольно качнула головой, взяла чуть вправо, а Ростик зажмурился и отступил.

Месяц назад они с сестрой так же везли бабушку. Правда, бабушка тогда была не голая, а в толстой шерстяной юбке и двух вязаных кофтах. Санки пришлось попросить у Лидочки – своих не было. А когда они почти дошли до пустыря, Катя отобрала у Ростика верёвку, сказала: «Подожди тут» – и дальше потащила бабушку сама. Ростик ждал. Мёрз, дышал в ладони и подумывал о том, как хорошо бы попрыгать на месте, чтобы согреться, но не решался – последний раз после таких прыжков в голове всё поплыло, звуки стали далёкими, а земля под ногами – мягкой-премягкой, словно из ваты. Ростик тогда долго стоял, опершись о стену: моргал, старался отдышаться и раз за разом повторял детскую считалочку про зайца. Слова считалочки путались, но останавливаться было нельзя – потеряешь сознание, упадёшь, замёрзнешь, а никто и внимания не обратит.

А потом вернулась Катя, отдала Ростику пустые санки со свёрнутыми вещами – шерстяной юбкой и двумя кофтами – и, словно оправдываясь, объяснила:

– Потом продадим, если получится.

***

Ужинали хлебом. Принесённый Ростиком овёс Катя забрала и спрятала в старую жестяную банку из-под чая, а самого Ростика назвала добытчиком и ласково потрепала по голове.

А поздно вечером, когда Ростик совсем уж было собрался лечь спать, в дверь не то постучали, не то поскреблись. Катя бросила на брата вопросительный взгляд (мол, никого в гости не ждёшь?) и пошла открывать. На пороге стояла Ирина Александровна – бабушка Лидочки.

– Катенька, здравствуй. Не разбудила вас? Вы уж извините, что я так поздно – но дело такое, срочное. Лидочка моя заболела. Кашляет и кашляет весь день. Я уже всё, что было, в буржуйке пожгла, а в комнате всё равно холод. Дровишек у вас попросить можно? А я завтра насобираю и вам отдам.

Катя качнула головой, бросила взгляд на тлеющие в буржуйке длинные занозистые щепы (кусочки той самой дверцы от комода, которую сегодня притащил Ростик), на мгновение задумалась и предложила:

– А давайте мы по-другому сделаем. Берите вещи и приходите с Лидочкой к нам. В тесноте, да не в обиде, правда ведь? Да и согреемся быстрее!

– Ой, Катенька! Ой, спасибо! – Ирина Александровна всплеснула руками и перевела взгляд на Ростика. – Золотая у тебя сестра, Ростя! Просто золотая!

Ну, вот, опять! Ростик надулся. И как все эти взрослые не поймут, что ему совсем-пресовсем не нравится это имя? Ну, не ругаться же с ними из-за этого, в самом деле?

***

На стене тикали ходики, спали умаявшиеся за день Катя и Ирина Александровна, кашляла в темноте Лидочка. А Ростик лежал и думал.

Вот он вчера ладони исцарапал, пока ветку нёс? Исцарапал. А сегодня? А сегодня ни следа нет. Это всё лифт, который его, Ростика, в бабушкину деревню отвозил. А если лифт его царапины вылечить смог, может, и с Лидочкиным кашлем справится?

Ростик вылез из-под одеяла, в темноте пробрался к старому дивану, на который уложили Лидочку, тронул девочку за плечо и шёпотом поинтересовался:

– Не спишь?

Лидочка не спала.

– Тогда слушай. Вчера ночью…

– Ну вот, как-то так… – Ростик закончил сбивчивый рассказ и вздохнул. – Только вот лифт… Он ведь мне вчера приснился. А сегодня… не могу же я его себе нарочно, – мальчишка запнулся, подбирая правильное слово, – приснить.

– А ты его попробуй так представить. – Лидочка глухо кашлянула и продолжила ещё тише. – Ну, подумай о нём. Сильно-сильно. Вдруг появится?

И Ростик подумал. Зажмурился, сжал кулаки, вдохнул поглубже и представил вчерашний лифт. Внешнюю и внутреннюю двери, золотистый свет от лампочки и смешную вращающуюся ракушку.

– Получилось! Ростик, получилось! – сдерживаясь, чтобы вновь не раскашляться, зашептала Лидочка.

Ростик открыл глаза. Вопреки ожиданиям, лифт оказался на новом месте – в узеньком коридорчике между комнатой и кухней.

– Пойдём! – Ростик потянул Лидочку за руку.

Но стоило ребятам войти в лифт, как оказалось, что раковины, повернув которую, Ростик запустил лифт в прошлый раз, не было на месте.

– Ерунда какая-то! – сквозь зубы возмутился мальчишка. – Куда она могла деться?

– А вот это не она? – Лидочка вытащила руку из-под наброшенного на плечи одеяла и указала куда-то вверх.

Ростик задрал голову и удивлённо хмыкнул: ракушка прилепилась к стене слева от косяка – в паре метров от лифта.

Миг – и мальчишка оказался рядом. Встал на цыпочки, дотянулся до беглянки кончиками пальцев. Крутись, родная! Ракушка плавно заскользила вокруг собственной оси, а вместе с ней, закрываясь, потянулись друг к другу дверцы лифта. Ростик метнулся назад и едва успел: с лёгким щелчком дверь закрылась, и лифт ухнул вниз.

– Ничего себе! – Лидочка стянула с плеч одеяло и улыбнулась, подставляя лицо под тёплые солнечные лучи. – А как это получается?

– Не знаю, – Ростик пожал плечами. – Получается, и всё. Ты не об этом сейчас думай. Ты воздухом дыши. Мне тебя завтра ещё бабушке сдать надо – и обязательно в здоровом виде.

И Лидочка послушно дышала. А Ростик рассказывал про деревню Галку, про то, какие блины печёт бабка Пелагея, и про любопытных белок, которые приходят посидеть на плетне, а иногда таскают сушащиеся на солнце маслята.

– Жаль только, – сокрушался Ростик, – далеко от этого лифта не уйдёшь. Он обратно сам едет. Не успеешь влезть – навсегда тут останешься.

– А что в этом плохого? Тут тепло, грибы, ягоды есть. Я бы осталась. Только надо сначала домой съездить – мою бабушку с собой взять и твою Катю. Её, кстати, ещё уговаривать придётся… Слу-у-ушай! – вдруг осенило Лидочку. – Если я кашлять перестану, значит, тут кого хочешь вылечить можно!

– И? – не понял Ростик.

– И тогда надо об этом твоей Кате рассказать. Обязательно-преобязательно! Представь, приходишь ты в госпиталь, где она работает, заходишь в палату к раненым и вызываешь для них лифт. Полчаса – и они опять здоровы. Заходишь в следующую палату – и там то же самое делаешь. А потом ещё и ещё! Так за день весь госпиталь на ноги поставить можно!

– Ага! – Ростик так обрадовался этой мысли, что едва не заплясал на месте. – А потом можно по другим госпиталям пойти. Представляешь, сколько народу сразу на фронт вернуться сможет? Мы тогда немца живо отгоним!

Ростик совсем уж собрался мечтать и дальше, как лифт, всё это время стоявший среди поляны за спинами ребят, тревожно загудел.

– А ну, давай внутрь! – скомандовал Ростик. – Домой пора!

Когда Ростик проснулся, за окном было сумеречно, а ходики показывали начало восьмого.

– Доброе утро, соня. – Лидочка улыбнулась. – Всё спишь и спишь! Бабушка уже давно хлеб получила и за дровами ушла, а Катя – в госпиталь. Я ей про лифт рассказать хотела, а потом подумала и решила тебя подождать. Всё-таки это ты его нашёл.

– Подожди-подожди, – тряхнул головой Ростик, выбираясь из постели. – А чего меня никто не разбудил?

– А это всё моя бабушка. – Лидочка хихикнула. – Всё утро рассказывала твоей сестре, как мы на улице промерзаем, когда ветки и деревяшки ищем. Вот она и решила тебя у себя дома оставить, выходной дать – боялась, что заболеешь, как я.

– Ерунда какая! – Ростик отмахнулся. – Кстати, ты как? Кашляешь ещё?

– Не-а! – Лидочка гордо задрала нос. – Ни капельки не кашляю!

– Значит, сработало?!

– Сработало!

Идти к Кате было решено сразу же. Наскоро сжевав оставленный сестрой хлеб, Ростик обул валенки, натянул пальтишко и едва не забыл про пуховый платок – так хотелось побыстрее поделиться радостью. Ну и, разумеется, чуток поважничать – как-никак, не у каждого мальчишки есть свой волшебный лифт.

Но быстро добраться до госпиталя, где работала Катя, не удалось. На углу Невского и Суворовского их застигла бомбёжка. Из-за низких облаков вынырнули «Юнкерсы», заревели, пошли на снижение. Секундой позже декабрьские сумерки распороли направленные в небо прожекторы, а вслед за этим ожили, застрекотали зенитки. Лидочка взвизгнула и рванула было прочь, но, пробежав несколько метров, остановилась и обернулась. Ростик стоял посреди мостовой и смотрел в небо – словно не осознавал опасности, словно забыл, как рвутся сброшенные неприятелем бомбы, как сыплются на землю куски кирпича и бетона, как летит вниз звенящий хрусталь оконных стёкол.

– Ты чего? С ума сошёл? – Вернувшаяся Лидочка вцепилась в его старенькое пальтишко и потащила прочь с улицы.

– Я? – Ростик непонимающе захлопал глазами. – Я это… Мне кажется, сейчас что-то…

Ростик не успел договорить. Заглушая последние слова, в нескольких кварталах от них, ухнув, разорвались сразу две или три бомбы, поднялось облако серой пыли, а потом потянуло гарью – всё сильнее, всё отчётливее. И Ростик сорвался с места. Рванул что было сил, полетел, задыхаясь от пыли, слушая, как в висках тяжеленным молотом стучит кровь, побежал, забыв про всё на свете. Катя! Там Катя!

Половины госпиталя не было вовсе – на его месте осталась лишь груда дымящихся развалин, а из второй половины сквозь ещё не осевшую колючую бетонную пыль медленным потоком на улицу тянулись раненые. Кто-то шёл сам, кого-то несли другие.

– Ростя? – Мальчишка обернулся на голос.

Это была тётя Света, врач, с которой работала сестра.

Мальчишка бросился к ней, схватил за рукав:

– Катя! Тёть Света, где Катя?

– Успокойся, Ростя. Кати тут нет. Она ещё до бомбёжки уехала. На машине. Раненых в шестую больницу повезла. В нашей больше мест не было.

Ростик открыл было рот и вдруг замер, поняв страшное: прошедшие над городом бомбардировщики полетели в сторону проспекта Огородникова, а оттуда до шестой больницы – рукой подать.

Мальчишка сорвался с места и полетел прочь – туда, где у развалин соседнего дома стояло несколько стареньких ЗИЛов.

– Кто в шестую? Кто в шестую больницу едет?!

– Да мы теперь все туда, наверное, – горько усмехнулся старик-водитель. – Этот госпиталь того и гляди – рухнет. Вот сейчас людей погрузим и поедем. Если надо, могу и тебя подбросить. Только подожди маленько.

Но Ростик ждать не хотел. И не мог. Ему надо было туда, к Кате. Приехать, взлететь по ступенькам, промчаться по гулким коридорам и найти её. Целую и невредимую. А потом быстро-быстро рассказать про лифт и про бабушкину деревню, и про придуманный Лидочкой план.

Кстати, а где она? Где Лидочка? Ростик закрутился на месте, заозирался и наконец увидел её. Девочка стояла рядом с ещё одним ЗИЛом – первым в ряду выстроившихся друг за другом машин.

– Я к Кате поеду, – подскочил к ней Ростик. – Меня там один дяденька довезти согласился. Если ты со мной…

– Я тут подумала, – Лидочка, казалось, не слушала. – Если эта машина первой стоит, значит, она первой и поедет. И если мы в неё влезем…

Ростик едва не задохнулся от радости: вот девчонка, вот голова! И как он сам до этого не додумался?

– Как думаешь, нас не выгонят? – шёпотом поинтересовалась Лидочка, забиваясь в дальний угол крытого брезентом ЗИЛа. – Вдруг из-за нас места кому-то хватать не будет?

– А мы пока спрячемся. Вон, ящики, смотри, какие большие. Сейчас отодвинем их чуток и в щель залезем. А когда поедем, и вылезать можно будет. Угу?

Но время шло, а машина и не думала заводиться. И Ростик уже наверняка полез бы наружу, если бы не Лидочка.

– Не лети. Успеем. Скоро поедем, – уговаривала она его.

И Ростик ждал. А заодно шёпотом жаловался на жизнь:

– Вот почему они все меня Ростей называют? Что я им, младенец, что ли?

– Почему сразу «младенец»? – Лидочка даже улыбнулась. – Просто ты ещё ребёнок. Вот вырастешь, и будешь не Ростя, а Ростислав.

– Да ну! – Ростик отмахнулся. – Этого ещё ждать сколько!

– А знаешь, – девочка потёрла варежкой начавший замерзать нос, – моя бабушка говорит, что иногда человек становится взрослым не постепенно, а вдруг и сразу. Только для этого нужно понять что-нибудь такое, о чём сейчас не задумываешься, или поступок хороший и серьёзный совершить. Вот тогда и станешь настоящим взрослым. И будут тебя все Ростиславом звать, представляешь?

Ростик представлял, только понятия не имел, что же такое надо осознать или сделать, чтобы волшебное «Ростислав» приклеилось к нему и уже никогда не уступало место детсадовскому «Росте».

Но вот послышался топот ног, и в машину начали грузить раненых. А потом заурчал-завёлся двигатель, и ЗИЛ тронулся с места. Вылезать раньше времени Ростик боялся, поэтому сидел тихо-тихо и так же тихо и незаметно для самого себя задремал. А когда проснулся и осторожно выглянул из-за ящиков, едва не вскрикнул от удивления – сквозь неплотно затянутое брезентовое покрытие виднелся лёд. Много-много льда. И вокруг – ни домов, ни людей. Только серое небо и бесконечный лёд.

Высунувшаяся за Ростиком Лидочка тихонько ойкнула. Из-за брошенных друг на друга тюков выглянула пожилая медсестра в надетом поверх халата тулупе и удивлённо уставилась на ребят.

– Вы тут откуда?!

– Оттуда, из Ленинграда, – Ростик махнул рукой. – А мы сейчас где?

– На Ладоге мы. – помолчав, ответила медсетра. – В Катон едем.

– Ой, нам туда не надо! – испугался Ростик. – Нам обратно в Ленинград, в шестую больницу. Попросите водителя, пусть остановит. Мы быстро выйдем. Честное слово!

– Глупый ты ещё, – слабо улыбнулся мужчина лет пятидесяти, лежавший под одеялом у самого борта грузовика. – Куда теперь вылезать? И вообще – если живыми доедем, радоваться будешь, что из блокады выбрался.

Но стоило ему это сказать, как издалека донёсся гул, нараставший с каждой секундой. Стараясь ни на кого не наступить, Лидочка заторопилась к краю кузова, оттянула край брезентового покрытия, выглянула наружу.

– Самолёты!!!

Миг – и воздух пронзил сиплый, словно простуженный свист. Грохнуло где-то далеко, машина дрогнула и взяла влево.

– Уйти пытается, – объяснила медсестра, прижав к себе едва не упавшую Лидочку. – Но вы не бойтесь, детки. Не бойтесь. Держитесь только крепче. У нас шофёр, знаете, какой? В день по четыре рейса через озеро делает. Вывезет он нас. Обязательно вывезет.

Ростик во все глаза смотрел на медсестру и не верил. Слишком быстро побелело лицо, слишком глубоко залегла морщинка между бровями. Слишком, слишком, слишком…

С каждой секундой грохот разрывов слышался всё ближе и ближе, машина петляла из стороны в сторону, стонали раненые, всхлипывала вцепившаяся в медсестру Лидочка, а напуганный не меньше её Ростик всё сильнее сжимал зубы и старался не думать о том, что будет дальше.

Две бомбы упали совсем близко. Одна справа, другая слева от старичка-ЗИЛа. Самолёты унеслись вперёд, но даже сквозь гул мотора Ростик различил ещё один звук. Лопался лёд. Заскрипели тормоза, машина круто развернулась, подскочила на наметившемся разломе и понеслась вперёд. Быстрее, быстрее, ещё быстрее!

Ростик выбрался из-за ящиков и, шатаясь из стороны в сторону, побрёл к краю кузова. Туда, где плескался по ветру край старенького брезента. Именно сейчас ему почему-то очень нужно было знать, что там, снаружи.

Шаг, другой, третий. На четвёртом шаге машина затормозила так резко, что Ростик потерял равновесие и полетел вперёд, пребольно стукнувшись подбородком о борт грузовика.

А ещё через мгновение снаружи послышались шаги, брезент отдёрнулся в сторону:

– Вылезайте, живо вылезайте! – Усатый водитель откинул борт машины и протянул руку ближайшему из раненых. – Лёд треснул. На машине дальше нельзя.

Ростик спрыгнул на лёд одним из первых, дождался Лидочку, а потом крутился рядом с бортом – помогал спускаться раненым и, щурясь от яркого света, оглядывался по сторонам. Там, откуда они приехали, на белом полотне льда темнели чёрные провалы с водой, от одного взгляда на которую Ростику становилось жутко. А во все стороны от провалов разбегались трещины. Самая широкая была прямо за ЗИЛом. Метров пять, прикинул Ростик. Ни перелезть, ни перепрыгнуть.

– Вон там, – стараясь сдержать дрожь в руках, водитель указал вперёд и чуть вправо, – трещина тоньше всего. А дальше лёд крепкий. Только всем сразу идти нельзя. Надо по одному.

И люди пошли. Медленно, словно во сне, поддерживая друг друга, они перебирались через трещину, отходили от края и останавливались – ждали остальных.

Последними, идя на расстоянии друг от друга и стараясь не раскачивать и без того ходящую из стороны в сторону льдину, через трещину перебрались Ростик и усатый водитель.

– Вот и молодец! – похвалил он Ростика. – Даже валенки не замочил! А сейчас мы, – обратился он к остальным, – чуть южнее возьмём. Там обогревательный пункт есть. Идти неблизко, поэтому…

Последних слов водителя не услышал никто: из-за облаков с рёвом вынырнули три «Юнкерса», опускаясь всё ниже и ниже, пошли над ледовой трассой и – Ростик съёжился и втянул голову в плечи – сбросили свой страшный груз. Вокруг загрохотало, задрожал и пошёл трещинами казавшийся таким надёжным лёд, сполз и пропал в чёрной воде оставленный на льдине тюк.

– Бегите! – махнул в сторону один из раненых. – Бегите, пока не поздно!

Но времени уже не было. Трещины змеились повсюду, куда ни кинь взгляд, и даже Ростику было понятно: это конец.

– Ростик! – разорвал тишину Лидочкин крик. – Ростик! Лифт!!!

И как он сам до этого не додумался! Мальчишка остановился, закусил губу. Раз, два, три… Ну, появляйся! Появляйся же!!!

И лифт появился – прямо на льду, раскрыв обе дверцы. Как раз такой, как надо – вдвое шире предыдущего. На всех места хватит.

– Внутрь! Быстрее внутрь! – Ростик без особых церемоний подтолкнул к лифту медсестру, замахал руками на остальных. – Залезайте, времени мало!!! – а когда убедился, что остолбеневшие было раненые по одному полезли внутрь, закружился на месте, пытаясь найти заветную ракушку. Но ни в самом лифте, ни рядом с ним её не было. И когда Ростик уже почти потерял надежду, ракушка вдруг нашлась – поблёскивая золотистым боком, она лежала на подножке брошенного ЗИЛа, на той самой льдине, с которой они выбирались каких-то три минуты назад: под весом машины льдина продолжала крениться, позволяя ледяной воде облизывать припорошенную снегом поверхность.

Ой, мамочки! Ростик сделал несколько шагов назад, вдохнул поглубже и побежал. Сгруппироваться, зажмуриться – и-и-и – прыжок!

Красиво приземлиться не получилось – мальчишка плюхнулся на живот. Льдина покачнулась, черпнула воды, и ЗИЛ принялся сползать к краю ещё быстрее. Оскальзываясь, Ростик поднялся на ноги, в пять шагов оказался у машины и вцепился в ракушку. Так. Теперь надо сосредоточиться: быстро повернуть её и тут же бежать обратно, чтобы успеть в лифт до того, как дверки закроются.

Ростик шумно выдохнул, на мгновение прикрыл глаза, повернул ракушку и понёсся вперёд. Шаг, два, три… Но что это? Дёрнувшиеся было дверцы лифта вдруг замерли, а сам лифт внезапно просел в лёд, позволяя сочащейся из трещин воде лизнуть ноги стоявших в нём людей.

Ростик чертыхнулся, в три прыжка достиг машины и ещё раз повернул раковину. Но стоило ему отпустить её, как дверцы лифта опять отказались закрываться.

«Надо держать, – похолодев, понял Ростик. – Надо держать ракушку, иначе никто никуда не поедет».

Ещё один поворот морской упрямицы, впившиеся в ребристый ракушечий бок детские пальцы, скользящий в воду старенький ЗИЛ…

Когда льдина, на которой стоял Ростик, раскололась надвое и старик-грузовичок ухнул в воду, двери лифта закрылись уже больше чем наполовину. Ледяная вода обожгла, разом потянули на дно промокшие валенки, Ростик забарахтался, захрипел, но ракушку не выпустил.

– Лида! Слушай меня! – заорал он. – За лесом овраг и тропинка! Идите к бабке Пелагее! Она хорошая!

– Ростик! – Лидочка вцепилась посиневшими от холода пальцами в медную решётку лифта. – А ты? А как же ты?

– Я потом! – захрипел Ростик, отплёвываясь от воды. – Я вернусь! Я обязательно вернусь!

– Я вернусь… – беззвучно шептали губы, когда видавший виды ЗИЛ с намертво вцепившимся в него мальчишкой медленно уходил ко дну.

– Я вернусь, – вторил несущий снежную пыль ветер.

– Я вернусь! – эхом откликалась чёрная вода Ладоги.

***

В Ленинград возвращалась весна. Лучи солнца играли на осколках стёкол, хулиган-ветер гонял по небу мелкие кудрявые облачка, чирикали неизвестно откуда взявшиеся воробьи.

А вдалеке от оживающего после блокады города, на крошечном островке у берега Ладожского озера, пробившись сквозь снег и лёд, к небу тянулся тоненький нежно-зелёный росток подснежника. Росток. Ростя. Ростислав.