ВЕРА ЗУБАРЕВА

ОБЕРНИСЬ!

***

Постояли, оплакали. Всё, как в прозе.
Помянули кого-то, кем он и не был.
Кто-то горстку стихов на прощанье бросил,
И смешалось с землёю,
Что было небом.
Разъезжались,
Немного мучались смыслом
По дороге в своё продолжение, там где
Остывали уже электронные письма,
Дожидалась жизнь на одной из стадий.
Жил да был да ушёл, не прощаясь, как бросил.
Нараспашку судьба.
Осень вымела праздник,
Бусы ягод рвала, расплетала косы,
Чтоб закончить вьюгою сказку сказок.
Растворялось пространство, но вечер медлил,
Дописать хотел ещё что-то вроде
Колокольного солнца с отливом медным,
И по глади морской – куполов полноводье.
Росчерк света завис, где души не стало,
И сиял до потёмок струной одинокой.
И вздохнул кто-то: «Ангел отбился от стаи».
Город в ночь погружался подводной лодкой.

***

Он сказал: «Обернись!»
Поле жизни – как поле стрельбищ.
Впереди лишь надгробья от тех, кто сумел его перейти.
Он сказал: «Обернись! А иначе – окаменеешь.
Если в будущность хочешь – обернись!». И во всём бытии
Только он говорил, только ты лишь стоял и слушал.
Настороженно время взвело курок.
И зрачок у пространства был болезненно сужен.
Путь един за пределами трёх дорог.
Посему – нет распутья у смерти, а есть бездорожье.
Посему – есть распутья у жизни и выбор дорог.
Он сказал: «Обернись!»
«Обернись!» он сказал, и продолжил…
Но об этом писалось уже не раз между строк.
И тогда ты поверил, хотя не читал междустрочий,
И я видела как
Вдруг обмякли мышцы спины,
И я знала, что это – наступление ночи,
Что отобрано поле навек,
Но подарены – сны.

***

                           Елене Скульской

Рябь чернил, испещрённая гладь –
Берег детства,
И дремучею чащей тетрадь
Манит в бегство –
К штопке дома, в замедленный сон,
В двоемирье.
Две египетских бабки объём
Растворили
В предвечернем луче косом.
Связи крепнут,
Возвращаясь волшебным кольцом
В жизни реку.
Доски к ванной прилажены. Спать.
Краткость вздоха.
День – отрывок и повести часть.
Сон – эпоха.
Дремлют рыбы с открытым ртом.
Бродит строчка.
И отец шелестит за окном:
– Лиля, дочка…

***

Мама ходит по кромке земли и неба.
Там гроза собирается, тучи лежат тюфяками.
Люди спят на них. Лица бабки её и деда –
Словно вмятины в тёмной небесной ткани.
Смотрит, смотрит на них. То ли ждёт, что проснутся, то ли
Заглянуть норовит им под веки, где бродят ветра.
Мама ходит по кромке древнего поля
Там, где небо с землёю сомкнулись, как завтра с вчера.
Я стою на другом конце жизни её, наблюдаю,
Как когда-то она наблюдала за мной из окна.
– Не ходи, – говорю ей тихо, – по краю.
(«Не ложись на краю», – когда-то пела она.)
Беспощадное поле растёт между мною и ею,
Превращается в море, и брезжит за ним океан.
Я ладони сложила в молитве о ней колыбелью
И качаю в них время, чтоб тише неслось по волнам.

ПРИШЕЛЕЦ

Опять ты здесь. Опять мой добрый сон
Пойдёт по руслу не моих фантазий.
Опять он будет полон безобразий
И возмутителен изменчивостью форм.
Прошу тебя, оставь меня, оставь!
Мой сон – творец бывалых впечатлений.
Равно как сны всех бывших поколений,
Он – отголосок яви, но не явь.

…Иду к полузабытому окну.
Колодец-дворик, как и в детстве, узок.
В нём призрачное эхо лунных музык
Способно вдохновить меня одну.

Старинный двор, ты скопище дождей,
Вселенная размытых отражений,
Обманчивый, угрюмый мир брожений
Изменчиво-незыблемых идей.
Любимый двор, сторонник вечеров,
Ты верен лишь вечернему укладу,
Где ветхость крыш твой составляет кров,
Как сырость – вечную твою прохладу.
Здесь вечно всё: коляска у двери,
Старушка на скамейке у порога,
Её молитва на день раза три,
Вязание и ожиданье Бога.

Ах, двор мой, двор!
Ты снишься мне не раз,
И в сне моём себе ты уподоблен.
Но нынче – сон с безумием помолвлен,
Но нынче – в сон вклинился чуждый глаз.
Он вывернет мгновенно наизнанку
Все образы, пришедшие ко мне.
И появленье это спозаранку
Предначертали в заревом огне
Тревожные багряные прологи.
Вздувались неба летнего ожоги
И облаками проносились в дне.
День полыхал июльским наважденьем,
Потрескивали остро провода,
И ветер с неприкрытым вожделеньем
Засматривался в сумерки, туда,
Где я для встречи подобью подушку,
Дабы увидеть незабвенный двор,
Коляску, одинокую старушку,
Пришедшую в бессменный свой дозор...
И я могла, могла предугадать,
Не впавши в морок полдня-погорельца,
Что ветер – вестник, отраженье, тать,
Забава вслед идущего Пришельца!

…Мой чёрный двор безмолвен и убог.
Он отражения не-сущих мечет.
В нём равнозначны двери и порог.
Молчит дитя, рождённое под вечер.
Неслышною молитвой сведены
Натруженные челюсти старухи,
И ангелы, которые должны
Её услышать, – далеки и глухи.

Окочененье вечера. Пора
Зажечь созвездий мутные лампады,
Что заготовлены ещё с утра
Чертовской проницательностью взгляда.
И там, где отражение моё
Навстречу мне вечерний взгляд сулило,
Старуха руки мертвенно сложила,
И спит ребёнок справа от неё.
И различаю я свои черты
В чертах младенца и старухи, влитой
В скамью. И у порога – у черты –
Готовы к погребению, омыты
Дворовой сыростью мои мечты.
Былые дни теперь – надгробья плиты.

Что написать, ну что же написать!..
Скорей, пока с душой нерасторжима,
Пока загадка мной неразрешима,
А значит – можно кое-что сказать!..
Но что же, что? Старуха и ребёнок.
Порог и двери. Явь и сон во сне.
Неодолимый чёткий ход потёмок –
Как стрелок ход, направленный ко мне.

Кем я была? Сначала – этим тельцем,
Немогущим открыть заслон дверей.
Затем – желающей переступить скорей
Порог. Но между, помнится, с Пришельцем
Мне доводилось по свету кружить
И на бумаге ночью ворожить,
И мнить не подмастерьем, но умельцем
Себя… Но как проверить, как дожить
До истины единственной, до знанья
Зачем жила, кружила для чего,
И агнца невинного закланье
Коль было впрямь, то агнца – чьего,
Чьих стад? Пришельца?
Кто пастух? Не ветер?
Кто очевидец? Не сожжённый ль день?
А нож – не месяц, сгорбившийся в дельте
Ночи?.. Но вряд ли эта дребедень
Надгробными могла бы стать стихами.
Прощаюсь с агнцами, их пастухами.
Смотрю в колодец скорбного двора –
Старуха безымянностью мудра
И сложенными в благости руками.
Младенец снами путаными мудр,
И предстоит ему немало утр,
Пока забудется он яви снами.

Пришелец спутывает мыслей ход.
Он очерёдность знает и черёд.
И он не посягнёт на день грядущий,
Как на ушедший день не посягнёт.
Его владенье – настоящий миг.
Моё владенье – прошлое, и только.
Мы в этом с ним не сходимся нисколько
С тех пор, как этот мир со мной возник.
Весь этот мир, в котором добрый двор
Предметом стал полночных размышлений.
Пришелец – гость. Я – узник посещений.
И вряд ли мне его оспорить вздор.