ГАЛИНА СОКОЛОВА

АДАМОВО ЯБЛОКО
повесть

Часть II

1

Я вошла внутрь с ощущением неловкости. Словно только что бывшая мной я, вдруг оставила меня, не пошла дальше порога этого дома, и тоже я, но уже другая, тихо, почти неслышно скользнула в дверь. Власта осталась в машине возле дома ждать моего звонка, чтобы, если надо, прийти на помощь.

Здесь было всё так же. Это снова был миг жизни без вчера и завтра, миг как застопорившаяся патефонная пластинка из музыкального музея.

Навстречу кинулся Сиенна и, водрузив мне на плечи тяжёлые лапы, радостно забил хвостом. Он, вероятно, решил, что теперь всё будет хорошо, и я не буду уходить так надолго. А может, пёс пытался донести мне свою собачью истину, что дома всегда лучше. Чтобы убедить меня, он взялся играть с собственным хвостом, пытаясь ухватить рыжую метёлку зубами.

«Собаки как люди, тоже играют в игры», – подумала я, уже отгородившись от недавнего тяжёлым бархатным занавесом. Даже казалось странным, что так легко и быстро сменились декорации. Из полуоткрытой двери Джимовой спальни слышалась гитара. Похоже, что Джим не очень-то и переживал из-за нашей стычки. Всё-таки, может и правда, виновата во всём я сама?

Нужно, наконец, поговорить.

С выражением наигранной беззаботности я заглянула в Джимову спальню. Там было не убрано, сумеречно и пусто. Джима не было. Только внутри стереосистемы возле кровати кто-то опять громко ударил по гитарным струнам и забренчал аргентинскую милонгу. И я опомнилась. Время – почти полночь! Джима нет дома. А где он? И почему? Тут же всплыла моя собственная обида.

Ведь это он, а не я устроил из дома крепость. Ведь это он, а не я, оплатил тысячный счет за диадему какому-то «прототипу». Он, а не я ездит на спортивном «Понтиаке».. И он, а не я останется в выигрыше, если мы разведёмся. Потому что по контракту этот дом его, а не мой. И живу я здесь только, пока живу.

Я вспомнила, что Власта всё ещё ждёт моего сигнала в машине.

– Власта, подожди. Я – сейчас!

А завораживающие ритмы сзади меня уже вертели мамбу, и звучала она как фейерверк. Фейерверк в честь моего решения.

Я люблю американские ночи. Они здесь полыхают таким каскадом огней, что кажется, это не город по бокам фривеев, а гигантские диадемы, украшающие его бетонную голову. И люблю эти наркотические запахи призрачно полыхающих магнолий по склонам. И скорость тоже люблю, когда машина несётся с почти предельным показателем на спидометре, и кажется, что ты не в салоне автомобиля, а в Боинге.

Но Джимов офис располагался совсем рядом, и не было необходимости жечь бензин.

Мы припарковались за углом, скрытые цветущей азалией. И я, подбежав к небольшому полуосвещенному входу, осторожно толкнула не запиравшуюся обычно до полуночи дверь. Кроме всё тех же компьютерных коллажей на стенах, в холле было пусто. Лишь откуда-то из его глубины доносились замысловатые звуки, принятые мной поначалу за свист электрического чайника. У нас на родине в студенческой общаге я слышала нечто подобное не раз. Потому что обязательно кто-либо из недостаточно сознательных забывал о собственном первоначальном намерении, переключаясь на что-либо покрепче да позаковыристей в ущерб коллективной собственности. И тогда чайник выходил из себя, плюясь и взвизгивая до тех самых пор, пока свисток не выхаркивался.

Человек хочет счастья. Любое своё действие он проворачивает с мыслью – хочу! Хочу счастья. А счастье может представляться как в образе человека или животного, так и конкретного предмета. Или даже абстрактного понятия, вообще пока не принявшего какую-либо форму.

Ни один из нас не собирается ввести себя в круговерть проблем, которые принесли бы их ещё больше. А в итоге, если посмотреть глазами постороннего – всё наоборот. Никакого счастья человек не добивается – он себя осознанно гробит. Он проигрывается в карты, он курит, он пьёт, он рискует самым насущным ради какого-нибудь журавля в небе, в то время как синица в его руке, устав ждать, улетает куда-нибудь за моря-океаны в тридесятое царство. И тогда человек начинает биться как в падучей: Пач-чему, ну, пач-ч-чему и синица от меня улетела. А ведь я так к ней привык…

Ну, не то, что я уж очень бы  нахомутала, потеряв синицу в образе хазбенда, но сам факт последующего действа потом долго не давал мне покоя. Потому что было это самое настоящее преступление, караемое кодексом. Не знаю, как американским уголовным – всё-таки я была совершенно официальной женой и имела право абсолютного доступа к его кошельку. Но по этическим, именно этическим нормам это было, безусловно, недопустимо. И если Бог существует, он наверняка влепил бы мне единицу за то испытание. Мотивация была всё та же – хочу! Хочу машину!

Оглядываясь и поминутно пугаясь, я тихонько, почти на цыпочках, всё же отважилась пробраться к дальнему кабинету, откуда слышался загадочный свист.

Нет, свистел не чайник. Чайника там вообще не было. Зато в мокрой луже на рабочем столе, являя собой собирательный образ всех пьяниц, теперь и у хазбенда, как недавно у меня, возлежала бутылка. Но уже джина. А в удобном кресле, раскинувшись, совсем как у себя дома, громко храпел сам Джим. Его лицо было запрокинуто, рот раскрыт, всегда аккуратно зачёсанные волосы торчали в разные стороны, а неряшливо ослабленный на шее галстук-селёдка являл зрелище самое непрезентабельное, потому что открывал постороннему взору распахнутую, неподобающе-шерстистую грудь.

В свете, проникавшем сквозь несомкнутые жалюзи, я пробежала глазами по его залитому чем-то фраку, по брюкам, грязным ботинкам, и увидела, что возле одного из ботинок приткнулся увесистый, жёлтой кожи бумажник. Джим купил его себе в день нашей регистрации, как память о новом этапе собственной жизни. Мне же в тот знаменательный день он не купил даже цветов. Чуть позже, когда я пробовала заикнуться об этом, он коротко отвечал: «В Америке не женихи, а невесты сами платят за свадьбу и сами покупают себе цветы». Ещё позже он стал отвечать ещё короче: «Цветы стоят денег»…

Я схватила бумажник и, осторожно раскрыв его, обнаружила внутри сто долларов наличными, три кредитки и две дебит-карты. Но самое захватывающее в этой ситуации было то, что я знала Джимов пин-код. Он был одинаков на всех его карточках: 1228 – дата развода с его первой женой. В прошлом году именно в тот день – 28 декабря – он чинно отпраздновал свой развод и новообретённую свободу, в честь которой повёл меня в очередной невкусный «буфет».

Недолго думая, я быстро выхватила карточки, кинула бумажник с соткой на прежнее место и выскочила из офиса. Сердце моё грохотало в грудной клетке и, казалось, вот-вот пробьет её.

– Жми! – громким шёпотом скомандовала я Власте, и она, ни о чём не спрашивая, тут же нажала на газ.

2

Странный народ – американцы. Они так рано ложатся спать, что можно позавидовать. И удивиться, кто же тогда оккупирует дискотеки и ночные клубы. Ведь сказать, что там пусто, судя по той же «Изумрудной королеве», я не могу. Даже наоборот, желающих порезвиться – навалом! И прибывают они как раз в это время – на часах сейчас 23:40.

А вокруг – ни души. И в домах огни пригашены. И машины редки.

– Так куда ехать? – снижая скорость, наконец, подала голос Власта. – Мы катаемся или как?

Я не сразу ответила, занятая своими размышлениями.

До полуночи я вполне успела бы снять деньги хотя бы с нескольких его карточек: если лимит – пятьсот долларов в день, то хотя бы полторы тысячи. После полуночи – с началом нового дня – ещё столько же… А если успею снять со всех пяти…

– Где здесь банкомат?

– Как скажете, шеф, – подмигнула мне Власта и через минуту затормозила. Банкомат смотрел прямо на меня.

«Хорошо, что мы успели отъехать подальше», – подумала я, почему-то нисколько не конфузясь содеянного. Накинув на голову капюшон, я вышла из машины. Власта смотрела на меня во все глаза. Наверное, она не ожидала от меня подобной прыти. Да я и сама дивилась себе. Хотя, впрочем, это меня нисколько не останавливало. И с восторгом подсчитав выданное первым банкоматом, мы с Властой начали последовательно объезжать остальные. Они также добросовестно шелестели банкнотами. К половине первого ночи у меня уже было не три-четыре, как я надеялась, а почти тринадцать тысяч – на моё счастье, некоторые банки не успевали зарегистрировать снятие денег и потому отдавали их ещё раз. А на одной из кредиток вообще не было лимита. Власта предупредила, что банк мог зафиксировать номера банкнот, потому завтра же она обменяет эти купюры на другие – она знает, где и у кого, а эти деньги уедут в Африку. Я с тайным облегчением сунула ей всю пачку в бардачок.

– А ты ничего, – удивленно проговорила она, когда мы подъехали снова к нашему с Джимом дому. И с гордостью заключила: – Моя школа!

Джима по-прежнему не было дома – ступени и дверь терялись во тьме. Теперь мы с ним были квиты. Ему – диадема и «прототип», мне – машина.

– Новую машину будешь держать у меня, чтоб вурдалак ничего не заподозрил, – сообщила Власта, и я только подивилась её трезвому уму. Мне бы и в голову такое не пришло.

Я бухнулась в постель и, как это ни странно, тут же уснула. Под полудетский перестук палочек маримбы из Джимовой стереосистемы. Надо бы выключить, подумала я сквозь сон и – тут же забыла.

Мне снился даунтаун в огнях. Банкоматы, как пацаны сигаретками, плюющиеся банкнотами. И аспидного цвета туча, которую рвал на куски сырой ветер. Из неё сыпались розовые, покрытые воском яблоки. Есть их не стоило…

Джим в этом доме был как Алеф. Как точка в пространстве, из которой исходит всё. По крайней мере, именно это я почувствовала, когда утром, не успев разлепить глаза, услышала раздраженный стук кастрюль на кухне. Хазбенд там брякал чем-то явно в сердцах и вполголоса проклинал всех и вся. Одновременно он названивал куда-то и о чём-то договаривался. Между этими звонками он резко и отрывисто отвечал на параллельные звонки, причём касались они меня. О чём именно шла речь, я не разобрала, но внутренне сжалась, потому что знала причину. Хоть и тешила себя надеждой, что ошибаюсь. В стереосистеме тем временем занудно пилили скрипку.

3

– Что-то произошло? – спросила я хазбенда утром, остановившись в проёме двери, разделявшей кухню с гостиной. Наши спальни и кабинет вливались в систему коридоров так, что миновать эту помпезную, с камином, канделябрами и большим овальным столом комнату для приёма гостей было невозможно. Мои намерения были самыми миролюбивыми: узнать причину Джимова буйства и предугадать его дальнейшие действия. Где-то в глубине меня теплилась надежда, что всё как-то обойдётся. Ведь нас с Властой никто не видел, а карточки из незапертого офисного помещения мог стащить кто угодно. Если, конечно, Джим уже обнаружил пропажу. Но я надеялась, что ещё нет.

– Произошло, – не двигаясь в своём массивном кресле, хмуро произнес Джим. – Ты сама знаешь, – добавил он, и в его голосе проявилось всё то, что прежде так тщательно маскировалось.

Я проигнорировала выпад и как можно слаще проворковала:

– Поделись же со мной, дорогой, расскажи мне.

Он посмотрел на меня холодно и отчуждённо, отчеканив:

– Сейчас здесь будет полиция, и ты сама всё расскажешь.

– Я не в курсе твоих проблем, Джим, поэтому твоя полиция ко мне отношения не имеет. А вот ты, дорогой, потрудись объяснить, где ты был всю ночь после того, как укатил из «Лофта» со своим «прототипом» и бриллиантовой диадемой? За какие такие шиши ты делаешь своим любовникам дорогие подарки? У тебя же «таксы-таксы». И моргидж, – язвительно ввернула я, наблюдая, как лицо хазбенда сначала краснеет, потом бледнеет и в итоге принимает то беспомощное выражение, какое бывает у застигнутых возле родительского сейфа детей.

Джим ошалело смотрел на меня.

– Ты в своём уме? – спросил он. В голосе его прозвучала растерянная и невнятная детская угроза. Почувствовав себя на верном пути, я понеслась дальше.

– Ты сам хотел всё это услышать. Сам! Я не намеревалась озвучивать твои выкрутасы. Я о них знаю давно. И если теперь у тебя возникли проблемы, я рада. Может, это тебя чему-нибудь научит. Тоже мне, гений! Да не гений ты, а гей!

Пожалуй, последнее не стоило бы произносить, но «Остапа несло».

– Твои картины – бред сумасшедшего! Ты сам – полная бездарь! Тебя в клинику для умалишённых надо сдать! – услышала я свой голос как бы уже со стороны, потому что, пока я ещё это говорила, Джим молча обхватил мою шею ладонями.

Так душат киношные маньяки – молча и неумолимо. Я подавилась и в последних проблесках обделённого кислородом сознания замахала руками. И не зря: они нащупали спасение. Накануне как раз я гладила на столике брюки, и вот теперь, наткнувшись пальцами на так и оставшийся на столике утюг, я схватила его и изо всех сил врезала доморощенному маньяку по ноге. Джим тут же отпустил меня. В один скок я оказалась в ванной, где тоже был телефон, и, еле дыша, набрала 911.

– Скорее! Приезжайте! Муж меня убивает! – просипела я.

– Машина выехала, ожидайте! – даже не спросив адреса, ответил оператор 911. Впопыхах я забыла, что полиция здесь мгновенно определяет адрес по номеру телефона.

Воодушевлённая оператором и вооружённая всё тем же утюгом, я увидела себя со стороны и вдруг обнаружила – та, вторая я, которую я ещё совсем мало знала, уже взяла поводья в собственные руки. Но поводья – это ещё полдела. Я обнаружила, что она, ещё и ухватив из туалета металлический дезодорант, вдруг запустила его в моего оманьяченного хазбенда. Он увернулся. Раздался хруст стекла. И на нём образовалась крупная паучья сеть, совсем как на картине, что висела над диваном в прихожей.

– Ты! Русский варвар! – заорал Джим, уже почти придя в себя. – Не смей в моём доме…

Он не успел докончить. Если бы он не произнёс эти слова, может, всё бы на том и закончилось. Но он сказал «в моём доме»! Вроде как я пришла к нему в гости!

– Расист! Женоненавистник! – громко выкрикнула я… и увидела на пороге двух розовощёких полисвуменов. В рациях, дубинках и, наверное, кольтах. Может, это были и не кольты, в оружии я не разбираюсь.

– Что происходит, мэм? – встав между мной и моим обидчиком, спросила первая. Вторая невозмутимо разложила на столе бумаги.

– Она украла мои кредитки, – тыча в меня пальцем, мстительно ухмыльнулся Джим. Полис-дама взглянула на меня и подняла брови:

– Вот как? И эта женщина вам незнакома?

– Да, как оказалось, совершенно незнакома!

Теперь пришло моё время мстительно ухмыльнуться. Я молча вытащила из кармана «Ай-Ди» и сунула полицейской.

– Простите! – поднялись её глаза ещё выше на лоб. – Но здесь указано, что она живёт именно по этому адресу! Кто же тогда вы и что вы делаете в её доме? – повернулась она к Джиму всем своим массивным корпусом.

– Это мой-мой дом! – заверещал он и быстро выудил из мятого фрака своё «Ай-Ди».

– Ничего не понимаю! – почесала она голову. – Почему у вас одна фамилия? Вы родственники?

– Я его жена! – торжественно отчеканила я. – А факт ложного показания о том, что он со мной незнаком, прошу занести в протокол!

Вторая тут же послушно вписала мои слова в рапорт.

– Она мне не жена! – ненавидяще прошипел Джим. – Она – русский варвар. Она ненавидит Америку так же, как Усама бен Ладен. Я не мог жениться на враге и террористе!

Я молча указала на стенку, где в рамочке всё ещё висело свидетельство о браке. Полицейская внимательно в него вчиталась, покачала головой и занесла и это своё наблюдение в рапорт.

– Но она украла мои кредитки! – не сдавался Джим.

– Сэр, если вы не перестанете вопить, я надену на вас наручники! – спокойно сказала ему полис-дама. – Человек не может украсть то, что ему и так принадлежит – а, как вы знаете, в штате Вашингтон всё, что принадлежит мужу, принадлежит и жене. Вы разве не знаете законов своего штата?

Джим позеленел. Почувствовав себя на коне, я решила довести дело до конца: то есть, довести Джима до ручки, вернее, до наручников – чтобы он ещё раз завопил и оказался в них!

– Внесите в протокол: он пытался меня убить, он меня душил! – показала я на свою шею. И сделала это зря: взглянув в висевшее сбоку зеркало, я увидела, что на ней нет никаких следов – ещё ничего не проступило. Я поняла, что проиграла: Джим, до этого, видимо, забывший о своей ране, тут же поднял брючину и продемонстрировал представительницам власти красный след, оставленный тупым концом утюга. Сам утюг валялся тут же.

На этом разговор был окончен. Полис-дамы, защёлкнув на моих запястьях стальные браслеты, предложили Джиму заполнить бумаги о применённой к нему домашней жестокости, что он с удовольствием и проделал. Я бросилась было к нему, но полицейские дамы решительно оборвали мой порыв.

Когда меня уводили в машину, Джим злорадно улыбался на пороге. Если можно было назвать улыбкой его скривленные тонкие губы под впадинами злых льдистых глаз. А Сиенна отважно взгромоздил на капот свои тяжелые лапы и оглушительно гавкнул.

4

С перепугу я начисто забыла, что имею право на один телефонный звонок. Только на рассвете оповестила я сонную Власту о последних событиях в своей жизни. Когда через пару часов я предстала перед судьёй, у меня на шее уже красовались две смачные джимовы пятерни. Бросив беглый взгляд на мою шею, судья назначил выкуп всего в пятьсот долларов, но запретил мне приближаться к дому Джима и самому Джиму ближе, чем на пятьсот футов. Власта уже ждала. Она тут же выкупила меня, и, заехав ко мне домой за хоть какими-то вещами, повезла меня к себе – нужно было разработать план мести.

Начался план с похода к доктору: с целью (как у нас говорили) «снятия побоев». Продолжился он походом в муниципальный суд: на джимово требование не подпускать меня к нему на пятьсот футов я ответила аналогичным встречным требованием – и свой иск подкрепила копией полученной от доктора бумажки.

– Вот она, эмансипация! – ругалась я, тонируя перед зеркалом ненужные уже следы потасовки. – Бабы, а не мужики меня бросили в кутузку! Прекрасный пол в этой стране работает наравне с сильным. Хоть на заводе, хоть в полиции! Я ведь сама вызвала полицию – она меня и прихватила. Ну да, мы же равны! Только почему-то равенство коснулось меня, а не его. Я спала на тюфяке прямо на бетонном полу. А он дрых в постели. Как восточный деспот! Да ещё и эти его лапы на шее! Он же запросто мог меня задушить, и никто даже не узнал бы. Кого интересует русская, особенно если ею не интересуется никто!

– Ну уж нет, положим, я бы обязательно подняла тарарам, если бы твой номер не отозвался. Это уж… как Санрайз дать! – ввернула Власта переиначенную русскую поговорку. – Эмансипация преподносится нам как победа женщин в борьбе за свободу. Так? Так. За равные права, за раскрепощение и прочую фигню. Но кто в итоге выигрывает? – Она повернула ко мне сердитое лицо.  – Ка-а-з-з-з-лы! Это они навешали нам лапши на уши – мастера инфистики и дезинформации – мы уши и развесили, и хлопаем в ладоши – вот, мол, мы свободны. А в итоге-то что? В итоге они сняли с самих себя ограничения иметь баб за так. Раньше им это было дорого, опасно даже! Отцы бы за своих дочек – ого! Шкуру бы спустили, а сейчас – просто сказка. Взял её к себе – она стирает, готовит, потом рожает, воспитывает и всех-всех ублажает. От детей и его самого до его матушки и бабушек с дедушками. Он ещё тебя не знакомил с матушкой? Нет матушки? Слава богу. А то бы ещё и старая взялась кровь пить. Сколько он тебе давал на расходы?

Я пожала плечами: шестьсот. Именно таков был лимит на выделенной мне супругом карточке, расходы по которой он тщательно изучал в конце каждой недели.

– Ско-о-олько? – изумилась Власта. – Уборщица получает девятьсот. А ты – шестьсот? Это же всего двадцать долларов в день! И, наверное, всю твою зарплату за доставку газет он отбирал себе! Ну ты даёшь… Вот я и говорю – за такие копейки он и уборщицу имеет, и… – она помолчала и, посмотрев на меня уничтожающе, добавила, – и секс-рабыню. Лучшего желать нельзя! Вам уже мало быть просто доступными! Потому что мужики, когда баба доступна, её не добиваются, они уже на неё и цента не потратят. Теперь вы добиваетесь мужика! Вы готовы всё терпеть, оплачивать его прихоти! А он уже ищет утех с мальчиками. Кто в этом виноват, кроме вас самих?!

Мне ей нечего было возразить, кроме того, что я у Джима не была секс-рабыней – мой брак в этом смысле был чистой формальностью, но в остальном-то приятельница была права. Действительно, у меня на родине поиск мужчины начинался чуть ли не с пелёнок. Когда в детском саду у девочки спрашивали, кем она хочет стать, когда вырастет, та, не задумываясь, отвечала – неве-е-е-стой.

И это никого не ставило в тупик. Потому что уже в школе эта же девочка могла уверенно заявить: валютной проституткой. И тоже не огорошить. Потому что сами родители юных нимф, воспитанные на «Вешних водах» и «Асе», задолго до совершеннолетия прикидывают, кто будет содержать их дитя – ведь модные тряпки, духи и драгоценности от ведущих фирм стоят дорого. А работы, чтобы иметь это в необходимом количестве, нет. Да и к чему ребёнку напрягаться? Вот и отдают девочку в школу гейш, в модели, учат, как уберечься от венерической заразы, как возбудить усталого, ничего уже от жизни не ждущего мужика – ну и что, что старый? Зато денежный. «Папиков» имели многие из моих сокурсниц, и это не считалось зазорным. Ведь теперь уже не Тургенева читают, а хотя бы Пелевина! Если читают, конечно, вообще…

– Власта, а сколько это вообще – пятьсот футов? – задумчиво спросила я у подруги, когда она вывела меня на вечерний моцион вдоль озера.

– Это – пять уличных фонарей. Да-да! Дистанция между фонарными столбами – двадцать пять-тридцать метров. Значит, пять-шесть фонарей – это около ста пятидесяти метров, а сто пятьдесят метров – это и есть пятьсот футов. Кстати, вот и фонари начали зажигаться… Легки на помине!

5

Закат в этих краях сказочный. Может где-нибудь в Полинезии он ещё краше, не знаю, я там не была. Но тут на океанские закаты вываливали смотреть чуть ли не всем городом, независимо от возраста. Главное было найти точку, откуда можно понаблюдать, как золотисто-огненный шар медленно сползает в залив, зажигая кострами сиетловские многократно пронзённые точками окон высотки. Огромные и округлые, будто перламутром выстланные облака расступались, давая место багряному шёлку, который постепенно занавешивал всё окружье неба. Солнце как бы покидало сцену, всё глубже погружаясь в подогретую ладью залива. Несколько минут вода светилась так, что можно было, наверное, ловить на блесну, как это делали у меня на родине любители лова. А потом светило, как уходящий со сцены актёр, взмахивало платочком последнего протуберанца и – наступала темень. Только ещё долго и призрачно золотился след…

– Глянь сюда, – вернул меня в действительность приглушённый голос Власты. – Посмотри, это не твой козёл?

Совсем недалеко от нас, забравшись с ногами на парковый столик, высился Джим. Рядом, почти с ним вровень, хоть и стоя на скамейке, топтался тот самый «прототип». Это был длинный, в утверждённых джимовыми гостами стандартах парень лет двадцати пяти. Во всяком случае, мне показалось, что он мой ровесник. Его рыжеватые космы обрамляли правильное, но нисколько не запоминающееся лицо. Парень смотрел индифферентно, не проявляя ни интереса, ни равнодушия. Ему сказали – смотри. Он и смотрит. Расстилался только Джим. Он то и дело оборачивался к «прототипу» и что-то заискивающе спрашивал. Или что-то показывал длинным ухоженным пальцем. Парень равнодушно наблюдал за пальцем и нехотя кивал.

– Власта! – зашептала я, увлекая подругу за собой. – Мне нельзя тут находиться, тут нет пяти фонарных столбов!

– А-а-а, брось, – протянула приятельница, ещё раз оглянувшись на странную пару. – В общественных местах можно. Так это, может, его сын? Глянь, как похожи.

– Да они все тут на одно лицо, – отмахнулась я, тем не менее находя однозначно общее между Джимом и «прототипом». И вспомнила, что Джимова жена когда-то умотала в Голливуд, где снималась в какой-то вечной мыльной опере. Типа «Санта-Барбары». Был у них общий ребёнок или нет, мне никто не докладывал, а если был, почему Джим говорил, что все дети у него приёмные? Но то, что жена при разводе хорошо поживилась за счёт моего хазбенда, с его слов мне было известно. Если это сын, то ничего удивительного, что мой муженёк тратит на него такие деньги – стало быть Джим лелеет надежду, что когда-то станет знаменит именно благодаря связям «прототипа» в киношном мире. Мне стало смешно. И снова захотелось отомстить. Потому что я поняла – женитьбой на мне хазбенд просто намеревался показать кукиш уже немолодой и не очень удачливой бывшей жене. Тем более что капиталов, которые она получила при разводе, ей, сделавшей ставку на Голливуд, было мало, и очень скоро она попыталась бы отношения восстановить. Но зловредному Джиму её голливудская свобода была костью в горле. И он нашёл меня.

Теперь всё вставало на свои места, и многое становилось понятным. Сытый домашний кот или пёс, к примеру, всегда играет с каким-нибудь шариком или клубком ниток – безопасно и отвлекает. В данной ситуации я была как раз этим клубком или шариком.

– Ну, так мы дадим ему поиграть! – решительно объявила дома Власта, вылезая из джинсов и кроссовок. – Так! Отныне у нас цель – мы отвлекаем твоего хазбенда от скуки и впариваем ему порок! Мы подсовываем ему адамово яблоко.

Она вывалила из шкафа кучу разноцветных тряпок.

– Чем хуже на душе, тем выше каблук!

Она примерила несколько модных босоножек – тут как раз у нас был размер одинаков – и предложила мне потрясающий эксклюзив. Порылась в груде цветного тряпья и выбрала нечто совершенно странное. Это было радужное пончо, из натурального шёлка, совершенно невесомое. Оно годилось и на размер меньше и на размер больше. И заставила меня обрядиться таким образом.

Причём начисто забраковала мои новые джинсы, купленные на днях в «Лофте».

– Китайское дерьмо! Видишь, краска уже смылась! Надевай пока старые. Зато видно – фирма!

Долго раздумывала, чем ещё меня можно украсить. Выбор пал на тончайшую серебряную цепочку с изумрудной подвеской. Оглядев меня со всех сторон, подруга осталась довольна.

Впрочем, сама она оделась как всегда – просто.

– Когда вы видите женщину в кедах и джинсах, знайте – перед вами счастливый человек! – заявила она, впрочем, вставая на каблуки.

– Замужество – это не семейное положение, – провозгласила Власта, прежде чем мы вышли из дома. – Замужество – это медаль. Она так и называется – За мужество!

6

«Королева Эсмеральда» встретила нас как старых знакомых. То там, то сям кто-то нас приветствовал, улыбаясь и взмахивая рукой. Люди танцевали, следуя ритму ударника, и перед глазами мельтешили то пышные юбки, то лица, будто окрашенные корицей. Только сейчас я заметила, сколько здесь цветных! Пожалуй, настоящих англосаксов совсем и не было: они больше ошивались в ресторане, в трюме. А здесь – лишь иногда глаз выхватывал, будто в щёлоке вываренного – кожа как у молочного поросёнка, ресницы, брови… Ну да, Америку и создавали все, кому не лень было драпануть сюда. Америка как резиновая. И все сюда пёрли тогда, прут и сегодня – всем хотелось и хочется сейчас жить как сами американцы.

– Идём, скорее, – потянула Власта меня за собой. – Сейчас будем твоего хазбенда дурить. Я prepaid карточку купила, исключительно для него.

Мы захватили туалет, и она набрала знакомый мне номер.

– Алло? Джим? Наконец я слышу твой голос! О-о-о-о, Джи-и-и-м, – закатила она глаза, изображая страсть и негу. – Джи-и-м-ми…

Она помолчала, вероятно, слушая недоумённую отповедь моего хазбенда. – О, нет, только не это! Не клади трубку. Я хочу слушать твой голос…Джи-и-и-м-ми…

Похоже, хазбенд сбросил номер, потому что Власта быстро вытащила из мобильника карточку и потянула меня назад. – А теперь танцуем. И так будем делать каждый день. Мы его изведём, козла!

Я не очень-то поняла логику её действий. Зачем изводить «козла», когда проще забыть о нём, найдя себе кого-нибудь получше. Тем более, что зеркало отражало очень привлекательную молодую особу, то есть меня – мне к лицу был наряд, спонсированный Властой. Как на мой взгляд, такой фигуристой красотки здесь и близко не было. Ну, не считая парочки азиаток. Но зато они – косоглазые! (Похоже, джимов расизм слегка коснулся и меня).

– Ты ничего не понимаешь, – перекрикивая музыку, увлекла меня Власта в гущу танцующих. –- Пусть он попсихует! Я ему задам!

Я не стала спорить, потому что к нам как раз приблизился молодой человек, жестами приглашая присоединиться. И я, словно закутанная в краски Гогена, вскоре следовала ударам сердца барабана, ощущая музыку каждой своей клеточкой. Всё-таки не победила меня торговля яблоками, я осталась музыкантом.

– А ты здорово танцуешь, – сказал мой партнёр. – Ты профессионал?

– Нет, – пожала я плечами, разглядывая большой тотемный столб, стоявший в зале. В прошлый раз я почему-то его не заметила. Столб венчала голова вороны, а в основании было странное животное, чем-то напоминавшее обезьяну. – Я – музыкант.

– Да? – удивился молодой человек. – Музыкой сейчас немного заработаешь…

Он рассматривал меня глазами странного – лилового – цвета, и я подумала, что это, наверное, линзы.

– Потому ты и пришла на праздник полнолуния?

– А разве есть такой праздник?

– У северных индейцев он называется иначе. Это длинное индейское слово и его трудно запомнить. А здесь много разных национальностей и потому все этот день зовут праздником полнолуния.

Вон оно что, подумала я, рассматривая танцующих с ещё большим интересом. Действительно, попадалось много смуглых лиц с удивительно правильными чертами, как у Виннету – вождя апачей или прочих киношных героев из коллекции старых приключенческих фильмов. Знания мои об индейцах тем и ограничивались.

– В определённой мере я и сам – индеец, – сказал молодой человек и поставил передо мной бокал. Я оглянулась на Власту. Она зажигала в окружении каких-то мулатов, нимало не заботясь обо мне. Впрочем, и не упуская меня из виду – заметив моё беспокойство, она ободряюще взмахнула рукой.

– Индеец?

– Ну да. В каком-то далёком колене. В Америке много ассимилянтов.

– Ассимилянтов?

– Ассимилянтов, – подтвердил парень, потягивая из соломинки дринк.

– Это как понять? – я посмотрела на свой бокал с опаской – не хватало ещё, чтоб мои ноги опять, как в прошлый раз, приросли к стулу.

– Ну, когда ваши белые (он так и сказал – «ваши»!) нас оккупировали, многие из тех женщин, что остались живы, рожали уже наполовину белых. А дальше – больше. Но всё равно индейская кровь осталась. Её никуда не денешь. Как говорится: если в тебе есть хоть одна капля – ты уже числишься цветным.

– А тебя как зовут? – спросила я, пробуя тоже потянуть из соломинки. Напиток оказался терпким и душистым и чем-то напоминал дыню.

– Меня? Эл.

Я улыбнулась. Что тут за странные имена – Зэк, Эл… Электроник, что ли?

– Вообще-то Элан. Но меня все зовут Эл.

– Это индейское имя?

– Почему? Индейцы были сто лет назад. А с тех пор в моей крови уже столько намешалось!

– А что это тогда за имя? Я никогда не слышала такого имени.

–- Разве? А мне казалось – оно распространенное. Элан -– имя еврейское.

– Да-а? – протянула я. – Что-то не слышала ни у кого из наших. У меня в университете были евреи.

– Оно очень древнее. А слышала – Элохим?

– Ну, это какой-то древний бог, по-моему.

– Вот от него и Элан, как производное. Могу немного рассказать об элохимах. Хочешь? Или хочешь танцевать?

Я всё ещё потягивала душистый напиток и, боясь, что опять не смогу подняться, кивнула.

– Не понял. Танцевать? – переспросил настырный Эл.

– Про Элохима лучше, – я с опаской приподнялась, как бы ища глазами подругу. Нет, похоже, ноги меня слушались. Но и рисковать пока не стоило. Тем более, что увлечённая танцами Власта была где-то за пределами моего зрения.

– Тогда сейчас. – Эл сбегал ещё за бокалами и уселся поудобнее. –  Когда-то на самой заре истории где-то в галактике жили, а может и сейчас живут разумные существа. Элохимы.

– Это предание?

– Наверное. Моя бабушка говорила, что это записано в древних еврейских книгах. А сам я не читал, с её слов рассказываю.

– Бабушка была еврейкой?

– Ну да. Она и Тору читала, и некоторые главы Талмуда. Так вот. Эти разумные существа питались не как мы – мясом и овощами, а духовной энергией.

– Разве такое возможно? – усомнилась я.

– А почему нет? Ты христианка? Ваши же молятся своему богу, питают его энергией веры. Вот и элохимы питались. Но постепенно в поисках новых источников, ну и, может, чтобы кровь свою древнюю освежить, они стали всё дальше шастать по вселенной. Пока не наткнулись на Землю. И обрадовались – много сознательной живности. Только одни верят в идолов, другие – в стихии. Индейцы – в своих птиц и медведей, к примеру. Индусы и вовсе не счесть, в кого. Вот элохимы выбрали одно племя из семитов, ну может и ещё какой мелкий народец был, и постепенно стали посылать к ним своих эмиссаров – внушали, кому надо молиться и как, чтобы нужная энергия не рассеивалась впустую. Чтобы шла густым таким потоком. Специальные храмы создали – концентраторы этой энергии.

– Точно, в наших церквях всегда купола с крестами наверху.

– Это резонаторы. А крест или полумесяц или ещё какой-то символ – значения, в общем, мало имеет. Главное, чтоб антенна была.

– Это про твоих элохимов в Библии – «тогда по земле ещё ходили сыны неба», да?

– Наверное. Я и Библию не читал. Я просто имя такое имею – Элан. Значит «священный дуб» на иврите.

– А я про евреев вообще ничего не знаю. Только про хазар. И то из стихов Пушкина.

– Хазар, между прочим, на иврите – «инопланетянин». Хай-зар. Когда-то они были чуть ли не хозяевами земли. А потом вообще исчезли, как их и не было.

Эл посмотрел на меня своими фиолетовыми глазами и, отставив бокал в сторону, серьёзно пояснил:

– Хазар б’тшува. Если перевести: «вернулся к вере».

– Сколько ещё намереваешься сидеть? – прервала наш разговор раскрасневшаяся Власта. – Ты сюда чего пришла, лясы точить или танцевать?

– Да вот, Элан про элохимов рассказывает. Интересно.

– Нашла о чём в ночном клубе разговаривать! – фыркнула Власта. – Тебе любой станет заправлять, а ты и будешь всех слушать?! Давай, я ему принесу в благодарность дринк и пошли поскачем. Говорят, не стоит, чтоб мужик за тебя платил, – повысила голос Власта. – Типа, он начинает думать, что ты ему чем-то обязана. Типа, тут так принято, чтоб каждый платил за себя. Только когда уже отношения серьёзные, тогда. А на самом деле всё проще, – с видом заговорщика перешла Власта с русского на английский. – Если у мужика есть деньги – заплатит, а если денег нет – то подведёт под свою финансовую несостоятельность любые теории!

Всё это было громко выложено в присутствии Элана – он оказался возле барной стойки как раз за нашими спинами. Когда Власта его заметила и протянула ему дринк, фиолетовоглазый парень отодвинул её руку жестом полного безразличия и выразительно стряхнул ладони, как если бы вымыл руки. После чего повернулся и быстрым шагом вышел из зала.

– Ты посмотри. Ещё и обиделся! – констатировала Власта удивлённо. – Какие мы нежные, однако. Другой бы рад был, что не надо тратиться. – И в глазах её я впервые прочитала интерес и смущение.

– Ну, разве можно быть такой бесцеремонной! Власта, – попробовала я укорить подругу. Но она уже взяла себя в руки и решительно тряхнула волосами. – Нужно! Пусть они знают, что нас на драной козе не объедешь!

Причём здесь драные козлы и козы, Власта и сама не знала, наверное.

А потом я снова играла на рояле, и несколько человек из тех, кто помнил меня ещё по прошлому визиту в «Королеву», собрались вокруг, ожидая, когда можно будет усадить нас в своей компании. И какой-то хмырь из распорядителей праздника в перьях и с татуировкой на обнажённых плечах поставил у моих ног целую корзину с красными здешними цветами в знак благодарности – так я поняла по оживлённым голосам его соплеменников и количеству бокалов на их столах. Мой музыкальный экспромт был принят как вклад в общее дело празднования Полнолуния. И огромная, апельсинового цвета луна тоже заглядывала в окна с одобрением.

Но ни Эла, ни Зэка-моряка не было.

7

– А на кой они тебе? – пожала плечами Власта, когда я сказала об этом вслух. – Других мало? Почему ты имеешь тенденцию зацикливаться? На свете много людей. Самых разных. У всех только ноги-руки и голова, ну и ещё … ты знаешь что, похожи. А там внутри себя – ничего общего, они и сами в себе не разберутся. Зачем же тебе на это тратиться? Потому и следуй лучше здравому смыслу. Живи здесь и сейчас. Господь иррационален. Он редко повторяется в своих экслибрисах.

Вообще-то она была права.

– Ты считаешь – в здравом смысле истина?

– Истина?

Власта чуть было не выпустила руль. Она посмотрела на меня как на ненормальную.

– Истина недоказуема. На то она и истина.

– Что-то не поняла, – попыталась я вникнуть в ход мыслей подруги.

– Да что тут понимать? – Власта сделала поворот на вторую линию. Похоже, она держала путь в сторону моего дома.

– У одного дважды два – четыре, у другого – пять. И там и там, если разобраться, правильно. Только один учил простую алгебру, а другой – Булеву! У меня и то бывало и три плюс два – пять. И два плюс два – два. А бывало и шесть. Она у каждого своя, эта истина. Только у Творца – одна. Целые цивилизации жили в одной истине, а потом приходили другие и тоже жили. Но по другой. И нисколько это никому не мешало. Потому что главное – познай себя. Ты зануда, однако, – заключила она, припарковавшись.

Я выглянула в окно и увидела, что мы находимся возле нашего с Джимом дома, и совершенно без уважения к пятистам футам, обозначенным судьёй. Я вгляделась в родную темноту: джимова джипа на месте не было.

– Где это его чёрт носит?

– А он по вторникам и четвергам слушает живую музыку в «Гекторзе».

– В «Гекторзе»? – хохотнула Власта. – Хорошо, хоть не в «Нейборзе»!

«Нейборзом» звался знаменитый местный гей-бар, «Гекторзом» же – обычный, традиционный «мит-маркет», то есть, как бы это по-русски, место для съёма друг другом представителей противоположного пола, но на высшем уровне. Например, там можно было запросто познакомиться с залётным бывшим конгрессменом или мэром соседнего городка, тоже бывшим, или поглазеть на бывшую бейсбольную звезду. Именно так: половину посетителей Гекторза – в основном мужскую – характеризовало слово «бывший»: бывший мэр, бывший конгрессмен, бывший миллионер. Но иногда – и бывшая миллионерша. Вторую половину посетителей – в основном женскую – определяло словосочетание «в надежде»: дамы ходили туда «в надежде» познакомиться с миллионером, конгрессменом, мэром – желательно, конечно, не бывшим, а действующим…

Отсмеявшись, Власта выключила фары и вытащила с заднего сиденья какой-то кулёк. Быстро переобувшись в кроссовки, кстати, даже большего размера, чем обычно, Власта бесшумно метнулась в сторону дома. Вернулась она почти сразу. И тут же нажала на газ. Мы молча ехали по городу в направлении университетского городка.

– Знаешь, что я сделала? Я залила его крыльцо прокисшим томатным соусом.

У меня глаза сами собой полезли на лоб.

– Зачем?!

– Пусть отчищает. Каз-зёл!

И это я слышу от здравомыслящей Власты? У меня не было слов. Я взглянула на её руки – нет, руки были чистыми. Как-то она ухитрилась ещё и не вымазаться. Впрочем, наверное, если в кульке да уметь кидаться, как кидаются камнями пацаны… Всё равно что-то не клеилось в моем мозгу. Ну, если бы нам было бы лет по двенадцать-пятнадцать, такое ещё можно было бы как-то допустить. Очень с большими натяжками, конечно. Но Власте почти тридцать! И она психолог! Настоящая пиратка!

– Именно потому, – сердито пояснила она свои действия. – Нужна растерянность в стане врага. Нужна паника. Чтоб аж типало!

– Да ну тебя, – попыталась я её урезонить. – Ты ведь сама говорила: столько мужиков вокруг. А мы будем кидаться в джимовы окна? На что он нужен?!

– Молчи и не встревай! – приказала Власта. – И скажи спасибо, что жива. Удушил бы – и … Это не так опасно, как его грязные лапы! Мы только нервы ему пощупаем. И может, до психушки доведём…

Я замолчала. Теперь мне и самой почудилось, что я была в шаге от смерти.

– Этих латентных маньяков здесь знаешь, сколько? Ещё до твоего приезда был один громкий процесс. Такой же вот как твой старый муженёк, ему лет сорок пять было, женился на девочке из Казахстана. Ей только двадцать один исполнился. Вы же, чтоб сюда попасть, готовы и за восьмидесятилетним бежать! Так вот. Ему – сорок пять, она молодая, и влюбилась в кого-то из сверстников. Переписывалась по мылу. Он подкопался и стал в курсе. Хотя – письма да и письма, встреч даже не было, он жил у вас где-то. Короче, муженёк всё узнал. Потом поехали, вроде как в гости к её родителям. Побыли там – всё нормально. А приехал и подал заявление, что, мол, жена там, на своей родине пропала. Хорошо, что в наших аэропортах всё фиксируется. Сразу легко установили, что вернулись они вместе – он и она вышли из самолёта и ушли из аэропорта вместе.

– А дальше?

– Дальше след девочки и потерялся… Только здешняя полиция – не ваши продажные менты. Нашли её… Он её в своём доме и прикончил. И закопал. Прямо под изгородью, возле бассейна. Собака нашла. Кстати! Что-то я не видела Сиенну. Обычно он бегал по двору.

Власта задумалась, что-то прикидывая.

– Здесь ведь никто ни к кому без приглашения не заглянет, – вернулась она к своему рассказу. – И вообще не заглянет – у всех своих проблем под завязку. Они и в гости редко ходят, а в ночных клубах только лузеры ошиваются – как говорится, «потерянные души». И у кого какой скелет в шкафу – никто не в курсе и никому этого не надо… Так что, дорогая, успокойся и не бери в голову. Я сама маньяка буду укрощать. Я – не ты. Он у меня ещё попляшет!

Что было ответить?…

В эту ночь мне снился Сиенна под охраной Луны. И потоки плюща в старом бассейне.

8

– Миссис Смит, правда ли, что вы планировали увидеть своего мужа, мистера Смита, в гробу в домашней обуви белого цвета? – строго зачитала судья по бумажке.

Так прокурор понял и переиначил Джимову интерпретацию моего высказывания «хочу тебя видеть в гробу в белых тапочках». Не читать же американской судье лекцию на тему богатого русского фольклора!

Это было первое слушание по поводу избиения мной мужа. Я отрицательно покачала головой. Судья зафиксировала мой ответ, и, прочитав следующую строчку Джимового пасквиля, задала очередной вопрос:

– Правда ли, что вы планировали ударить мистера Смита кирпичом по лицу?

А это уже поговорка «рожа кирпича просит».

– Правда ли, что вы лишали его питания, принуждая отдавать ланч и ужин посторонним людям?

Я не сдержала смеха: это же поговорка «завтрак съешь сам, обед раздели с другом, ужин отдай врагу»… Я частенько её повторяла, но даже не знала, что Джим так буквально её понимал.

– Правда ли, что вы планировали кастрировать своего мужа кухонным ножом из стандартного кухонного набора?..

– Ваша честь, зачем же мне нужен такой муж: голодный, кастрированный, да ещё в белых тапочках?

В зале засмеялись.

– Ваша честь! – воскликнула стоящая рядом со мной адвокатша и чуть наступила мне на ногу, типа «не остри!» Я испугалась и замолчала, однако, по-видимому, моя острота судье пришлась по вкусу. Она чуть опустила голову и, пряча улыбку, стала перебирать на столе бумаги.

– Ваша честь! – повторила адвокат. – Я прошу переноса слушаний, как по обвинению в домашней жестокости, так и по защитному ордеру (так назывался приказ, запрещавший мне приближаться к Джиму на пятьсот футов). Я только что была назначена общественным защитником миссис Смит и мне нужно время, чтобы войти в курс дела.

Адвокатша – маленькая ведьмоликая толстушка с длинными седыми волосами – подошла ко мне перед заседанием и представилась как мисс Крон. Суд назначил её мне в бесплатные защитницы – у меня не было денег на платного адвоката.

Мисс Крон продолжала:

– Также, довожу до сведения суда, что миссис Смит зафайлила встречный защитный ордер, ограждающий её от мистера Смита, и слушание по этому ордеру состоится в пятницу.

Судья удовлетворённо кивнула и на сегодня потеряла ко мне всякий интерес. Слушание было окончено.

А вечером к Власте явился унылый длинноносый мужик и, тихонько вызвав меня, вручил через порог толстый пакет. Прочитав первые строчки находившейся в пакете бумаги, я оцепенела: Джим подал на развод. И не просто подал, а нанял дорогущего адвоката, чтобы я у него не отобрала ни дом, ни вилку, ни придверный коврик.

9

– Ну что у тебя вид какой-то… перепуганный? – приметила Власта, когда мы собирались вечером на свиданье. Мою новость о разводе она посчитала очень положительной, ободряющей и главное – долгожданной.

К тому же, Власта была с головой занята другим: она-таки дала в интернете объявление, что мы ищем компаньонов пить, гулять и веселиться. И теперь претенденты названивали чуть ли не каждый час. Одних Власта записывала в блокнот, номера других сразу стирала, ну а некоторых намеревалась прощёлкать вблизи. Как, например, сейчас.

– Этот – ничего. Говорит, что испанец, хотя наверняка мексиканец. Но нам – что? Главное, что испанцы, как и мексиканцы, хорошо пляшут и поют. С ними хоть весело. Америкосы все жмоты и зануды.

– Испанцы все дикари, – попробовала возразить я. – Они быков убивают.

– А у нас быков нет! – захохотала она, набирая номер Ника. – Пусть Ник с нами пойдет. Ник, ты свободен? Чего-чего, да так просто. Мы тут собрались познакомиться с одним, можем тебя взять в качестве телохранителя. Хочешь?

Ник, конечно же, хотел! Не прошло и получаса, как он уже крутился возле дома, не решаясь нарушить наше бабское уединение. Я опять приняла боевой вид – от высоких каблуков до теперь уже сапфировой подвески, напялила какую-то тряпку, тоже в виде пончо, только уже другого, из тонкой шерсти – вечер сегодня был не очень тёплый, а мы намеревались ещё и прогуляться вдоль залива. Тут такое возможно нечасто. Места для пешеходов как будто не предусмотрено. Разве что небольшая пешеходная дорожка в даунтауне. И то не всегда. В Америке люди прямо из роддома – в машину. А потом из машины и… на облака.

Власта вырядилась в облегающий комбинезон – весь в заклепках и молниях, и мы с хохотом вывалили на улицу к Нику.

– Ну, девки, вы даёте, – ошеломлённо сказал Ник. На нём по-прежнему были кроссовки на босу ногу и футболка с надписью «2000». Наверное, это был год кометы Галлея… Или какой-нибудь другой кометы…

–- Значитца так! – объявила моя пиратка, ещё раз явив свою эрудицию. На сей раз в области русского кинодетектива. – Знакомиться едем в джимов бар – гаду полезно увидеть тебя с молодым красавцем. Или с двумя-тремя молодыми красавцами. Когда Джим туда приходит? Около девяти? Значит, мы придём в восемь и займём стратегически выгодную позицию. Ник войдет после нас. Для начала он сядет где-нибудь неподалеку, как случайный посетитель. Деньги дать? Что-нибудь закажешь себе?

– Не, у меня кое-что осталось, – отклонил предложение Ник. Но уловив в его тоне недостаток энтузиазма, Власта решительно сунула в его карман двадцатидолларовую бумажку.

– Ник сядет возле входа и закажет себе какую-нибудь фигню. А мы сидим и ждём испанца. Если он жирный или с ним ещё что-то не так – мы сбежим: Джима ведь надо уесть, а не рассмешить. Уйдём, будто и не мы. Никто же не знает, какие мы. Может мы китаянки, к примеру. А может, латинянки. В баре в это время народу полно. Он, сказал, будет в чёрном. Говорит, чёрное – любимый цвет испанцев. Хотя он мексикашка, вот увидишь, что я права. Они любят выдавать себя за испанцев. И ты, Ник, уши на макушку, когда нарисуется какой-нибудь хмырь типа мексиканца. Он сказал, что ему тридцать. Вот всех от двадцати одного до сорока и осматривай. А если он какой-нибудь придурок, но неплохой внешне – мы покрасуемся с ним перед Джимом, уйдём вместе из бара и потом уже сбежим. Тогда быстро плати и тоже – ноги. За нашей машиной. И на другую Емелю!

– Ну, ты и сливаешь файлы, – только и смог произнести оторопевший Ник.

– А ты думал – мы чайники?

– На чайники вы не топчете. Только…уж больно чёрная сборка.

– Белой надо удостоиться! – впялилась в Ника своими зелёными фарами Власта. – А каждый ламер мнит себя крутым юзером – это факт. Нам надо себя обезопасить. Потому будешь сидеть и наблюдать. Ты у нас секьюрити – система безопасности, ясно?

– Клёво. Я – авиком в ауте.

– Именно в ауте.

Из всего диалога я поняла лишь одно – Ник согласился побыть нашим телохранителем.

10

Мы расположились в «Гекторзе» за столиком, который приютился возле самого окна. И вход был рядом. Камин уже вовсю пылал, свечки в круглых оранжевых плетёнках уже были зажжены, удлинённые, похожие на огромные стаканы, светильники загадочно мерцали, превращая усталые лица клиентов в молодые и юные. Народ уже звякал бокалами. Но было его пока негусто, и нам было хорошо видно с обеих сторон, кто входил и кто выходил. Среди посетителей просматривалось немало женщин нашего возраста. Те из них, которые пришли сюда «в надежде», отличались от просто пришедших глазами, точнее, особым – ищущим – блеском в них. Но в этот раз подобного блеска почти не было – женщины просто расслаблялись перед сном. Здесь, в этом северном штате, дамы часто ходили в питейные и не только в питейные заведения одни, без мужского сопровождения, и это облегчало нашу задачу. Светло-оливковые и такие же, как у Власты смугловатые лица тут на себя внимания не обращали. Потому что их вокруг было куда больше, чем белёсых. Белолицые снобы предпочитали работу развлечениям и, если появлялись, то ненадолго. Их любимые часы были, как у Джима, с девяти до одиннадцати вечера.

Надо сказать, что «Гекторз» располагался в одном из самых престижных городков штата – в Керкланде. Это было излюбленное место богачей и тех, кто под них косил. Первые здесь как-то не очень задерживались: выпили, перекинулись друг с другом парой слов, благо многие завсегдатаи знали друг друга, и, занятые своими мыслями, разошлись по домам. Наверное, для местных обитателей «Гекторз» был просто забегаловкой, в которой вкусно готовят и недорого поят. Ну а прочие посетители – демократическое большинство, которое наезжало сюда из менее престижных мест – не спешили и устраивались поудобнее на весь вечер. Как, например, наши знакомые Дворники.

Дворниками их назвала моя бывшая подружка Аня. Она приехала из Петербурга, где почти тридцать лет отпахала библиотекаршей. Ей самой было под пятьдесят, потому надеяться на устройство личной жизни у себя на родине уже не приходилось. К тому же Аня имела немного «экзотическое» происхождение: она родилась «на зоне», о чём всех и оповещала при первой же встрече. Что ещё больше снижало её шансы. И когда выдался случай, Аня без всяких сомнений двинула сюда. К её изумлению неизбалованное изящной худощавостью местных дам мужское большинство Кёркланда приняло её… за мою сверстницу. И, снисходительно поглядывая на всех взглядом доброй мамы, Аня даже не тратилась на тряпки – в хитромудром освещении «Гекторза» она и так проходила на ура. Правда, недолго. Наверное, дальше начинала опять рассказывать про «зону»…

Так вот, Дворников было двое и работали они на «Боинге». Не инженерами, а какими-то проверяльщиками самолётных заклёпок. И так как их цели были не менее высоки, чем полёт их «Боингов», Дворники вовсю вкладывались в святое дело поимки богатой невесты. Они не скупились на дринки и не пропускали в «Гекторзе» ни одной игры в бейсбол или американский футбол, что шли в прямом эфире на экранах бара и были очень удобным поводом для посещения. Но америкосы есть америкосы. На дринки-то они тратились. Бывало, даже что-то из меню заказывали. Тем не менее, своего Дворника Аня смогла раскрутить лишь на то, что он повёл её на концерт гастролировавшего тогда в Сиэтле Ростроповича. Промучавшись два долгих часа под музыку виолончели, Дворник вежливо испарился с Аниного горизонта. И теперь каждый раз, когда я его тут видела, он с ужасом описывал, как вынужден был два часа смотреть на старенького дедушку и бояться, что каждую минуту тот мог замертво свалиться в оркестровую яму. И все два часа несчастный соискатель богатых невест думал только о том, вернут ли ему, Дворнику, в этом случае деньги за билеты.

Короче, те, кто приезжал в «Гекторз», приезжали именно в «Гекторз» и совсем не намеревались, например, бродить над заливом, теряя возможность досидеть до закрытия. Хотя это было самое живописное место в городе и люди гуляли здесь чуть ли не до утра. Дом – рядом. Захотел – вернулся. Захотел – гуляешь. Этот город богатые люди создали для себя!

Кёркланд был один из немногих городов, где можно было, как я уже сказала, ещё и пройтись над заливом, что ртутно светился между коттеджами и где в тихой воде плавали селезни, а то и самые настоящие чёрные лебеди. Поглядывая в сторону  домов на высоких сваях, которые оккупировали немалую часть залива, Власта мечтательно прикрывала глаза и рассказывала, в каком именно месте она приобрела бы квартирку, если бы папа приехал и раскошелился.

Приехать и раскошелиться он обещал ещё в прошлом году. Но что-то не ладилось в его пиратских делах, всё время возникали какие-то тёрки с законом, и визит папы откладывался. Хотя планы о покупке не отменялись.

– Так, не видать ни Джима, ни мексикашки… Ой, смотри, – прошептала Власта, указав глазами на дверь. В проёме стоял юный Антонио Бандерас – невысокий длиннокудрый паренёк, возрастом, пожалуй, младше меня. Он был в чёрной рубашке с открытым воротом, из которого змеилась примерно такая же, как на мне, серебряная цепочка. Наверное, для пущей убедительности за плечом Бандераса болталась гитара с почему-то красной гвоздикой, которая была, возможно, прикреплена скотчем. Наверное, именно скотч и топырил карман его тесных джинсов, тоже чёрных.

– Наверняка он! – подтвердила свою догадку Власта, потому что за спиной нового посетителя возникло улыбающееся перепелиное яйцо физиономии Ника.

– Эскьюз ми, – пробормотал Ник и, без всяких церемоний отодвинув Бандераса, прошёл к барной стойке.

Это он хорошее место выбрал, оценила я сообразительность юнца. С его места можно было не только свободно наблюдать и слышать, о чём мы говорим, но и следить за новым посетителем, который замер в дверях. Причём, своего лица Ник почти не открывал – как раз на стойке рядом с ним расположился лапчатый цветок, из-за листьев которого лица было не разобрать.

Впрочем, юный Бандерас в чёрной рубашке и сам мог принимать вид такой неподвижный, что его в итоге можно было спутать с деревом или кустом, украшавшим вход. Уже через несколько мгновений он стал как бы незаметным, слился и по цвету и, как ни странно, по форме с тёмным стволом, возле которого стоял.

– По-моему, он ничего, хоть и совсем зелёный, – заметила Власта и уткнулась в соломинку. – Для Джима, однако, сойдёт.

– Ты думаешь? – усомнилась было я, тем не менее послушно протягивая руку к фужерному овалу с вином. Но второй ствол дерева вдруг ожил, блеснул цепочкой и тут же развернулся ко мне. С мгновенье поколебавшись, он уверенно подошёл.

– Пери?

Я опешила, но Власта тут же закивала утвердительно:

– Она-она.

– А я Санчо.

– И родился ты в Мексике, – утвердительно и без тени с сомнения с места в карьер поднажала Власта, трогая цветок на гитаре, которую наш новый знакомый прислонил к стене с её стороны.

Ответа на это заявление не последовало.

– Что пьём, девочки? – поднял он глаза, в которых ничего прочесть было нельзя. Темень она и есть темень. В этом смысле глаза Власты были куда выразительней. Они и сейчас отражали её конкретный вопрос, который хоть и прозвучал как утверждение, но, вероятно, со стороны нового знакомца всё-таки ждал подтверждения. Впрочем, никакой необходимости в этом не было – наши ухажёры как легко находились, так легко и терялись.

Уже потом, когда первые бокалы текилы-санрайз были осушены, он заметил, что родина Дон-Кихота – его родина, где он родился ровно двадцать пять лет назад. Наверное, уже забыл, что ему тридцать.

Власта по-прежнему веселилась. Но не мешала. Ей, как психологу, наверное, было интересно послушать и в чём-то для себя убедиться. Скорее всего, она опять ставила диагноз. Это было её любимым занятием – ставить диагнозы новому человеку. Такая уж у Власты слабость. А я просто слушала. Тем более, мой новый знакомый вёл себя почти как библейский Змий. Похоже, он даже не сомневался, что решит какую-то только ему известную задачу, но пока не спешил с ответом. А может, иначе ему и не надо было, потому что глаза змеи всё больше ввинчивались в мои, лягушечьи диоптрии. Но у лягушки ещё вполне хватало сопротивления змеиному неводу, да и Власта была рядом.

– У тебя братья-сёстры есть? – спросила она шаловливо и взглядом показала мне, что всё будет в порядке, мол, не дрейфь, подруга. И вообще – что его ответ ей тоже заранее известен.

– Пятеро братьев и сестра. Младшая, – нехотя оторвался от лягушки змей. Казалось, что он и сам немного загипнотизировался и не вполне может контролировать собственные ответы.

– И все испанцы?

– Да нет, – он посмотрел на меня с явным сожалением. Вмешательство надоедливой Власты ему мешало по-настоящему сосредоточиться. – Есть разные…

–То есть? – не отвязывалась Власта. – И мексиканцы? – Голос Власты уже раздражал его явно.

– Единокровная сестра – мексиканка. Ацтекская майя.

Взглянув ненавидяще на мою неугомонную подругу, он отвернулся от нас обеих, рывком потянул к себе гитару и стал тихо напевать, прикрыв глаза густыми ресницами. Он пел, словно забыв о нас, сладко и нежно, будто исполнял сложный ритуал, и нельзя ему было ни на секунду отвлечься от издаваемых звуков. Он словно бы настраивал себя изнутри. Он словно впадал в транс от собственного пения. И так как голос его был хорош, я тоже начала поддаваться какому-то непонятному очарованию – наверное, так пели сирены. Правда, сирены были женщинами. Но кто это знает сегодня наверняка – женщины ли, мужчины ли? А может быть, в те времена это и значения не имело, и главным был именно талант.

– Спокойствие, только спокойствие: нарисовался Джим! – шёпотом сообщила мне Власта и обняла как раз вовремя подвернувшегося Ника. Я тут же придвинулась поближе к юному сирене и положила руку ему на плечо.

– Как ты восхитительно поёшь! Спой ещё что-нибудь специально для меня!

Воодушевлённый Бандерас повернулся ко мне и тихо запел «Tired of being sorry» Иглесиаса. Краем глаза я отметила, как Джим, сев по другую сторону барной стойки, во все глаза уставился на меня.

А во мне опять проснулся музыкант. Я плыла от голоса, текста и непонятного счастья. Когда Бандерас закончил песню, я шепнула ему:

– Теперь я просто обязана тебя поцеловать! – и мы изобразили долгий горячий поцелуй, вернее, я изобразила, а Санчо охотно отдался моей игре.

– Дело сделано! Уходим! – потянула меня за блузку Власта и, громко хохоча, в обнимку с Ником все мы повалили из бара. Я держала сирену за руку и вела его к выходу, напевая только что исполненную им мелодию. Спиной я чувствовала, как Джим прожигает нас с Бандерасом глазами.

– А ну, вон отсюда! – не успела за нами закрыться дверь, вдруг гаркнул Бандерасу Ник. – Финиш!

Тот удивлённо выпустил мою руку.

– Вы что, девки? – рассерженный не на шутку Ник потащил нас к машине. – Вы что, не видите, кто перед вами? Он же псих, по нему видно. Я таких знаю. Он ещё то-о-от! – выразительно протянул Ник, полагая, что нам уже ясно, что за птица этот сирена. – Всё, что он вам сейчас наплел – это же из его зоопарка в мозгах. Сегодня он – испанец. А завтра – может быть монстр. Или маньяк. Он играет то, что придумал в байме. А у этой, – он кивнул в мою сторону, – у этой на фейсе написано, что во всё поверит. Особенно в эту… как её… в любовь. Двинулись вы, бабы, на этой любви! По машинам! – по-хозяйски приказал Ник и опять кивнул на меня. – Кстати, когда машину ей покупать будем? Тут нужна хорошая машина, а то таких испанцев тут много.

Власта хохотала как ненормальная. Я же тихо улыбалась: латентная ревность – страшная штука! Но перед тем, как выпустить мою руку, юный сирена оставил в ней записку со своим номером. И один только Ник все ещё плевался и обещался морду надрать. Кому – он не уточнял. А мы не спрашивали.

11

– Миссис Смит, правда ли, что мистер Смит пытался Вас задушить и оскорблял, называя террористкой типа Саддама Хусейна и Усамы бен Ладена?

Я кротко подтвердила и указала на свою посиневшую шею. Это снова было первое слушание – но на этот раз уже по моему иску о защитном ордере. Судья – круглый румяный бородач – взглянул на меня, задал ещё пару вопросов и с готовностью подписал мою просьбу оградить меня от Джима на три года и пять фонарей! От счастья стоявшая рядом мисс Крон чуть не подпрыгнула до потолка.

– Мы его опередили! Теперь его ордер пойдёт вторым номером.

– Он подал на развод! – оповестила я её. – Поможет ли это как-то, повлияет на причину?

– К сожалению, нет, это не имеет отношения к разводу. Развод – это неотъемлемое право человека, а причина развода – личное дело, не имеющее для суда никакого значения. Но то, что мы его опередили, поможет тебе получить с него при разводе хоть что-то. Как долго ты была замужем?

– Полгода!

– Да, маловато. Но ничего, по крайней мере, квартиру на полгода-год, деньги на обучение и машину у него оттяпать можно. Машину тебе вы купили после свадьбы?

– У меня нет машины. И не было. Я ездила на автобусе!

– На чём-на чём? Насколько я знаю из бумаг, у него три машины, которые он тоже настоятельно просит оградить от тебя.…Эх, занялась бы я твоим разводом! Но это по криминальному делу я тебя защищаю бесплатно, развод же – дело гражданское, и за то, чтобы твои интересы защищал адвокат, нужно платить.

– Мне нечем.

– Тогда вот что! Я знаю, ты живёшь у подруги. Но подруга не обязана предоставлять тебе приют. Ты можешь попроситься в государственный приют для бездомных!

Нарисовавшийся на моём лице ужас очень рассмешил лоершу.

–Ты не поняла! Есть специальные приюты для женщин – жертв домашней жестокости. Они называются YWCA – Young Women's Christian Association (христианская ассоциация молодых женщин). Там только женщины и дети, а мужчинами не пахнет даже среди работников. И если тебя примут в YWCA – тогда не только в криминальном деле, но и при разводе тебя сможет представлять общественный, то есть бесплатный адвокат. Вот тебе буклет с телефонами всех приютов штата – обычно все подобные заведения забиты, потому звони во все подряд, где бы они ни находились. Где-нибудь местечко обязательно найдётся.

Вернувшись домой, мы с Властой принялись обзванивать приюты для женщин – жертв домашней жестокости. Все они действительно были забиты, к тому же приоритет в них отдавался женщинам с детьми. Везде мне задавали кучу вопросов и ставили на очередь – где-то место появится через месяц, где-то через два. Наконец, к концу второго часа место нашлось прямо сейчас. И нашлось оно в приюте города Такома.

– Такома! – скривилась Власта. – Это же помойка! Давай звонить по остальным номерам!

– Надоело, я голодная и устала. К тому же остальные приюты находятся чёрт знает где, а до Такомы – всего полчаса езды. Поеду уж туда, тем более ехать нужно как можно скорее, иначе место отдадут женщине с детьми.

Мы погрузили мои нехитрые пожитки во властин «Брэдли» и тронулись в путь. А по дороге решили заскочить в супермаркет, купить что-нибудь из пропитания. И в мясном ряду Сэйфвея я внезапно столкнулась с …Джимом!

– Послушай! – с готовностью шагнул он ко мне.

– Караул! – тихо прошелестела я, вытягивая посиневшую шею.

Ну, надо же! Именно в мясном ряду на фоне лиловатых кусков говядины! Мало того, здесь нет ни одного из пяти необходимых фонарных столбов! И Власты рядом нет!

Однако, вспомнила я, это общественное место и Джим имел право здесь на меня наткнуться. Хотя, совершенно непонятно, как оказался тут человек, отрицающий мясоеденье и питающийся исключительно овощами и морепродуктами.

– Пэри, дорогая! Я просто хотел извиниться. Я не имел права обвинять тебя в краже кредиток! Давай забудем всё. Возвращайся домой.

– Ага, – поразмыслив с минуту, ответила я, – ты только что заплатил пару тысяч разводному адвокату, и всё только для того, чтобы попросить меня вернуться? Что ты замышляешь? Опять хочешь повесить на меня всех собак?

– Каких собак?! – изумился хазбенд. – Я никого не вешал, Сиенна сам перестал ходить в дом. Он демонстративно залёг возле бассейна. Он к черепахам ушёл. Вот увидишь: ты вернёшься – и он прибежит. «Вешать собак»! Что ты такое говоришь, Пэри! Я же тебя люблю! Возвращайся, всё будет как раньше.

– А раньше что было хорошего?

– Я куплю тебе машину! Заплачу за учёбу и курсы английского. Подадим на постоянную грин-крату.

Не знаю, чего бы он ещё мне наобещал, ведь всё равно свидетелей не было – можно наобещать с три короба. Но тут появилась Власта и так шуганула Джима, что я даже не заметила, куда он делся.

– Кого ты слушаешь? – возмутилась подруга. – Он хочет заманить тебя в дом и позвонить в полицию, что ты нарушила защитный ордер –— и свой, и его. И тебя снова посадят в тюрьму – но уже без выкупа. Или вообще убьёт тебя… Поехали давай, Такома – так Такома.

Через полчаса мы въехали в облако невообразимой вони – это была «Aroma of Tacoma»: когда-то в этих местах был то ли деревообрабатывающий, то ли бумагопроводящий завод, древесина лежала в воде, заванивалась и благоухала на весь регион. Так, напоминая о себе, благоухает забытый в вазе старый букет. Только в Такоме благоухали миллионы огромнейших ваз с засохшими букетами. Завода уже несколько лет как не было, но почему-то на подъездах к городу прежняя вонь все ещё ощущалась, и у нетакомовцев Такома всё равно считалась последним городом штата.

12

YWCA прятался в анонимном кирпичном здании без окон на первых двух этажах – наверное, чтобы не проникли злоумышленники. Мы позвонили в бронированную дверь, из-за которой нас и пространство вокруг нас долго изучали в камеру – не привели ли мы с собой врага женщин и не спрятали ли его в кустах.

За дверью я ожидала увидеть огромное помещение – типа бомбоубежища, уставленного узкими кроватями или даже раскладушками. Всё оказалось проще: приют представлял собой обычную гостиницу – длинный коридор в форме буквы «Г» с десятками дверей. Каждую жертву домашней жестокости определяли за одну из этих дверей – то есть, поселяли в отдельную комнатку (и даже не очень маленькую), в которой стояла узкая двухъярусная кровать. Второй ярус предназначался для детей, за неимением которых туда можно было складывать вещи. Кроме кровати, в комнате располагались ещё два стула, стол и железный умывальник. Остальные удобства размещались в обоих концах буквы «Г», при них же находились и круглосуточные посты дежурных, призванных, видимо, следить, чтобы женщины не совершали в туалетах самоубийства. При желании, конечно, можно было воспользоваться не туалетом – общим, где кранов с горячей и холодной водой была целая чертова дюжина, не говоря о десятке биде – а умывальником. Мне было удобнее пользоваться тут, на месте. Но хоть пользуйся – хоть не пользуйся, главное правило YWCA оставалось неизменным: места общего пользования нужно убирать всем по очереди – как в коммуналке. График уборок висел в комнатах дежурных. Там же – телевизор, холодильник, плита… И ещё одно неукоснительное правило – возвращаться после одиннадцати вечера нельзя – могли не пустить внутрь. Впрочем, и вообще не приходить не дозволялось – за две неночёвки из приюта выселяли.

Я растянулась на жёсткой кровати-топчане и попыталась задремать. Но сон никак не шёл. И слова Джима не шли у меня из головы. А вдруг он говорил искренне? А вдруг он и правда купит мне машину и подаст на грин-карту? Как он говорил: «Пэри! Я же люблю тебя». Может и правда – любит. Всё-таки он мой муж и он такой красивый…

Где-то за стенкой заплакал ребёнок, и я опомнилась. Хорошо, что не мой. С ребёнком вся эта история выглядела бы куда драматичнее. А так – я сама себе хозяйка. И сама могу решать, куда повернуть руль.

Я попробовала нарисовать себе картину возможной счастливой семейной жизни с Джимом: снова наш дом, рыжий Сиенна и женатые лаковые черепахи в заросшем плющом бассейне, вечерние чаепития, которые я совершала в полном одиночестве – Джим, как и все американцы, чай не пил, а в гости позвать я никого не могла… И почему-то я не ощутила никакого желания вернуться. Вернуться – значило забыть навсегда и об «Изумрудной Королеве», и о Празднике Полнолуния и о таинственных​ элохимах. И о Бандерасе забыть, и о Зеке. Вообще забыть о том переполненном новизны разноцветном мире, к которому я ненароком прикоснулась. И снова погрузиться в удушающий полумрак жилища, где никогда не открывались окна, и куда никто не имел права ногой ступить. Не праздновать Новые года и дни рождения. Жить по-прежнему, в роли пассивного наблюдателя за самой собой. Только за собой не во всей полноте, а лишь в той части, которая устраивает хазбенда – по части кухни с его любимыми соусами, стиральной машины, урчащей каждый вечер как сытый кот, и главное – гигиены с большой буквы. Шампуни, мыло, всевозможные моющие средства, для которых моя консерватория и все прочие мои интересы были даже преступны. Потому что уводили в сторону непредсказуемых, даже опасных для них действий.

Власта! Так это же и с ней придётся проститься – или дружить украдкой, от случая к случаю… Не думаю, что Джиму понравится продолжение дружбы с ней…

Ах, а как пел тот паренёк – юный Бандерас… – словно рулоном шёлка разворачивался во мне сон. Он как сладкоречивый змей вкрадывался в меня и теперь уже уютно сворачивался клубком из радуги. И непонятно было, какой цвет в какой и где переходит, потому что радуга была зыбкой и прозрачной, какой всегда бывают радуги.

13

Цель оправдывает средства! Именно с этой мыслью я и сидела в приюте вот уже третью неделю. И уже третья неделя прошла с тех пор, как у меня появился секрет – от всех, даже от Власты: по вечерам я часами разговаривала с юным Бандерасом! Разговаривала по телефону, потому что приехать в Такому он не мог – как и у меня, у него не было машины. По телефону же он пел мне – а я ему, он рассказывал мне об Испании – а я ему об Украине, он учил меня испанскому, а я его – русскому…

Иногда приезжала Власта, привозила всякие вкусности, которые затем поглощали малолетние обитатели шелтера. Их тут было немало. В основном это были детки белых американок – тех, которые хорошо знали законы своей страны и умели ими пользоваться. То-то я видела, с каким подобострастием относились здешние мужья к своим американским женам. Эмансипированные феминистки, если затронуть их интересы, умели развернуться так, что мало мужьям уже не казалось. Отобрать нажитые «непосильным трудом» мужнины суммы или дома для них было раз плюнуть. Жён консультировали опытные адвокаты. И если жена была позлее, она и за решётку могла своего суженого упечь. Отыгрывались потом несчастные облапошенные мужички на новых жёнах – русских эмигрантках. То есть, американцы и русских не считали стопроцентно белыми. Как не считали белыми турков и даже белых японцев. Кажется, американцы лучше нас знали о нашем татаро-монгольском иге и были убеждены: если есть капля цветной крови, как говорили Джим и Эл, ты уже цветной навсегда. То есть, человек второго сорта. И считаться с тобой стоит только в рамках «политкорректности». Ну, или если ты имеешь большие деньги и способен постоять за себя. Хотя… Всё равно богатый белый, как правило, не брал себе в жены богатую цветную. Впрочем, и те старались (хотя уже по другим соображениям) найти себе пару из своих.

Тут, в приюте я познакомилась с одной русской женой. Её звали Ольгой, и приехала она сюда пять лет назад из Владивостока, где только-только окончила какой-то вуз. У неё были белокурые длинные как у русалки волосы и перламутровая кожа, на которую даже я заглядывалась. Портил Ольгу только проломленный нос… Она долго скрывала от всех семейные неурядицы. Её хазбенд – здоровенный толстый мужлан – большой ходок по дамской части – при очередной домашней разборке мимоходом так заехал в перламутрово-белое лицо своей русалке, что она попала в больницу. И уж только оттуда по инициативе полиции оказалась в шелторе. Со своими двумя детьми. Рассматривая их фотографии, я никак не могла взять в толк, как они этих детей создавали? Он широк и толст как башня и она – изящная, крохотная как нэцке. Мне казалось, что такие разные человеческие виды не дают потомства. Оказалось, дают…

Все пять лет в Америке Ольга просидела дома с детьми. У неё не было даже постоянной грин-карты. Какое уж гражданство! Наши бабы почему-то все считают, что главное – выйти замуж. А уж там как бог даст. Даст плохую судьбу – терпи.

В общем, историй я наслушалась – во! Очень продвинулась в знании английского! Самое удивительное, что за третью неделю моего пребывания случалось, что некоторые из постоялиц возвращались сюда по новой. Им после шелтера некуда было больше податься (ждать государственной квартиры можно было годами!) и, поверив посулам и клятвам своих мучителей, они являлись к ним снова. А те тут же восстанавливали статус-кво. И всё возвращалось на круги своя.

Конечно, большинство этих женщин было из малоимущих. Америка, разбаловав население лёгкими кредитами, основательно прихлопнула мышеловку, когда стало сложнее с рабочими местами. И, поменяв заработок на пиво и виски, многие мужья стали срываться на жёнах.

У меня, конечно, было по-другому: мой муж помешался не от безденежья, а от всё возраставших доходов. Его дражайший «Шанипед» Власта пока оставила у себя – как-то неудобно держать дорогую дизайнерскую штуку в приюте для бездомных женщин. Собственный же велик Власты, привезённый мне взамен, чтоб я просто имела возможность проехаться по улицам этого вполне симпатичного и, как ни странно, совсем не вонючего городка – пахло только на подступах к нему – не стоял теперь без дела. Хотя я и так ухитрялась достаточно быстро пробраться в центр мимо небольших домов в зарослях цветущей жимолости, орхидей и магнолий.

Каждый день я отправлялась в библиотеку. Надо признать, здешние библиотеки были для меня пределом мечтаний. Я посещала уже третью, и все они были расположены в самых удобных местах, имели прекрасные фонды, были оснащены компьютерами и DVD-проигрывателями. Проигрыватели как проигрыватели, а вот интернет – это было то, что мне надо. Ведь за время замужества я почти не имела возможности общаться с родиной – телефонные звонки были дороги, а интернет располагался только в джимовой комнате и пароли к компьютеру он мне не сообщал. Писать письма тоже было накладно. Мало того, что письма шли долго, иногда чуть ли не по месяцу, по крайней мере, ответы я получала месяца через полтора. Но и цена почтовых марок была солидна. А у Джима, как известно, моргидж и таксы.

Именно отсюда, из стен библиотеки, я теперь вела переписку с родиной. События там по-прежнему не утешали – папа боялся потерять пенсию, бывшие однокурсницы – боялись не найти работы, а те, кто её имел, боялись, что им опять не выдадут зарплату. Чтобы как-то развлечься, я попыталась войти в почту Джима. Я знала его электронный адрес, но пароль… Когда-то, ещё в самом начале нашего знакомства, Джим обронил, что паролем его ящика служит имя любимого им кое-кого. А кто у Джима любимый? Может, сам Джим? Я попробовала – «Джим». Нет. «Джеймс». Нет. «Джимми», «джимми», «1джимми», «джимми1». Ящик не поддавался ни на какую комбинацию. Тогда, безо всяких надежд, я начала с другой стороны – «Пери». Нет. «Пери1». Тоже нет. «Параскева». Нет. Может, это нашего пса он считает любимым кое-кем? У одиноких людей и такое возможно. «Сиенна», «сиенна»… Я пробовала разные варианты написания букв во все трёх именах, пробовала цифры ставить то в начало, то в конец. Всё без толку. И тут я вспомнила имя, которое каждый вечер доносилось из разговоров Джима по телефону. «Эндрю». Нет. «Эндрю1». Открылось.

Вот так, между прочим, я и узнала, кто был самым любимым «кое-кем» в Джимовой жизни. Среди всего, что я прочитала, я узнала, что дизайнерский Шанель Джим купил на интернет-аукционе за двадцать тысяч баксов! И купил он его для этого самого Эндрю. А Эндрю – да, это сын, тот самый «прототип», и что диадема ему нужна, потому что он собрался пробоваться на роль принца в какую-то детскую сказку. Хотя, убей меня, не пойму, к чему киношному принцу, да ещё и не утвержденному на роль, настоящая драгоценность. Ведь в кино можно обойтись любой стекляшкой. Мне показалось, что тысячная вещица сыночку нужна совсем не для дела, а скорее, как конкретные деньги, которые иначе с папаши не стянуть. Впрочем, бедность моего хазбенда была весьма относительна: его годовой доход, судя по содержащимся в ящике банковским отчётам, превышал сотню тысяч. Наверное, сынок, в отличие от меня, это хорошо знал и – давил на педали. Во всяком разе, велосипед, хоть и Шанель, его не устраивал. Как минимум, он жаждал папашин «Понтиак». А папаша не имел желания расставаться ни с одной из своих трёх машин – престиж в его стандартно-идеальном мире был превыше всего. Так они с сыночком и дурили друг друга – один делал вид, что не понимает желаний другого. А другой – что его просьбы просто необходимо исполнить для общего взаимовыгодного продвижения к целям. Причём, папаше было выгоднее понемногу уступать. Совсем понемногу – вдруг вот-вот клюнет? А сынку – кормить папашу иллюзиями обещаний – вот-вот, ещё чуток!

 – Наконец-то я тебя нашла! – сияющая Власта стояла возле меня, пританцовывая от нетерпения. – Бросай интернет. Папа приехал!

14

Приехал Папа! Монументальный африканец за два метра ростом, с золотой цепью на могучей шее и смартфоном в широкой лапе, стоял, опершись на дверцу игрушечного рядом с ним лимузина «Хаммер». Это был настоящий потомок библейского Хама, по крайней мере, в его жилах струилась явно неразбавленная кровь. Сложение африканца было безупречным, как и белейшие зубы на морщинистом, похожим на грецкий орех лице. Тонкий бледный рубец на высоком шоколадном лбу уходил под поля модной шляпы.

– Дед Ахмед, – представился он, с трудом устраивая в лимузине длинные ноги. – Сокращённо – дед Боб. Боб, потому что так меня кличут друзья – это псевдоним. Дед, потому что у меня уже куча внуков почти твоего возраста. Даже правнуков уже с дюжину. Мне дочка рассказывала о тебе, – сообщил он и широко улыбнулся. Тут они с Властой были похожи. Показать свои белые ровные зубы ничего не стоило ни ему, ни ей.

Чернофрачный водитель, раскланявшись, церемонно закрыл за нами двери и, аккуратно сев за руль, рванул без всяких правил по улицам, чем вызвал у меня оторопь. Заметив это, дед Боб опять осклабился:

– Не бойся, мой шофёр знает, какую езду любит дед Боб! Дед Боб храбр, но он никогда не рискует без нужды!

– Если папа что-то делает, сиди спокойно, – подтвердила и его дочь. Она высилась рядом со мной с выражением гордости на лице. На её пальце сиял довольно крупный бриллиант – подарок ко дню рождения. Власта родилась в одном месяце со мной с разницей в три дня. Власта родилась под созвездием царственного Льва. Я же осталась пугливым Раком.

В гороскопе Власты, как она мне поведала, кроме Солнца, была в очень выгодном положении сама госпожа Венера – покровительница любви и всяческих земных благ. А бриллиант, как известно, один из камней Венеры, которая как раз и правит в гороскопе подруги почти наравне с хозяином месяца. Наверное, дед Боб намеревался таким образом обезопасить дочь от возможных тяжёлых вибраций старика Крона, который ухитрился залечь в гороскопе в некотором противостоянии к счастливой планете. Насколько я понимала в астроминерологии, этого можно было достичь и изумрудом. Но что изумруд против бриллианта!

– Папа специально приехал, чтобы отметить мой день. Он не смог в прошлом году, потому будем праздновать за оба. Правда, па?

– Правда-правда! Так у тебя, детка, проблема в деньгах? – не выпуская смартфона из крепких чёрных лап, обернулся ко мне африканец. – Я правильно понял?

Я кивнула. «Хаммер» летел по широкому фривею в сторону Сиэтла, как выпущенная из умелых рук стрела. Мы мчали по карпулу – линии, предназначенной для автомашин с пассажирами. Остальные, те, кто ехал поодиночке, вынуждены были плестись в длинной очереди, поминутно застревая в пробках. Когда-то Власта мне рассказывала, как придумала оригинальный способ дурить полицию. Она сажала на пассажирское сиденье большого, в человеческий рост, пингвина – мягкую игрушку, которую ей подарили на один из дней рождения, и в сумерках ездила так по карпулу. Сокурсницы, не оценив остроумия, крутили пальцами у виска и рассказывали про эту странную прихоть друг другу и, вероятно, кому ни попадя. Один из более башковитых слушателей сделал из рассказов свои выводы и, не долго думая, посадил к себе в машину надувную резиновую женщину. И вскоре на том попался. Вероятно, копы неплохо разбирались именно в надувных женщинах. Не приняв во внимание остроумие водителя, копы оштрафовали его по полной программе, так, что и Власта на всякий случай перестала испытывать судьбу. И в дальнейшем ездила по карпулу только с одушевлёнными пассажирами, например, со мной.

– Я привёз твои деньги, – сообщил Папа с таким пренебрежительным видом, что можно было подумать –- речь идёт о копейках. Наверное, для него это и были копейки.

– У людей понятие о деньгах совсем неправильное, – продолжал он как бы между прочим. – А претензий сколько! У того больше, а он работает меньше. А этот вроде бы работает много, но качество-то плёвое! Всякая классовая ненависть – зависть. Всё идёт оттуда.

Как я поняла из рассказа Властиного папы, когда-то он – молодой талантливый коммунист – приехал на учёбу в ЧССР. Приехал за год до того, как что-то не задалось в отношениях между правительствами Сомали и Советского Союза. Когда же между ними таки были разорваны дипломатические отношения в пользу Эфиопии, и Сомали свернула на «капиталистический» путь, папа эмигрировал в соседнюю Эфиопию, где по-прежнему рулили коммунисты. После чего вернулся в ЧССР уже как эфиоп. Женился на Властиной маме, окончил с красным дипломом и институт, и аспирантуру, и уже готовился блестяще защитить докторскую, когда вдруг развалился и Советский Союз. И на той же коммунистической платформе несостоявшийся доктор технических наук дед Боб, тогда ещё просто Ахмед, отплыл на родину. Какое-то время пробавлялся мелкими заработками. Но его теоретические знания давали их совсем мало и…

– Как ты мыслишь, почему развалился Советский Союз, а? Империалисты поганые? Вражеские голоса? Нет. Всё зависть. У этого денег больше. И у этого больше. А у меня мало, хоть я лучше их – умнее. И работаю больше… Хотя ведь для нормальной жизни деньги не так важны. Что их – съесть? На хлеб намазать? Да и в качестве белья не пойдут – бумажка. Правда, делают трусы бумажные, однодневки. В путешествии хорошо – сегодня надел, а завтра выкинул. Ну, может, ещё в качестве туалетной бумаги сойдёт. Правда, жёсткая. Мне не подходит. Люди сами себе создали бога в виде денег. А по сути разве в них счастье? Видел я богатых несчастными. И бедных счастливыми. Адам был голым, в чем сотворили. И ничего. Если бы яблоко не съел, так и не знал бы, что чего-то не хватает… Но это всё так, философия, – заключил морской Харон и выглянул в окно лимузина. Мы и не заметили, что уже припарковались: машина стояла возле ресторана.

15

Это был настоящий эфиопский ресторан. Назывался он «Хабеша».

– Древние арабы называли Эфиопию Аль-Хабеша, что значит – смешанная, – вальяжно пояснял дед Боб. – Они считали её сказочной землёй, где смешаны идеи, расы и народности.

Внутри «Хабеши» все столики были заняты (просто дым стоял коромыслом!), и я по наивности своей решила было, что мест нет. Но, увидев нас, пировавший народ дружно повскакивал с мест и громко зааплодировал. Оказалось, Дед Боб арендовал всё помещение заранее по интернету. Вместе с настоящей африканской музыкой и африканцами в национальных одеждах. И пригласил сюда всех своих друзей и соотечественников. Ему хотелось хоть на один вечер попасть в обстановку, максимально приближенную к той, которую он знал когда-то и которая где-то в фольклорной эфиопской глубинке ещё жива и поныне. Дед Боб, хоть уже лет двадцать как вернулся в Сомали, всё равно считал себя в какой-то мере эфиопом.

Мы с Властой чинно уселись за центральный столик, торжественно и роскошно накрытый на троих, и стали рассматривать сюжетные абстракции, разместившиеся на кирпичных стенах ресторана. Это было нечто красно-коричневое, в тон нависавшим над нами разрисованным светильникам и орнаменту эфиопских музыкальных инструментов. Там же висели картины. Даже не  сюжетные, а символические цветовые пятна, создающие странный колдовской настрой. Празднично приодетые официантки в изумрудных и серебряных браслетах сновали между столами, держа на узких и смуглых ладонях круглые деревянные подносы, уставленные плодами и кувшинами с медовым вином.

Нам тоже принесли громадное деревянное блюдо, на котором прямо в середине румяного блина, даже не блина, а блинища, лежали куски густо сдобренного чем-то мяса, есть которое положено было руками. И в плетёной из соломы корзиночке тоже золотились сложенные вчетверо громадные блины. Берёшь кусок, захватываешь им мясо и – в рот. Мясо оказалось таким жарким и таким острым, что во рту словно огнём полыхнуло. Я, испуганно глянув на Власту, быстро отхлебнула вина. Его мягкий медовый вкус тут же умиротворил мои нёбо и язык. И под раскатистый смех деда Боба я всё с большим и большим аппетитом поглощала это сказочное блюдо. Чувствуя себя то ли бедуином в Сахаре, то ли себя Сахарой, которую поливал, наконец, долгожданный и прохладный золотой дождь.

Сверкали зубы, искрились белки глаз и позванивали золотые монетки на упругих животах танцовщиц.

Закончив уважительную церемонию приветствий с многочисленными гостями и с трудом разместив, наконец, монументальные ноги под столом, дед Боб глаголил:

– Ты пойми одну истину, дочка. Мы народ гуманный и мирный. Да, мы захватываем корабли. Мы зарабатываем себе этим на хлеб. Но мы ведь никогда никого не убивали. У нас табу на убийство человека, тем более белого. Наши ребята делились с пленными своей едой и питьём. Никто ведь не умер от голода и жажды! Я лично одному русскому капитану даже подарил кинжал из золота, слоновую кость и поделился с ним частью денег, которую получил от япошек за выкуп их судна. А что белые? Они стали нас убивать! За что?! Мы ведь как можем, так и зарабатываем. Когда-то нас предали и русские, и американцы, а теперь – так: у вас есть лишнее? Так дайте же и нам! Человек человеку обязан помочь! Разве с вас убудет поделиться лишним с нищим?! Вот и дайте! А кто же нам даст?!

Дед Боб выразительно растопырил огромные лапы, показывая, что, мол, «некому дать-то»…

– Когда-то мы строили коммунизм. Мы и были коммунистами – у нас тогда всего было поровну – хлеб, вода, мясо. У нас было много скота и хлебных деревьев. Когда пришли русские друзья, они построили нам заводы, больницы, школы. И сказали – вы не так строите коммунизм. Нужно работать на заводах и учиться в школах. И мы пошли на заводы. От сих до сих. Но! – дед Боб, как бы призывая к вниманию самого Аллаха, поднял указательный палец. – Это не в природе африканца. Мы не можем «от сих – до сих». У нас жарко. Мы можем работать, когда можем. Мы люди вольные и нам никак нельзя «от сих до сих». Раньше мы жили по солнышку. А теперь по часам. Но именно часы убивают свободу. Они её убивают, как ваши убивают антилоп! Без разбору. Просто убивают – и всё! Это многим не понравилось, и кто-то захотел всё изменить, чтоб было по-старому. А по-старому уже не получилось. Началась зависть – все захотели жить во дворцах, а дворцов на всех не хватило. И коммунизм дал течь. – Он грустно посмотрел на меня. – Я ещё долго оставался коммунистом. Я и сейчас, можно сказать, в душе коммунист. Но жизнь на шарике повернула в другую колею и ничего уже не изменить…

Дед Боб опустил свою бритую голову на ручищи и замер. Я с сочувствием смотрела на него. Мне тоже было жаль того времени, о котором я всегда слушала от родителей с удовольствием: квартиры, считай, не запирались, потому что замки были самые примитивные. Их можно было в случае необходимости, если, например, терялся ключ, открыть дамской шпилькой. Времени, когда у всех была работа, когда все могли бесплатно получать образование, когда давались бесплатные бюллетени, делались высокопрофессиональные бесплатные операции и оплачивался декретный отпуск – мама говорила, что она и сама этим пользовалась. Не отправилась после диплома в заштатную музыкальную школу, а пристроились на полставки в городском оперном. Если честно, давать частные уроки было даже выгоднее, чем работать. Потому что шли живые деньги, и можно было, воспитывая меня, неплохо подрабатывать, не покидая дома. Да и цены были не в пример нынешним…

– Нет, – вдруг поднял голову африканец и посмотрел на меня, словно вынырнув из воды. – В пустом сердце – злые духи… Сегодня я уже не хочу жить не так, как живу сейчас. Сейчас мне моя жизнь – нравится.

Мы с Властой его не перебивали…

Мы молча слушали тихую калимбу, сопровождаемую подобием маракасов и морских раковин. Словно заметив установившееся за нашим столом молчание, вдруг дружно запели ксилофоны и маримбы с колокольчиками. Кто-то начал танцевать, хлопая в ладоши и бубны. Дед Боб всё никак не мог отойти от своих мыслей. Но когда возле нашего стола заколыхались шиллинги на юбках танцовщиц, он очнулся.

– А ну-ка, друзья мои, все в сад! – легко подобравшись, вдруг скомандовал как бы вынырнувший из самого себя дед Боб. Я даже удивилась, как запросто он вытащил свои огромные ноги из плена стола. – Я хочу побыть с близкими мне людьми! А вы кушайте и танцуйте. В сад, друзья мои! В сад!

Гости повиновались, прихватывая с собой круглые блюда и кувшины с питьём, хотя официантки тут же поволокли в разместившийся за рестораном пальмовый сад свежие блюда. Дед Боб, промокнув бритую голову белой салфеткой, исчез в туалетной комнате. Всё-таки хоть жара в ресторане была африканская, но пот по его лицу лил, как у обычного европейца. Наверное, сказывалась цивилизованная привычка к кондиционерам. Мы с Властой, переглянувшись, тут же выхватили из сумки телефон и кинулись в укромное место. Медовое вино требовало творческого выхода!

– Джи-и-им. О, Джи-и-и-и-им… – затянула старую песенку Власта. – Послушай меня, Джи-и-и-м-ми. Я так хочу тебя, Джи-и-и-и-м-ми… О, май гот, как я хочу тебя, Джи-и-и-и-м-ми…

Мне показалось, что в этот раз разговор с хазбендом длился куда дольше, чем в прошлый раз.

– Да он же клюёт! – объяснила она мне легкомысленно в ответ на моё замечание. – Я же звоню ему чуть не каждый вечер! Как время есть, так и звоню. Он уже давно не бросает трубку и слушает. А иногда вопросы задаёт.

– Вопросы? – удивилась я. – Какие, например?

– Например, он спросил, когда бы мы могли встретиться!

– Да ты что!

– Точно тебе говорю, он клюёт! Я ему почти каждый вечер названиваю. Правда, как только он начинает наседать, мол, приходи, так я занята. Мол, не сегодня, в другой раз. Я на работе и не могу сейчас.

– Как интересно!

Самым же увлекательным в этом было то, что всё это время Джим звонил мне с заблокированных номеров и умолял вернуться. И интересовался моими условиями.

– Может, лучше не надо. Ещё раскусит… – попробовала я остеречь подругу, но Власта только отмахнулась.

– Не раскусит! Он клюёт! И я его до дурдома доведу, вот увидишь!

16

И тут из динамика грянула арабская музыка, а в проёме, отделявшем наш зал от кухни и туалетов, в шёлковых карминного цвета шароварах, в короткой расшитой жилетке, унизанной звонкими золотыми монетками, появился… дед Боб. С пояса его также спускались звякающие колокольцами гирлянды шиллингов. Он медленно, словно щупая босыми ногами пол, прошёлся перед нами под музыку. Потом остановился, при этом все монеты на его наряде продолжали мелко подрагивать. Всё громче и громче смеялся металл, и вдруг мы поняли, что смех этот вызван поначалу совершенно незаметным движением бёдер африканца. Потом и торс его начал выводить свои круговые соло, и руки, и скоро всё громадное эбеновое тело вибрировало и извивалось, как тело змеи. Казалось, что каждая мышца, каждая рука и плечо движутся сами по себе, и только голова оставалась неподвижной. Она сверкала белками глаз и жила как бы отдельно от всей массы огромного тела, содрогавшегося, словно хвост анаконды, завораживая и призывая. И тогда с десяток красавиц в лёгких прозрачных нарядах, такие же звенящие, но лёгкие, словно синие, зелёные и золотые ящерки кинулись на этот его призыв.

И тканевое панно на стене. И некие древнейшие арфы – луки с несколькими тетивами-стрелами, тонко подрагивавшими на стене. И деревянные скамейки на входе с  брошенными на сиденья расшитыми подушками. И огромные блюда с обжигающим мясом в ворохе трав, которое нужно есть руками – всё было как бы аккомпанементом к  этому удивительному действу, имени которому, наверное, даже не существует в современном языке. Это была древняя уловка – сказать то, что может сказать только природа.

А из сада, будто откликнувшись, понеслась стремительная дробь барабанов. Сначала издалека. И напомнила она поначалу далёкие капли дождя, барабанившие по листьям. Потом дождь припустил сильней, и все услышали топот ног, бегущих по зарослям молодого бамбука. Всё ближе и ближе их  хруст и вот уже, спасаясь от дождя, не только ноги, но и кончики пальцев рук, и костяшки пальцев, и запястья в серебряных кольцах браслетов и сама кровь, гулко пульсируя, мчат по звериным шкурам барабанов. И кажется – миг – и ввинтятся, и взлетят в небо как птицы древние копья. И чуткое эхо, заблудившись среди синих, и красных, зелёных, и, как клюв тукана, оранжевых одежд, так и не проявившись, стремительно угаснет. А новая россыпь, перемешанная с запахами пряностей и золотом серёг, унесёт их в ту далёкую страну, где тёплый океан вылизывает гладыши-голыши тихих пляжей. Где под ритуальные звуки вместе с людьми топчутся ветры и скачут паруса, пляшут деревья и на жаркой земле подпрыгивают хижины, крытые соломой и атласом пальмовых веток. И в этом ядерном реакторе творится новый идеальный мир, мир без забот и горя.

– Мама рассказывала, что свадьбу в Африке тоже так праздновали – у папы ведь отец был вождём племени, – пояснила мне Власта. – Съехались все родственники, сколько их было в том племени, вся африканская родня, плясали целую неделю, до изнеможения. И все были просто счастливы!

– Просто безумно счастливы, – с упоением подтвердил морской волк. Он постукивал в расписные, почти как наши деревянные ложки, крохотные барабаны с деревяшками на нитках. – Ведь много для счастья не надо: хорошо покушать и ударить в барабаны!

…Мы уходили из ресторана далеко за полночь. Улицы были пусты, окна прикрыли свои глаза, а небо было плотно задёрнуто голубиного крыла шторой, сквозь которую звёзды проглядывали лишь кое-где. Когда мы уже сели в «Хаммер», темнокожие юноши в национальных белых нарядах вручили нам огромные блюда с орхидеями и розами. На прощанье.

Я чувствовала себя усталой. Всё-таки танцевать до утра под силу скорее детям природы, чем нам, жителям каменных джунглей.

– Ты говоришь, много для счастья не надо, – полюбопытствовала у отца не так утомившаяся подруга. – А сам с властями не в ладах!

– Почему не в ладах? – показал зубы дед Боб, блаженно откидываясь на сиденье. – Ещё как в ладах. Я им нужен. А они – мне. Не в ладах мы только когда не сговоримся в цене.

– А законы? – попыталась подать голос и я.

Старый пират громко расхохотался и посмотрел на меня с интересом.

– Поверь мне, детка. Когда дело завязано на больших деньгах, закона нет. Есть договорённость.

В ту ночь я впервые опоздала в шелтер – совершенно забыв и об его уставе и о времени. Лимузин доставил меня к бронированной двери почти в два ночи, и ещё полчаса мне пришлось выслушивать нравоучения дежурной. Ею в ту ночь была Салли – статная решительная чемпионка штата по бодибилдингу. Она предупредила: ещё одно опоздание – тем более без предупредительного звонка – и я вылечу из шелтера. На моё место уже куча претенденток. Вылетать мне было никак нельзя – предстояли судебные слушания.

Но, забегая вперёд, скажу – ничего у меня не вышло. Назавтра под шелтером опять стоял лимузин, и счастливая Власта опять вызывала меня: на этот раз – покупать дом. А в лимузине уже ждал риелтор.

17

Макс – совсем молодой человек лет двадцати трёх – был невысок, головоног, коротконог, коренаст, но не без определённого изящества. Работал он совместно со всей своей семьёй – его родители держали банк. Фотографии с рекламой этого банка, как и фотографии самого Максима – элитарного риелтора штата Вашингтон, красовались во всех «Перспективах» – многостраничном рекламном выпуске, который выходил не менее раза в месяц. Выбор пал на Максима в силу его русского происхождения – их семья обосновалась в Кёркланде так давно, что по-русски Максим разговаривал с тяжелейшим маловразумительным акцентом. В принципе, его речь было даже трудно назвать русской: из пяти сказанных им слов три были английскими.

Риелтором он начал работать всего три года назад, но это не мешало парню молниеносно проворачивать самые выгодные и дорогостоящие сделки. По крайней мере, пока другие с большим скрипом показали нам два адреса, бойкий Макс ухитрился свозить по десяти. Принимая во внимание, что Дед Боб приехал всего на неделю, это качество головоногого риелтора нас очень устраивало.

Всё, что показывал Головоног, мне нравилось. И, в общем-то, всё было неплохим. И потому что дома и кондоминиумы, на которых останавливал златоперстый палец дед Боб, размещались в красивых зелёных зонах на набережных, откуда хорошо просматривались парусники, восходы и закаты. И потому, что в некоторых были своеобразные островки природы – деревья располагались прямо внутри помещения, устремляясь кроной вверх, к звёздам, которые заглядывали вечерами сквозь стеклянную крышу. Подножия таких домашних деревьев утопали в самой настоящей земле, и это мне казалось особенно притягательным. На территориях таких кондоминиумов струились настоящие проточные озёра, по которым плавали чёрные и белые лебеди. А вход в комплексы охранялся специальной службой. Если бы я могла себе позволить подобную роскошь, я не думала бы ни минуты! Но разборчивый Дед Боб чего-то хотел ещё. А может, просто желал прикинуть все предложения рынка. Власта загадочно молчала, тая пока собственное желание. Ждала, когда Максим дойдёт до особняков на озере Вашингтон.

Но он почему-то всё ходил по кругу и, когда до отъезда отца уже оставалось три дня, молодая пиратка взяла дело в собственные руки.

– Максим! Неужели у тебя нет ничего прямо возле Билла Гейтса?

Дед Боб тут же метнул взгляд сначала на дочь, потом на риелтора.

– Да! – словно поставил он резолюцию «утверждаю» на документе. – Прямо возле Билла Гейтса!

Максим обалдел, несколько минут смотрел, пытаясь уяснить, не ослышался ли. Ведь особняки на побережье Медины, где жил Билл Гейтс, были по карману даже не миллионерам, а мультимиллионерам. Поразмыслив, парень вкрадчиво поинтересовался, а какая у нас кредитная история. В его опыте уже был довольно-таки занимательный случай с парочкой армян. Они, только приехав в Штаты, тут же захотели жить в огромной высотке в центре Сиэтла. С видом на залив и озеро, с личными бассейном и лифтом. Цена таун-хауса переваливала за миллион.

– Ничего, – успокоили его покупатели. – Мы положим семьдесят тысяч наличными, а остальные возьмем в кредит.

В кредит так в кредит. Оформили сделку, новые хозяева въехали, живут… А когда оказалось, что сумма только процентов составляет десять тысяч в месяц… плюс налог на недвижимость… плюс взносы в ассоциацию домовладельцев… плюс страховка…

В общем, как швед под Полтавой, прогорели бедные армяне…

– Какой такой кредит-шмедит? – вперил Дед Боб маслины глаз в ошеломлённое лицо Головонога. – Я тебе прямо сейчас кэш выложу. Показывай, говорю, возле Билла Гейтса. Желание женщины – закон!

Вконец озадаченный Максим долго бубнил с кем-то по телефону, а потом, краснея и пыхтя, объяснил, что непосредственно возле Гейтса ничего не продаётся. И вообще, все дома в том уголке Медины продаются только между своими. И даже просто посмотреть дом Билла Гейтса снаружи не придётся, потому что на подъездах их завернёт служба безопасности. Но если клиенты хотят жить как можно ближе к этой мировой знаменитости, Максим может показать один дуплекс – дом на два хозяина – ценой в миллион. Дуплекс располагался примерно в трёх милях от вожделенного Властой места, хоть и не на самом пляже, но во втором ряду от пляжа. Все были согласны и риелтор, пометавшись по навигатору, газанул. «Хаммер», с трудом сдерживая нетерпение, рывками мчал следом.

Да, это был всем дуплексам дуплекс! Мне не хватило бы ни слов, ни красок описать его! Широкий холл с мозаичными дубовыми полами и золотыми стенами, с ручками и люстрой из настоящего хрусталя граничил с великолепным кабинетом, обшитым самым настоящим самшитом и деревом, происхождение которого угадать было невозможно. Древесина была так отшлифована, что напоминала тонкий атлас. В каждой из комнат одна стена была под огромный экран, который неустанно являл глазу то глубины океана с его кораллами и стайками разноцветных рыб, то таинственные джунгли с полузаросшими древними храмами, по которым носились обезьяны. Стены были раздвижными и двигались совершенно незаметно для глаза, трансформируясь в любое положение без единого звука. Деревья и фонтаны (некоторые были танцующими!) попадались по ходу, возникая из пустоты коридоров, и сопровождали своё появление тихой музыкой, которую можно было одним щелчком на панели двери заказать на любой вкус. Как, впрочем, и отрывки фильмов, шоу, телепрограмм, которые появлялись на экранах, где бы ты ни был, даже в огромном бассейне. И везде стоял запах леса и дивных цветов.

Но самое примечательное – спальни. Их было две: одна в гавайском стиле, другая – в стиле кантри. Меня сразила первая – та, в которой совершенно необъятных размеров кровать, по-королевски раскинувшись в центре, автоматически разворачивалась по ходу солнца. Утром – с востока на запад, вечером – с запада на восток. И можно было наблюдать как восходы и закаты из любой точки королевского ложа, так и движение звёзд на небосклоне, потому что, кроме совершенно прозрачной крыши, с трёх сторон, спальню окружали панорамные окна. Лишь четвёртая стена предназначалась для дверей, стола и специального лифта, который по заказу хозяев доставлял завтраки, ужины, а при надобности и обеды с нижнего яруса, где находилась кухня.

– Нравится? – коротко поинтересовался папа. Власта, как и мы с Максимом, ошеломлённо молчала, рассматривая с балкона пляж и причал.

– К такому причалу яхту бы неплохо!

– Яхта тоже есть. Два теннисных корта и гараж, – всё ещё не веря своей грандиозной удаче, выдавил из себя Максим.

– Беру, – легла королевская лапа пирата на риелторские листы с описаниями объектов.

Назавтра начался процесс улаживания формальностей. Дед Боб оставил депозит с нужной суммой, включая «чаевые» Максиму, и доверенность на право сделки дочери – ему ведь нужно было уезжать!

Мы с Властой уже чувствовали себя абсолютно счастливыми! И с нами вместе был счастлив старый пират. Развалясь в уютном кресле хилтонского люкса, он курил кальян, заправленный чатом – мудрёной африканской травкой – и, довольно поглядывая на нас, философствовал о том, что в жизни главное – ощущения. Если человека лишить ощущений, он перестанет быть живым. Человек станет сухим как долларовая банкнота.

– А зачем долларовой банкноте все эти города? И яхты? И вообще – всё? Ну, приобрёл, забрал, в сейфы упрятал. И что? Ну, поигрался. А дальше что?

– Тогда выходит, мы мало отличаемся от той же инфузории? Она – плывёт туда, где тепло, – засмеялись мы с Властой.

– Ну да, – согласился дед Боб. – Только ты, детка, учитывай, – вдруг резко повернулся он ко мне всем корпусом. При этом кресло под ним даже не провисло как обычно. – Нас ведь всех одна – единая матушка Природа создала. И создала всех одинаково. У всех у нас пища входит в рот, а выходит из задницы. Где в природе лукавство? Нет в природе лукавства. Тигр гонит антилопу, когда хочет жрать. Это раз в неделю. А бывает и в десять дней. Совсем не трижды в день, как люди. И врать тигр не будет. Хочет жрать – идёт охотиться. И антилопа сразу знает – надо убегать. А ваши люди будут улыбаться, клясться в дружбе и… жрать. Самого близкого сожрут и не подавятся. Куда нам, африканским дикарям! Мы почему пошли за Советами? Поверили во всеобщее братство и равенство. Люди далеко не совсем равны, а мы-то думали создать рай для всех. Чтоб у каждого своя лодка, своя кокосовая пальма и своё хлебное дерево. А бананов у нас и так – завались. А когда разгляделись … Как бы вы, детка, ни относились к власти плохо, она всё равно относится к вам хуже. На то власть. Сила. А значит, всё равно есть недовольные властью. Всё равно зависть. И тот, кто сильнее, отнимет твои изумруды и пустит их на оружие. А потом стравит одних против других. Третий ведь всегда норовит поживиться за счёт и тех и других. И без разницы – Советы или дядюшка Сэм – оба норовят.

– Спасение утопающих – дело рук самих утопающих, – сострила было я, но наткнулась на осуждающий взгляд подруги: «молчи и слушай», – говорил он мне.

– Теперь мир в той фазе, когда одна пчелиная матка улетит из гнезда, а другая останется, – продолжал между тем африканский философ. – Всё идёт по законам природы и ничего тут нам не добавить. Сама видишь, страсти накалились. Уже заинвентаризирован каждый астероид, уже по вселенной шастают, как по морю. Ещё немного, и одни усвистят куда-нибудь на Млечный путь и станут для нас ещё одним аллахом. А другие тут, на земле останутся. С женщинами и детьми. Потому что детей научились без женщин делать. И антилоп, и бананы… Мы уже не нужны. А вы, девочки, если хотите в этом мире чего-то добиться, ищите мужей не просто с деньгами, но с авторитетом, со статусом. Для этого научитесь играть в гольф и кататься на горных лыжах. Летайте только бизнес-классом и ездите только на новых дорогих машинах. Счастья, может, это и не даст, но свободу – непременно.

Он ещё раз потянул ароматный дым чата и выдохнул его круглыми, разной величины колечками.

Наутро он улетел в Африку. Чернокожий обладатель миллионного дуплекса на самом краю Дикого Запада. Как абсолютнейшее наглядное доказательство демократии в этой стране…

Ровно через неделю в Сомали пираты убили пассажиров американской яхты «Квест», среди которых были жители Сиэтла Филлис Макэй и Боб Риггл. Несколько пиратов угодили к американцам в плен в качестве «языков». Что эти «языки» ляпнули – неизвестно. Но ещё через сутки к нам в пять утра ввалились агенты ФБР. На дом был наложен арест. Все входы опечатаны, все замки закодированы. Мои десять трофейных тысяч так и остались лежать внутри каминной полочки. Самих же нас под белы рученьки отвели в весьма серьёзное заведение и не менее серьёзно допрашивали о наших связях с дедом Бобом. Через три часа меня отпустили, Власту же продержали до вечера. Почти в полночь, попросив никуда не выезжать из штата, отпустили и её.

Ничего нам не оставалось, как вернуться восвояси, назад в реальность. А реальность, как всем известно, любит мстить за невнимание к себе…

Из-за недельного отсутствия меня выселили из шелтера. На моём топчане уже обосновалась мать с двумя детьми. Свои вещи я могла забрать у комендантши – но почти все вещи исчезли. Скорее всего, всё разобрали на сувениры жительницы приюта. И так как я потеряла в нём место, общественная адвокатша вероятнее всего больше не могла заниматься моим разводом – я была предоставлена самой себе. С двумя майками через плечо я вернулась к Власте в её однокомнатную квартирку. Она всё время пыталась дозвониться отцу – но вилла в Аденском заливе была глуха и нема. Власта не находила себе места.

Дед Боб вышел на связь только через неделю. По скайпу. Он кратко сообщил, что к делу с американскими заложниками непричастен, но вынужден пока уехать, и что даст о себе знать, когда сможет.

С тех пор мы частенько ходили в «Хабешу.» Лишь  уже знакомые нам официантки, как и абстракции на стенах, вещественно доказывали, что тот день рождения вовсе не был сном…

18

– Мисс Крон, где проживала Ваша подзащитная после того, как была освобождена из-под ареста?

– Миссис Смит сначала жила у подруги, – ответила судье ведьмоликая адвокат, – потом в приюте для женщин – жертв домашней жестокости. Три дня назад она благородно уступила своё место в YWCA женщине с двумя детьми и вернулась к подруге в односпальную квартиру. Одним словом: жить ей негде, на работу устроиться она не может из-за отсутствия иммиграционного статуса и знания английского, машины у неё нет. Мы ходатайствуем о том, чтобы муж предоставил ей в постоянное пользование одну из своих машин, а также оплатил аренду квартиры на годичный срок и обучение английскому языку.

Судья пошуршала бумагами, внимательно прочитала справку о побоях – следах на моей шее – и обратилась к Джиму:

– Мистер Смит, известно ли Вам, что в нашем штате действует закон об общей семейной собственности?

Джим неуверенно кивнул и посмотрел на своего адвоката. Тот энергично затряс толстым подбородком, и Джим кивнул уже уверенно.

– Исходя уже из того, что вы наняли лучшего в нашем штате адвоката, – продолжила судья, – я не понимаю, почему ваша жена – то есть, человек, который имеет равные права на собственность вашей семьи, не имеет ни машины, ни жилья, ни средств к существованию?

Джим опять посмотрел на адвоката.

– Ваша честь, – тут же подхватил тот, – доношу до вашего сведения, что истец обратился в магистратуру с просьбой об аннулировании данного брака, так как со стороны ответчицы брак был заключён с недобросовестной целью, а конкретно, с целью незаконного получения грин-карты, то есть, вида на жительство в США. Кроме того, сторонами был подписан брачный договор, ограничивающий доступ ответчицы к собственности истца. Договор представлен в материалах дела как экспонат А.

Судья мельком взглянула в договор и усмехнулась:

– А не доказывает ли наличие этого договора недобросовестность именно вашего подзащитного?

У адвоката отвисла челюсть, он уставился на судью, как на привидение. И тут я узнала её: это была та же самая судья, которая когда-то смеялась по поводу голодного кастрированного мужа в белых тапочках…

– Я видела условия этого договора, – спокойно продолжала она, – ваш клиент имеет только права и никаких обязанностей перед женой, она же имеет только обязанности и никаких прав. Как вы думаете, может ли человек сознательно подписать договор, нарушающий его собственные права человека?

– Очевидно, это может сделать человек, преследующий совсем иные цели, нежели вступление в добросовестный брак!

– Правильно! Ваш клиент совсем не собирался вступать в добросовестный брак с ответчицей. Он воспользовался тем, что она – иностранка, незнакомая с законами этой страны и – что гораздо важнее – не говорящая на языке этой страны. Мисс Смит, при подписании брачного контракта Вам был предоставлен переводчик?

– Нет!

– Был ли вам предоставлен собственный адвокат, объяснивший вам все пункты договора? Либо вы воспользовались услугами адвоката вашего мужа?

– Мужа!

– Я так и думала. Именем штата Вашингтон, я признаю брачный договор между миссис и мистером Смит недействительным по причине отсутствия у каждой из сторон независимого адвоката и по причине отсутствия у русскоязычной ответчицы русскоязычного переводчика, – судья стукнула молоточком. – Таким образом, вся собственность, приобретённая в браке, признаётся общей семейной собственностью, а половина дохода мужа за время брака – принадлежащей жене. Насколько я понимаю, доход вашего клиента составляет около ста тысяч после налогов, брак длился полгода, таким образом, на долю жены причитается двадцать пять тысяч. К тому же, ему ничего не стоит снять для неё квартиру, если он не желает её присутствия в своём доме.

Джим кинул на адвоката уничижительный взгляд, типа, и за это я тебе отвалил такие деньги – и пронзительно заныл:

– Ваша честь, это несправедливо. Она ненастоящая жена, она лесбиянка! Она любит негритянок! – В зале дружно захохотали – там, в основном, и сидели негритянки, которые тут же с интересом воззрились на меня. Смертельно побледневший адвокат отчаянно пытался прервать яркий спич своего клиента – такого удара по своей высокооплачиваемой репутации он ещё не получал. Но Джим, отталкивая его, не унимался. – Она хитрая лесбиянка, я просил её вернуться ко мне, но она же бестия! Она осталась в шелтере! Кроме того, она провоцировала меня на измену, говоря со мной каждый вечер по телефону голосом другой женщины. Но это её голос записан у меня. Его легко узнать по ужасному русскому акценту! – Он звонко шлёпнул адвоката по руке – тот пытался отобрать диктофон. – Пожалуйста, назначьте экспертизу голоса, ваша честь! Я нарочно уламывал эту даму встретиться. Тогда бы ей не отвертеться. Я требую прослушать запись и сделать заключение в мою пользу. Я чист перед законом!

При этих словах он щёлкнул кнопкой диктофона, и в зал понеслось Властино «О, Джи-и-и-и-м-м-ми… Я так хочу тебя…»

Я похолодела.

– Она делала вид, что это другая женщина и пыталась меня сбить на незаконную связь, а я не поддался. И я чист перед законом как муж! Я во всём законопослушный гражданин своей горячо любимой страны! – закончил он с пафосом.

Судья еле заметно улыбнулась и покачала головой:

– Моё решение остается прежним.

– Я не буду платить ей за жильё и не обязан! – чуть ли не сучил ножками Джим, не слыша нелепости своих высказываний, невзирая на отчаянные попытки своего адвоката остановить его. Он так верещал, что судья пригрозила ему наказанием за неуважительное отношение к суду. Но к ужасу адвоката он всё-таки успел ещё раз выкрикнуть свое «Не буду!»

– Не будете? – усмехнулась судья. – Тогда решим этот вопрос проще. Дом, как я поняла, был приобретён вами до свадьбы и поэтому не подлежит под определение общей собственности. Дом – ваш, мистер Смит, и поэтому платить за него обязаны только вы. И так как ваша супруга два месяца мыкалась по друзьям и по приютам для бездомных, я хочу частично восстановить справедливость и дать ей временные права ещё и на вселение в дом. Но так как у неё действующий защитный ордер против вас, то вы обязаны, предоставив ей доступ к дому, сами покинуть его, чтобы не нарушать вышеназванный ордер. Думаю, вам – с вашим совершенным знанием английского – будет проще подыскать себе квартиру, чем ей. Что же касается магнитофонной записи, она не имеет к слушаемому делу никакого отношения, потому что в ней нет ни угроз для вашей жизни, ни опасности для вашей чести. Итак: ваша супруга вселяется в дом сроком на шесть месяцев, в течение которых вы обязаны предоставить ей в постоянное пользование одну из своих трёх машин и оплатить её обучение языку.

И она снова стукнула молоточком!

Я не поверила своим ушам: судья вернула меня обратно в Джимов дом!

– И всё-таки есть польза от того, что судья – женщина! – провозгласила довольная исходом дела Власта. – Будь мужик – ещё неизвестно, чем бы кончилось. Ты заметила, как она круто вела дело? Как крутила руль закона?

– Да уж, заметила, – наконец отдышавшись, кивнула я. – Захотела бы, показала бы нам твои «Джи-и-и-и-м-ми, я так хочу тебя!» Говорила же – засечёт!

 – Ну, ты – зануда! – Тряхнула пиратка золотыми кудряшками. – Смелость – она что? Она города берёт! Не дрейфь, мать! Теперь я буду учить тебя вождению! Наша взяла – это главное! И плевать нам теперь на твоего Джима!

И она, пританцовывая, направилась к машине.

И уже в машине, включив радио, мы узнали печальную новость: вчера ночью русская жена была убита американским мужем. Ей было двадцать семь, ему – пятьдесят семь. Остались двое детей. Она вернулась к нему после многомесячного пребывания в приюте Такомы. При этих словах я встрепенулась: а не об Ольге ли речь – русалке с проломленным носом?.. Да нет, никак не может быть – Ольга же вот-вот должна была получить государственную квартиру… Назвали имя жертвы – Ольга Браун.

– Теперь ты понимаешь, почему судья так расщедрилась – они-то уже знали об этой трагедии! – воскликнула Власта. – Вот уж точно: не было бы счастья, да несчастье помогло!

…Мы с Властой тихо подошли к недавно бывшему моему, а теперь и настоящему дому. Во дворе было как всегда тихо и, несмотря на солнце, от нависших деревьев сумрачно. Поднявшись по ступеням, я торжественно достала ключ. Но стоило мне повернуть его, в широко распахнутую дверь радостно влетел Сиенна. Он скакал возле нас обеих, тычась влажным носом в наши разгорячённые лица, и взлаивал с таким ликованьем, будто именно ему присудили этот дом, а заодно и курсы человечьего языка!

Законопослушный Джим мрачно отдал нам все остальные ключи, забрав с собой лишь несколько картин и – с помощью индифферентного Эндрю – оба Понтиака. В гараже к моим услугам остался старенький Форд.

19

У других, стоит тронуть кнопку аудиосистемы, начинает орать попса или выводят свои рулады джазовые певицы. А в моей машине звучала Седьмая кантата Дебюсси…

Это ни с чем не сравнимое удовольствие – вести собственную машину и слушать Дебюсси. Скорость стаккато соединялась со скоростью колёс, слегка подскакивающих на головокружительных поворотах. И в этом упоительном полёте  я чувствовала себя как дикий тарпан в горячей степи. Мне в ноздри бил ветер.

Потом наплывало анданте и мы вместе с Дебюсси могли отдаться своим снам наяву. Ведь когда сливаешься с бегущим пространством, нет тебе никакого дела до знаков. Потому что в их рацио нет сна, а значит они где-то по другую сторону твоей реальности. И потому мы идём параллельно, не мешая друг другу.

Что такое человек? По сути, крохотная пылинка среди вселенской пыли. Только его сознание бесконечно и всеобъемлюще, но и оно сливается с вселенским сознанием. Пока я только набираю свою корзину яблок из этого Эдема. У меня уже нет  якоря, который бы мог ограничить мою свободу. И я могу брать яблок столько, сколько захочу. А сколько захочу? Ведь когда мы руководствуемся лишь зовом чувств, боль приходит обязательно. А когда нами руководит опыт, мы теряем  остроту чувств. И так плохо – и этак нехорошо. Где же золотая середина?

Что-то звякнуло. Посмотрела – обручальное колечко выкатилось из сумки и ударилось о ключи. Ключи от моего дома на целых полгода.

Чего же я хочу? Многого. Очень многого.

В динамике полыхал Дебюсси.