ЮЛИЯ ПЕТРУСЕВИЧЮТЕ

«Я ЗАЧЕРПНУ ИЗ МЛЕЧНОГО ПУТИ…»

***

Мы смотрели в холодную тёмную воду колодца,
А оттуда таращился кто-то, безмолвный и скользкий,
На осколки дробясь влажным плеском о мокрые доски,
Тихо ахало эхо, свиваясь в змеиные кольца.

Там в колодце, на дне, в глубине, среди рыб и созвездий,
Обитала вода, её тёмные звуки и песни,
Сгусток памяти, яркий и неуловимый до рези,
Был – как отблеск луны на железе мелькающих лезвий.

Мимо окон высотки мы падали над городами
В волчью ночь, в ледяной океан, в лабиринты Эреба
И никак не могли долететь до поверхности неба,
Чтоб коснуться зеркальной воды неживыми губами.

***

Помнишь: закат отражался в разбитых окнах,
Пахло горелыми листьями и железом,
Мёртвый крыжовник у края небо порезал
И подтекало красным на серый порох?

Грелся, как чёрная ласточка на ладони.
Пропуск в один конец с запасной обоймой.
Было паршиво видно и очень больно,
И никак не верилось, что вот уже сегодня.

Выпусти ласточку, милый, в голову веку:
Время больших перелётов, чистого поля,
В синей воде колосья глаза кололи,
В тесном колодце лодка плыла за реку.

***

А этот был полон до самого горла, до глаз
Осенней ночной немотой, беспросветной, беззвёздной,
Бесслёзной со вкусом железа, колючей и острой,
Царапнувшей где-то внутри, когда голос угас.

Мы падали в тёмный колодец, во влажную жуть
И глохли, глотнув ледяного безмолвия снега
До самого неба, до дна, вместо сна и ночлега
До мёртвого крика царапали пальцами грудь.

***

I

Заворожённый плясками стихий
Я заблудился в полдень в дымном поле.
Горели травы. Пыль и пепел в горле,
И в небе чиркали стрижиные штрихи.

Шифрованные строчки, тушь, перо,
Стрижиного крыла летящий почерк,
Пророчество, где вместо даты – прочерк,
И в месте действия – зияющий зеро.

Разорванного неба серый клок
Свисал прозрачной сетью над полями,
И ветер дул на угли в мокрой яме,
И я из сети рыбой выбраться не мог.

II

В моей ладони – властный блеск планет,
Лучей скрещённых режущие грани,
Как ножницы, кроящие по ткани,
Я время раскрою гирляндой лет.

Балет светил. В небесных зеркалах
Лик века отражён и неприкрашен
И небо, опрокинутое чашей,
Заплещется в протянутых горстях.

Я зачерпну из Млечного Пути
Холодной вечности, и звёздам брызну в лица –
Не серебром из лунного копытца,
А молоком из собственной груди.

XIV

И мудрый архитектор, хитрый фраер
Не знает, как изменится рельеф
Земной коры, неторопливый гнев
В щебёнку обратит элитный мрамор

И башня рухнет. Вычурный нарост,
Взбесившаяся яма наизнанку,
Надёжная, как безопасность банка,
Провалится в свой собственный навоз.

И тот, кто думал дать щелчка луне,
И время взять за бороду, разбился
О камни вечности, и воды Стикса
Над куполом сомкнулись в тишине.

***

Но никто никуда не уйдёт. Это – сладкая ложь
О свободе от самой свободы. Дороги закрыты,
Закольцованы, скручены, заплетены в лабиринты,
И над ними сучит бесконечную ниточку дождь.

Мы застёгнуты в городе, в доме, в одежде, в себе,
В паутине, во времени и в виртуальном пространстве.
Ни малейшего шанса сбежать или спрятаться. Разве
Пробивать головой ежедневно дыру в скорлупе…

Там – снаружи – светила на тонких цепочках орбит,
Шестерёнки созвездий, пружины галактик. На взводе
Часовой механизм, и торжественно маятник ходит
Между рёбрами слева, и эхо по венам гудит.

***

Оторопь серой воды в эти серые дни
Дрожи озябших ладоней и листьев сродни.
В шаре хрустальном деревья стоят не дыша,
Ветра не видно, и капает время с ножа.
Капля за каплей стекает в прибрежный песок.
Что-то меняется исподтишка между строк.
Что-то растёт изнутри, шевелится в земле,
И содрогается мир, отражённый в стекле.
Так поднимается кит из подводных глубин,
Так неуклюжий и страшный растёт цеппелин,
Так вырастает из впадины горный хребет,
Так с корабля видят новый невиданный свет.
С дрожью и ужасом, и упоеньем глядят,
Жизнь исступлённо влагая в единственный взгляд,
Жадно глядят и не слышат свой собственный крик,
Как из-под тёмной воды восстаёт материк.
Шар замедляет на краткие доли разбег.
Мир изменяется. Это рождается век.

***

Пахнет землёй, разрытой, влажной, несытой.
Мокрых полей окраина, неведомая страна.
Кто-то бродил под дождём у самого дна.
Чьи-то следы ещё различимы, хоть и размыты.

Гул голосов, оглохшая кровь рвёт травы.
Видит осеннее небо, я этого не хотел.
Поле летит в облака, у истлевших тел –
С жертвами октября неприветливые забавы.

Тёмной жертвенной кровью меня напоили,
Я захлебнулся ужасом, криком, водой солёной,
Горлом память пошла, потекла со стоном
По остывшим губам, и слова на ветру остыли.

***

Сумерки времени. Кромка померкшего века.
Умер великий в руинах забытого храма.
Кровотеченье реки – открывается рана,
Гнойный нарыв под обрывками липкого снега.

Ткань разрывается с треском, в рогоже прореха,
Лопнул трухлявый мешок, унесло за три леса.
Встретимся завтра, ты знаешь условное место –
Два поворота на счастье до первого эха.