АЛЕКСЕЙ ОСТУДИН

«НЕ СЛЫШИШЬ МЕНЯ ИЛИ МЕДЛИШЬ…»

ДОЛГИЕ ПРОВОДЫ

Не говори, что время позднее,
вот верный признак потепленья –
снег, свежевыпавший из поезда,
мои разбитые колени.

К чему влюблённым мудрость ворона?
Важней ушные перепонки.
Тебе за пазуху даровано
спокойствие души ребёнка:

там сохнет лук в чулке за печкой.
дверь открывается со скрипом,
печалится, что зябнут плечи,
сверчок, владеющий санскритом.

А твой герой не вяжет лыка
в разгар свечи и ночи жалок…
В углу шотландская волынка
стоит снопом из лыжных палок.

Он из фольги приклеил фиксу,
обиженную скорчил рожу…
Что из того, что счастье близко,
когда сейчас – мороз по коже!

ФРУСТАЦИЯ

Гам детей за окном, надоели скворцовые гаммы.
Резко вскочишь с кровати – поднимется шум в голове:
занавеску знобит, будто ветер болтает ногами
и съезжает со стула и хнычет в капризной траве.
Не начавшись, кино погрязает в соплях и римейке:
поцелуй Бекки Тетчер, забор, вислоусый Марк Твен…
Вот и Мекка твоя – переставлены в сквере скамейки,
и чернее Каабы в картонном стакане портвейн.
Развязался язык, превращая в процессе молебна
нимбы в ямбы и наоборот – вот и вся правота,
только – страсть удержать на весу беспилотное небо,
что боится порезаться, падая на провода.
Кто такую тебя распряжёт и в любви не откажет?
Можно ручку свернуть, но кабинка уже занята.
Как песчинка в глазу, ты становишься частью пейзажа,
распадаясь легко на ионы во чреве кита.
Желтизной перевит, надвигается воздух сезонный –
нараспашку идёшь, напрягая от удали пресс!
Улетишь ли в Москву… А в ночном самолёте все – Зорро,
и на месте луны кнопка вызова для стюардесс…

ПРЕДЧУВСТВИЕ

Рисуй помадой гаснущей свечи
на зеркале моём узоры Шнитке,
когда луна болтается в ночи,
как пуговица на последней нитке.
Включи электрочайник сгоряча,
быть будто вместе выдумать пора нам –
так алкоголик в поисках ключа,
теряя память, шарит по карманам.
Мне хорошо сегодня, как вдвоём:
ни засухи, ни грозовых агоний.
Погашен, но пока не растворён
ноябрь горелой спичкой в самогоне.
Шатаются влюблённые взасос –
кто им успеет подостлать соломки?
А я опять, предчувствуя мороз –
не высыпаюсь солью из солонки!

ДВА БИЛЕТА НА ДНЕВНОЙ СЕАНС

Мы у пивных палаток били тару,
винтами лодок путались в сетях!
Как раненый боец на санитарах,
висел в зените коршун на локтях.
Былая нежить вынырнет нахально,
и снова опускается в кессон…
Сухой овраг, как кашель – бронхиальный,
и дым костра – поваренный, как соль…
Враги успели скурвиться и спеться…
Вдруг бывший клуб обрёл иконостас,
где колокол забит до полусмерти,
и бабье лето на дневной сеанс!

ТАКАЯ МУЗЫКА

Свален у забора птичий щебень,
прямо в лужу годовых колец.
В городской окраине ущербной
застоялся дождь, как холодец.
Жизнь не вызывает аппетита
хоть ползёт из новой скорлупы
по асфальту, набрана петитом,
как на пачке гречневой крупы.
Выгребаем, в будущее вперясь,
так лососи трутся борт о борт –
кажется, торопятся на нерест,
по идее – прутся на аборт.
Снова всё весомо, зримо, грубо:
Из кармана вытянув кастет,
композитор дал роялю в зубы,
вот и льётся музыка в ответ.

РАННЕЕ УТРО

                              А. Сахибзадинову

Опять фехтую спиннингом без толку…
Бензиновым передником шурша,
прижав к груди, укачивает Волга
дежурный бакен, будто малыша.
Пока ещё ни холодно, ни жарко –
такую тишь на память засуши…
На тонких лапках бегает байдарка
и хитрой мордой лезет в камыши!
Простреленный утиным криком воздух
хватает ртом солёную росу.
Уже рассвет порезался о звёзды
и копит кровь в ладонях на весу!

КЛАДБИЩЕ МЕТАФОР

Кенарем распеться не успею –
опера повесилась на гласных…
Кто бы помнил, что стряслось с Помпеей,
если бы у Плиния не астма!
Видишь, в закромах духовной пищи,
уцелел один словарь толковый,
потому что, где светлее, ищем
между строк, а днём – согнём в подкову.
Научившись воровать и красться,
сыт одним, что вечности потрафил,
с бодуна, плеснул в четыре краски
скан воды на кладбище метафор!
Потому что сердце, как бутылка,
бьётся, а стакан души залапан.
Велика печаль скрести в затылке,
где и так полно уже царапин…

ПЕРЕХОДНЫЙ ВОЗРАСТ

Воды оловянной хлебнёшь из пилотки,
хрустящую лужу ударишь винтом.
Весной примеряешься к каждой красотке –
не то? Оставляешь её на потом…

Хохочется Вере и надобно Наде –
на лавочке в сквере ладонь козырьком.
С шампанским бокал на включённом айпаде –
рентгеновский снимок его пузырьков.

Прикуришь свистульку, съешь ягодку с торта –
порезы души заживут без забот:
жужжит, отжимаясь с прихлопом, моторка –
на гребне волны, что втянула живот.

Спасение от соловьиного сленга
не светит горящим в саду, а пока
ползёт вертолётная лесенка с неба,
как липкая ниточка из паука:

заденешь – проснёшься во времени оном,
чужим языком за щекой мармелад.
Посветишь в потёмках души телефоном:
не то, на потом, и полезешь назад.

А запах такой, будто свечка погасла,
на шее болтается вырванный зуб,
в воде пионерские кубики масла,
печенье «Весна» и какао в тазу.

ВОПЛЬ

Снова номер неправильно набран.
Цифровыми измученный гостами,
я соврался, веду себя нагло –
сочини меня заново, Господи!
Понимаю, не Гайдн или Мендель,
что-то вроде на уровне Листа бы…
Ты не слышишь меня или медлишь –
или вновь быть боишься освистанным?!

ЛИПКИ

Куст сирени примеряет позы, что сулят спасенье от жары.
Рвут клеёнку воздуха стрекозы, в шапках-невидимках – комары.
Утопают в солнечных опилках облаков берёзовых дрова.
Юные поэты дружат в Липках и токуют, как тетерева.

Дания из города Казани – резкая, как ивовая плеть,
водит воспалёнными глазами, чтобы мир в стихах запечатлеть.
Никому особо не мешая, разберёмся ночью с Даниёй
в том, что есть поэзия большая, сколько слёз и боли до неё.

Да, не мне теперь, слегка за тридцать, стаи разводить летящих муз.
Пусть на шее света не боится след любви, похожий на укус!
Потянусь к последней сигарете, утопая в неге и броне…
Мир несправедлив, и на рассвете девушка забудет обо мне.