ОЛЬГА АНДРЕЕВА

«ПОДСОЛНУХОВ – НЕ МЕНЬШЕ, ЧЕМ КИТАЙЦЕВ…»

ДЕНДРАРИЙ

Из можжевельника браслет –
он укрепит иммунитет,
а лавровишня нервы успокоит,
а чёрный лебедь белых бьёт,
а белочка в ветвях снуёт
у пинии – а может быть, секвойи.

Здесь у деревьев нет имён.
Его я называла – клён,
но он сложней зовётся на латыни.
Что имя? Чтобы рассказать
другому дикарю? Азарт,
не больше, – знаешь, сколько видов пиний?

В раю – нужны ли имена?
Здесь молча всходят семена,
и сквозь ажурный сумрак льётся солнце
на лотосы и лебедей,
на бедных изгнанных людей,
глядящих в божий мир со дна колодца.

Ты здесь не дома. Не мечтай
возделать и удобрить рай,
сесть на пенёк, съесть пирожок с грибами.
Робей, исчезни, внемли. Тут
ни хмель, ни солод не растут,
ни стрелки лука с белыми шарами.

***

Простой и вечный – в генокод записан
закат над морем – где мне удержаться?
Уловлена. На этом мокром пирсе,
на облаках – нечитанных скрижалях –
оно пройдёт, оно уже проходит,
твоё земное, – так не стой, иди же,
волна всё смоет, время перепишет
твой черновик – но чайки нервный хохот,
упругость гальки – цепко держат взгляды,
и годовые кольца свежих срубов
так ждут руки, твои шаги – награда
для волнорезов варварских и грубых.

Увы, мы предсказуемы. Сверяйте
все даты и законы, сны, приметы –
всё сходится. Всё будет повторяться
в веках – и так до будущего лета,
пока опять пронзит – и ток по мозгу,
и станет львом верблюд, а лев – ребёнком¹
с волшебной флейтой, и на голос тонкий
пойдёшь по недостроенному мосту.
___
¹ Из Ницше.

***

Мир наэлектризован. Сотни мыслей
слетелись к непокрытой голове,
искрят, трещат, толкаются на входе –
не тут-то было. Не в моей природе
впускать так много. Ну одну, ну две,

а там – чем дальше в лес, тем больше шишек –
давай ты завтра мне перезвонишь?
На скользких сколах раненого камня
заблудшие овечки Мураками, –
мне сосчитать их надо. Извини.

Я ж капитан дырявой нашей шлюпки –
меня на берег списывать нельзя.
В энергосберегающем режиме
так, не любили, а слегка дружили.
Вперёд. Чем твёрже шаг, тем больше пыли.
оно верней, и ноги не скользят.

Всё хорошо, и я бы попросила
не подставлять мне барского плеча.
Краеугольный камень преткновенья –
период моего полузабвенья.
Теперь я долго буду излучать.

***

Когда зажгутся звёзды хризантем
за каждым покосившимся забором,
и за очками, за чужим зонтом
от холода и ветра не укрыться,
ты закури. Пока летит тотем –
осенний лист, хранящий этот город –
всё хорошо. Оставь же на потом
привычно покосившиеся лица.

Ты болен осенью. Паршивая болезнь,
при осложненьи переходит в зиму –
и всё тогда. За бодренькой рысцой
не спрячешь пустоты своей и страха.
Ты в этот тихий омут зря полез –
Твой долг щелчком растянутой резины
доходит через заднее крыльцо
и с клёна рвёт последнюю рубаху.

Сюда нельзя – моральный кодекс прост.
туда опять нельзя – шизофрения.
молчи и жди, когда калека-мост
залечит позвонки свои больные,
и рассосутся пробки – тромбы вен
Садовой, Портовой, и трель резная
стократно повторится в голове,
как Отче наш, которой ты не знаешь.

***

Вишня – в собственной пене, в стыдливом огне,
в нереальном мерцаньи зелёного с белым,
вся в себе, и поэтому только – во мне,
этот свет, эта боль, этот зов… Это – Белла,
потому что мосты кружевами и сон
над рекою, и время мороженым тает.
Я опомнюсь, спасусь, отвлекусь, опоздаю,
неизбежно ударюсь о землю лицом.

Ежеутренний бег от себя и к себе,
ежедневное рабство почти добровольно,
ежеутренний бес ухмыльнётся в толпе –
то ли клык, то ли пирсинг на нижней губе.
Лепестки осыпаются – разве не больно?

Что-то веточка чертит на голубизне,
словно Сэй Сёнагон в заповедной тетради –
многомерное, хрупкое, вскользь… Это – Надя
смелым лучиком. Утро приходит извне
и кривить не умеет. Покроюсь корой,
но оставлю открытым рубец на востоке.
В инстинктивной попытке согреть свою кровь
бледной ящеркой вытянусь на солнцепёке.

***

Когда проходит время сквозь меня,
ему покорно открываю шлюзы –
не стоит перемычками иллюзий
задраивать отсек живого дня,
и ламинарный лимфоток столетий
не заслонится частоколом дел,
а время растворяется в воде,
качает мёд – наверно, в интернете…

Я покорюсь – и вот простой узор
читается цветной арабской вязью,
двумерный мир взрывается грозой,
дорогой, степью, неба органзой,
причинно-следственной необъяснимый связью.
Такой диалектический скачок –
забыть себя – чтобы собой остаться.

…Подсолнухов – не меньше, чем китайцев,
и все влюблённо смотрят на восток.

Когда пытаюсь время удержать,
используя истерики, торосы,
пороги, слёзы – ни одна скрижаль
не даст ответа на мои вопросы.
Смятенье турбулентного потока
порвёт, как тузик грелку, мой каприз.
Во мне живёт латентный террорист,
и я за это поплачусь жестоко.

Домой! Мой дом древнее Мавзолея.
Жизнь удалась. Хай кволити. Кинг сайз.
Спасибо, время, что меня не лечишь,
не утешаешь меткой в волосах.

И в позе аскетической, неброской –
подсолнухи в гимнастике тайдзи.
Мне ничего плохого не грозит
с такой самодостаточной причёской.

***

             Тот, кто идёт не в ногу, слышит другой барабан.
                             Кен Кизи. «Над кукушкиным гнездом»

То ли землю знобит под промокшей одеждой,
то ли сводит оскомой сейсмической скулы,
то ли бьют в барабан африканские боги
для того, кто не в ногу идёт по дороге.
Ни мольбы, ни угрозы его не удержат.
Он один. Он молчит. Он смеётся и курит.

Ночь темна, только лозы дорог разметались
волосами богини на смятой постели
континента. В плену своей сладкой неволи,
что-то зная – идёт, и не чувствует боли,
презирает свой страх, раскаянье, усталость –
лишь бы бил барабан вдалеке, еле-еле.

За плечом его – ангел, под рёбрами – бесы.
Он лишается голоса, родины, веры
за глухой и размеренный ритм далёкий,
за великое право идти по дороге.
В этой жажде земной, этой каре небесной
Кто способен простить, кто сумеет измерить?

Лишь бы бил барабан…

ТРЕВОГА

Город горит или солнце заходит?
Розовый, розовый свет неприкрытый.
Суд ли вершится? Рыдают ракиты.
Городу больно на стыке ветров.
Город, где нет ни одной колокольни,
Полнится звуками колоколов.

Просто ли, просто ли – поздняя осень?
Грозди рябины ли, капельки крови?
Колокол бил, выколачивал «поздно»,
Холод бетонный волну разбивал,
Колокол бил, безнадёжно влюблённый,
Имени, имени не называл.

Словно на восемь веков запоздалая,
Я – Ярославна, вовек безутешная.
Боль во мне древняя, боль во мне прежняя,
Волосы отданы воле ветров.
Город холодный, чужой и свободный
Полнится звуками колоколов.