ВИТАЛИЙ МОЛЧАНОВ

ДЫХАНИЕ ТРОПИЧЕСКОГО ЗВЕРЯ

ДОКТОР ЙОЗЕФ

– Доктор Йозеф, залейте, пожалуйста, солнце.
Солнце чёрное, злое в глазах моих бьётся,
Спрыгнув с кончика Вашей блестящей иглы.
Вы сказали: «Укол – и ты станешь арийцем,
Называть тебя будут по-новому – Фрицем,
Ты уедешь отсюда, из лагерной мглы,
В чудный город, как в сказку, где небо в алмазах,
И детишки упитанны, голубоглазы –
В мир, где море и люди не знают войны».
В правом… В левом… – Поймайте страданье пинцетом,
За буйки его, прочь. Этот город – не гетто?
В этом городе – мама? Мы встретимся с ней?
«Пляж» бетонный: бордюры, решётки, бараки.
В детской мёртвой ладошке – обрывок бумаги,
Фантик, – Менгеле1 добрый, он дал шоколад.
«Морфология рас». Жертва новой науки
Будет брошена в печь.

– Фройлен, вымойте руки,
Картотеку сюда – мне в Берлин на доклад!
За окошком фонарь захлебнулся в тумане.
Тени, тени застыли, как йоги в нирване –
С именами листок: кто ещё, кто уже…
Доктор Йозеф сбежит от петли – затаится,
Но утонет по пьяни в бразильской водице.
Вечно пить слёзы жертв непрощённой душе.
_____
1 По собственному почину Йозеф Менгеле, в юности увлекшийся расовой теорией, проводил опыты с цветом глаз. Ему зачем-то понадобилось на практике доказать, что карие глаза ни при каких обстоятельствах не могут стать голубыми глазами «истинного арийца». Сотням узникам он делал инъекции голубого красителя – крайне болезненные и часто приводящие к летальному исходу.

***

Город зевнул, потянулся устало,
Лёг и заснул глубоко.
Губы часов из резного металла
Времени пьют молоко.
Звонко считают глотки поминутно,
После – растянутся в ряд
И улыбнутся, предчувствуя, – утро
Снова плеснёт в циферблат.
Каркнет ворона, и месяца рожки
Спрячутся в звёздном стогу.
Город разбудят довольные кошки,
Спев про любовь на бегу.

ЧУЖИЕ МЫСЛИ
/по Г. Г. Маркесу/

На зыбкой почве памяти моей бушует сельва –
пламя древомыслей потомка неизвестных мне людей,
чьи обезьяны – злобные, как гризли, гоняют попугаев
прочь с ветвей, клекочущих о птичьей глупой жизни,
коверкая испанские слова акцентом
старожилов-гуахиро. Вновь сыграна звенящая глава…
Из броненосца сделанная лира молчит – колышет
кроны ветерок… «Ищи Макондо…» – шёпот между
строк, дыхание тропического зверя: «Бери копье, мачете,
Cтолп Империй, – иди, ты многорук и многоног, cто лет
рубить дорогу к океану, теряя годы в чащах цвета лжи,
чтоб в дуло посмотреть, как игуана, бесстрастно –
без надежды и души».
На зыбкой почве памяти моей бушует сельва – жгут
чужие мысли, сажает лес писатель Габриэль, сплетаются
побеги, еле вызрев, пускают корни яростно и зло –
до боли мозговой, до глаукомы… A кажется, что бабочки
крыло касается сознанья невесомо.

ДУДУК

Скупо плакала осень в неполный бокал,
Прижимая к глазам тучи скорбный сатин.
«Закрываю кафе… Я за лето устал, –
Мне сказал подошедший старик-армянин.
И ещё он промолвил: «Послушай дудук,
Как страдают по близким, не в силах вернуть».
Скупо плакала осень – не громко, не вслух,
А мотив проникал острым лезвием в грудь.
Сотрясались от плача руины души,
Так срывается с круч родниковый поток,
Превращается в сель, собирая гроши
Капель слёз дождевых в миллионный оброк.
Скупо плакала осень… Шипела листва,
Словно змеи проснулись от быстрых шагов:
«Не догонишь – ушла, круче нет волшебства,
Чем испить пресный яд предстоящих снегов».
Встать бы, стол отшвырнуть онемевшей рукой,
Смыт с которой загар злым дождём добела,
Побежать и вернуть… Змей шипящий конвой
Проводил и улёгся опять у столба.

– До свиданья, вернее, до лета, старик.
Вот тебе, дорогой, за вино и дудук.
…Скупо плакала осень – не в голос, не в крик,
Как мужчина, с любовью простившийся вдруг.

КОФЕ

Чёрный-пречёрный, и кровь горяча –
знаешь, я кофе,

Сорван, отборный, рукой палача,
смолот в Европе.

В чашке печаль свою паром укрыл –
облаком тайны,

Маниакально глаза ты скосил,
словно я крайний…

Выпей текилы, смолистую жуть
рома el negro

Лей изобильно в широкую грудь –
пеклом на пекло.

Пепел сигарный на столик упал…
в злобе ли, в плаче?..

Гринго вульгарный, пузатый нахал,
спит у мучачи.

Мажет слюнями податливый рот,
комкает тело,

Платит хрустами. A ты, идиот
осоловелый,

Слушаешь кофе, где сахар шипит
злобные враки:

– Смолот в Европе, не мешан, не пит…
Хочется драки.

Плоти толчёной кипящий настой –
кофе отведай.

Сталью калёной грозит выкидной,
сбудутся беды:

Гринго дрожащий, мучача в слезах –
тонкие вены.

Вытрешь хрустящей купюрой тесак –
платой измены.

Кровь заструится, подпев, cгоряча,
мне acapella.

Чёрный-пречёрный, рукой палача
сорван Отелло.

ВОРОНЁНОК

Он просто выпал ночью из гнезда,
Комочком перьев раздирая ветки.
Лиловая небесная мездра
Дождём сочилась, сукровицей редкой,
Прилипнув гематомой облаков
К ладошке остывающей вокзала.
А рядом, потревожив светляков,
Упавшего трава к груди прижала.
Сначала было страшно и темно:
Кричала мать, отец шумел крылами,
Пока, привычно вывернув руно,
Не прикоснулось утро рукавами,
Вернув тепло, спокойствие и свет.
Червяк исчез проворно в жёлтом клюве.
Семейный мигом порешил совет
Кормить поочерёдно, в карауле
Стоять, храня от алчущих клыков
И хищных лап, свою беднягу-детку.
Малышки с прилегающих дворов
Птенцу несли кто муху, кто конфетку.
Смеялся тихо городской вокзал,
От бликов щуря вычурные окна.
А день в одёждах солнечных дрожал
Над парком, развалившимся дремотно.
Когда комками ваты облака
Прижались к ранам алого востока,
Безжалостно тяжёлая нога
Птенца в крыло ударила жестоко,
И на глазах у стихшей мелюзги
Вторично поднялась, в траву втоптала…

…Стихали долго пьяные шаги.
Гудок электро-слёзно ныл с вокзала,
Вороны, страшно каркая на смерть,
С гнезда срывали прутики пелёнок.
Сердца детей заставил отвердеть
Комочек перьев – горе-воронёнок.

***

на белом листочке
обычном прохладном и тонком
из тысячи первом
расставшимся с братьями в стопке
ни слова ни буквы ни знака ни точки
таинственность чуда
мелькают волшебные ручки
рождаются горные цепи
и снежная кромка
украсит упёртые в небо вершины
усилится эхом
безмолвие песни орлиной
стозвучным раскатистым смехом
падёт с высоты камнепадом
распорет суровые тучи
рассыплется градом
дождями умоются кручи
и солнце взойдёт несравненно
прекрасней и лучше
чем тысячи солнц в дни другие
сижу на скамейке
а ты босиком поливаешь
цветы золотые
из старенькой лейки
забытыми снами
в прозрачном и белом
листочек орёл оригами
твоим пахнет телом
и чуть облаками

КОНЧИЛОСЬ ЛЕТО

Волны, разбитые в брызги, силу попросят у ветра.
Впадины скальные – миски, очередь в полкилометра
Из валунов – просят ила щедро добавить в похлёбку.
Выжало тучу светило в жгучую пляжную глотку.
Ёжится тонкая кожа в мокром плаще из загара.
Август, случайный прохожий в цепких объятьях вокзала,
Топает к поезду быстро, машет, прощаясь, букетом,
Где все бутоны – как числа, в каждом – застывшее лето.
Пахнешь разлукой и морем, чудо в солёных песчинках.
Чайки с природой не спорят – тучи разносят на спинках.
У сентября сигарета палой набита листвою,
Даст прикурить ему лето нашей любовью с тобою.
В бред разбиваются волны, в дым превращаются страсти…
Фото в застенках альбома станут гербарием счастья.