ВИКТОРИЯ КОЛТУНОВА

КОГОТЬ И РОЗА
рассказ

Солнце заливало город, на ветвях акаций выясняли отношения воробьи, одесские коты занимали свои законные места на крышах автомобилей, чтобы оттуда, сверху, вальяжно обозревать потоки горожан, двигавшихся во всех направлениях.

Было утро субботы, дня отдыха и сладкого предвкушения завтрашнего воскресенья. Елена решила сходить на Староконку, блошиный рынок, раскинувшийся вокруг официального Староконного рынка. Там, на расстеленных на асфальте клеёнках и самодельных фанерных столиках, продавцы раскладывали ненужное им дома имущество или, наоборот, антикварные вещи в надежде поправить своё текущее финансовое положение. Покупатели прохаживались – кто в надежде отыскать в куче барахла что-то необыкновенное и редкое, кто просто подышать воздухом Одессы, показать новый наряд и повстречать знакомых, таких же любителей этого вида субботнего отдыха, потому что почти все здесь друг друга знали, и продавцы, и покупатели.

Елена надела жемчужно-серое платье с розовым поясом первый раз после покупки, она ещё не надевала его. Полюбовалась на себя в зеркало в прихожей, взяла сумку и вышла на улицу.

Она проехала пятнадцатым трамваем несколько остановок до улицы Серова и окунулась в атмосферу торгового азарта, поисков той самой, единственной вещи, которой не хватает в коллекции, споров об исключительном качестве и неповторимости данного товара с применением исконно одесских выражений – в обычную тёплую и пряную атмосферу летней Староконки.

Обошла по периметру весь рынок, и собиралась уже ступить с тротуара на проезжую часть дороги, ведущей к трамваю, когда на старой скатерти, расстеленной под деревом, нечто необычное привлекло её внимание.

Это был коготь. Или клык. Что-то такое, металлическое, длиной сантиметров семь, шириной сантиметров пять, не совсем правильной для когтя или клыка формы, с двумя рожками наверху.

«Стилизованный медвежий коготь?» – подумала Елена. Явно вышедшее из рук мастера произведение. Коготь был покрыт въевшейся пылью, но когда Елена оттёрла её, на чистом месте блеснул яркий сполох отразившегося солнца.

– Сколько вы хотите за это, бабушка? – спросила Елена.

– Ну, гривночек пять, я думаю, не меньше – подняла на неё выцветшие глаза старуха.

Елена снова потёрла коготь, повертела его в руках. Наверху – отверстие между рожками, в него можно продеть цепочку и носить на шее. Не слишком ли брутально такое украшение для женщины? Елена хотела было положить коготь на место, но он чем-то притягивал её, от него исходила сила и власть.

Она ещё потёрла коготь влажной бумажной салфеткой, выбросила салфетку на землю, коготь заблестел серым строгим блеском.

– А ведь это похоже на серебро, бабушка, – сказала Елена, – я беру это у вас.

Она положила на подстилку банкноту в 100 гривен.

Дома Елена промыла коготь под краном холодной водой, натёрла бархоткой, продела в отверстие цепочку и застегнула её сзади на затылке. Коготь улёгся ровно в выемку между её тонкими ключицами, туда, где сквозь нежную, слегка загорелую кожу просвечивала розовая пульсирующая жилочка. По цвету её жемчужное платье и коготь очень сочетались друг с другом.

«Как красиво, – подумала Елена, – какая удачная покупка!».

Она уложила Коготь в шкатулку. Шкатулка была лакированная, тёмно-коричневая из прессованного папье-маше, строгого вида снаружи, но внутри обитая торжественным красным бархатом. Там уже лежало одно из самых любимых украшений Елены – серебряная Роза, огромная, величиной в ладонь, со сложно закрученными лепестками, символ женственности и любовного счастья. Так назвал её продавец – турок в художественном салоне Стамбула на улице Лалели. Елена не могла не согласиться с ним – закрученные внутрь лепестки напоминали то ли рисунок Галактики, то ли женское лоно, но настолько завуалировано и деликатно, что ничего неприличного в этой подвеске усмотреть было нельзя. Скорее космический масштаб женского начала, прародителя всего живого.

Рядом на красном бархате Роза и Коготь смотрелись парно. «Словно Инь и Янь» – подумала Елена. От Когтя веяло стальной мощью и надменностью, его серый блеск завораживал и тянул к себе. Роза, напротив, приковывала взор изяществом линий, мягкостью изгибов, переливающихся тёплым блеском лепестков.

Коготь и Роза.

Инь и Ян…

Лосёнок устал. Он давно уже ждал маму, а она всё не возвращалась. Несмотря на свой маленький возраст, он инстинктивно понимал, почему мама вдруг бросилась бежать в сторону от него и скрылась за деревьями. Непонятно было, что могло привести в ярость эту медведицу, но то, что мать бросилась уводить медведицу в сторону от него, лосёнок сообразил. Вот только почему она так долго не возвращается? Хотелось пить. Еды в лесу полно, но где водоём, лосёнок без матери не знал, и боялся уйти с места. Она вернётся, а его нет. В конце концов, он всё-таки побрёл куда глаза глядят, потому что пить хотелось всё больше и больше.

Они уже бродили с матерью по этим местам, и лосёнок знал, что где-то недалеко должна быть маленькая речка. Он осторожно перешагивал через кучи валежника, время от времени поднимая голову кверху, втягивая носом воздух. Обоняние должно было подсказать ему, где вода. Его мягкие влажные ноздри пропускали воздух внутрь, чётко ощущая струи запахов, различая травы, кусты, съедобные и несъедобные… Но запаха воды не было. Вот эти заросли дуба он помнил, тут они с мамой уже ходили раньше. Значит, он правильно идёт. Он надеялся, что вот-вот покажется тот кустарник с серыми словно обожжёнными листьями, но его всё не было.

Вторая голова, свисающая с его шеи, тянула шею вниз, он всё больше уставал. Она была недействующая, эта голова, не произносила звуков, не ела еды, не думала, но она была частью его самого, его шеи, и он ничего не мог с этим поделать.

А вот тут они точно с мамой раньше ходили. Он вспомнил тропинку, ведущую в деревню, где стояли пустые каменные дома, распахнутые двери вели в комнаты с брошенными впопыхах вещами, во дворах тоже валялись всякие вещи, назначение которых было лосёнку непонятно. Несъедобные, ненужные, глупые, на его взгляд. Но там в каких-то ёмкостях накапливалась во дворах дождевая вода и, пока она не высохла, её можно было пить. Значит, он всё-таки правильно сделал, что выбрал это направление.

Вот и первый дом в деревне. Лосёнок вошёл во двор, поискал, где может быть бочка или корыто, в котором сохранилась дождевая вода, но не увидел ничего такого. Из любопытства заглянул внутрь комнаты. Там, как всегда, не было ничего съедобного, не было ни травы, ни воды, у стены стояла железная печка, валялись ещё какие-то железяки, а на большом деревянном столе посередине лежали блестящие предметы, напоминающие когти той самой медведицы, которая набросилась на него, разинув пасть, а мама увлекла её за собой. Он хорошо разглядел эти когти, когда она подбегала к нему, огромные, коричневые, такие страшные. Эти когти были ещё больше, только серые и блестящие. И все разные, но похожие друг на друга. Их было много на столе.

Лосёнок вернулся во двор, когти нагоняли на него страх. Он опустился на землю, как всегда, когда боль в шее становилась нестерпимой. Тогда надо было лечь, вторая, недействующая, голова опускалась на землю, и шея отдыхала, пока он лежал.

Он лёг, вытянул шею, повернулся слегка, чтобы вторая голова уложилась поудобнее, и закрыл глаза. Мама найдёт его по следам. Она такая большая и умная. Она найдёт его.

Андрей родился и вырос в деревне, но когда исполнилось ему восемнадцать лет, понял, что из деревенских профессий его ни одна не привлекает, и решил податься в город, получить образование. Поступил в ПТУ, где готовили кадры для ювелирного завода, получил место в общежитии, отучился четыре года и был принят на завод мастером в цех серебряных изделий. В цеху ещё двадцать мастеров, работают по эскизам главного художника, ни на йоту от эскиза, всё точно, как разработано и утверждено начальством. Через год ему стало невыносимо скучно.

Он понимал, что может работать самостоятельно, что он художник больше, чем исполнитель чужого эскиза. Ему хотелось самостоятельной работы, участия в выставках, славы. Для этого надо было уйти с работы, потерять стабильную зарплату, съёмное жилье в городе, которое он не сможет больше оплачивать. Но тяга к самовыражению и творчеству пересилила. Андрей решил организовать свою мастерскую в родной деревне, где у него сохранился дом, а выставляться и продавать свои работы он сможет в городе. Купил все необходимые инструменты, муфельную печку. Купил лом серебра у знакомого, промышлявшего выплавкой серебра из старых радиоприборов и начал работать.

Первые же кольца и подвески, сделанные Андреем и сданные в комиссионку, разбежались в городе на ура. Он стал готовиться к выставке. Подал заявку. Ему хотелось сделать что-то необычное, что сразу обратит на себя внимание. Хватит тратить время на разбег. Ему уже за тридцать, пора выходить на большую дорогу.

Совет друга сделать что-то на деревенскую тему сначала был отвергнут Андреем, как просто смешной. Что может быть изящного в деревне? Но потом он подумал: «А почему изящного? А если сильного? Что-то такое, что имеет корни здесь, в родной земле?». В конце концов, он пришёл к решению сработать подвеску в виде клыка кабана или когтя медведя. Набросал эскиз, получилось. Он сделал несколько вариантов, выбирая лучший. Первая выставка, надо заявить о себе сразу и громко.

Да, вот этот экземпляр точно подойдёт. В нём мощь и сила медведя и, в то же время, точность и красота линий. Именно благодаря этой работе Андрей увидел, убедился, что он талантлив, что он может создавать настоящие произведения искусства. Он – художник! Настоящий художник, не подмастерье, он Мастер! Радость и трепет заливали его сердце. Всё получится, всё будет хорошо.

Рано утром в деревню ворвались автобусы с милиционерами, принявшимися обегать дворы с требованием: немедленно всё бросать и грузиться в автобусы. Причины никто не объяснял, люди были поражены. Всем велели немедленно выйти и ничего не брать с собой. Никаких вещей, воды и еды. Садиться в автобусы и уезжать. На месте, куда они приедут, им объяснят, что к чему. Женщины пытались всё-таки что-то прятать в одежде, кто деньги, кто немного еды для детей, но милиционеры всё отбирали, бросали на землю и кричали на них:

«Только паспорта, всё, больше ничего, слышали, в автобус, вашу мать!».

Растерянные сельчане грузились с детьми в автобусы, решив, что начальству виднее, что там им всё объяснят и потом вернут домой. А как же иначе? Ведь тут их дома, их вспаханные огороды, их домашний скот и дворовые собаки.

В автобусе, куда попал Андрей, все ехали молча, даже дети не шумели. Все были ошеломлены и только на переднем сиденье о чём-то шептались главный зоотехник и учитель физики местной школы, они в селе считались элитой, образованными, почти городскими.

Кто-то попросился по нужде, милиционеры сказали, что ранее, чем на 100 километров по трассе останавливаться не будут. Проехали сотый километр, остановились, мужчины вышли в одну сторону по делам, женщины в другую.

Андрей вышел тоже, по делам ему не хотелось, хотелось курить, но сигареты и спички брать не позволили. По привычке он сунул руку в карман и ощутил там что-то твёрдое, вытащил свой выставочный образец – коготь медведя. Он забыл, что сунул его вечером в карман, хотел сходить в гости к другу – показать эту работу.

Что с ним делать теперь? Милиция сказала, у кого что-то обнаружат вывезенное из села – посадят. Ничего не понятно, но ладно, у него там дома, на столе ещё несколько таких лежит. Андрей размахнулся и швырнул коготь в куст придорожной дикой вишни.

Коготь пролетел, сверкнув на солнце полированным боком, и скрылся в траве. Андрей побежал обратно к автобусу.

Он умер через два месяца от скоротечной саркомы в одной из больниц Киева, так и не вернувшись в деревню, где на столе лежали остальные образцы его будущей выставочной работы.

Коготь остался лежать в зарослях дикой вишни, где дожидался своего часа ещё целых десять лет.

Елена чувствовала себя всё хуже и хуже. К врачу некогда было сходить, она заканчивала научную работу, сроки поджимали. «Вот поставлю последнюю точку и пойду» – думала она. Надо будет сделать анализ крови, посмотреть, что с гемоглобином и лейкоцитами. Кости все ноют, сил совсем нет.

Авто с путешественниками не спеша взбиралось на холм, куда вела асфальтированная дорога, хотя первоначально отец семейства планировал проехать другой дорогой, разрешённой. Зону отчуждения положено было объезжать. Но на той дороге шёл ремонт. Прораб ему указал объездную, длинную, а они планировали приехать в Одессу ещё до часу дня, так как в час их будет ждать на въезде в город их родственник, чтобы отвезти к себе на квартиру. Надо отыскать на карте другой путь. Вот он есть, но они немного заедут в зону отчуждения. Совсем немного, километров на пять в глубину зоны и километров двадцать внутри её, ничего страшного. Туда уже экскурсии ездят.

Отец посовещался с матерью, трое детей на заднем сиденье грызли печенье, маленький той-терьер скулил, ему наскучило в машине. Решили поехать коротким путём. На середине этого отрезка, как назло, Манюне приспичило. Она хныкала и вертелась. Мать велела ей успокоиться и потерпеть: «Вот сейчас мы приедем в лучшее место. Там и выйдешь». Манюня испустила громкий звук. Двое её братиков демонстративно взвыли и зажали носы. Делать было нечего.

Отец взял девочку на руки, чтобы было быстрее, бегом отнес её в кусты и там оставил на минутку с куском туалетной бумаги в руке. Вскоре появилась Манюня и села в машину.

Родственник ждал их на въезде в город, как и было условлено. Он сел впереди показывать дорогу. Мать пересела назад и взяла на руки одного из детей. Машина проехала автовокзал и свернула вправо, объезжая Староконный рынок. Мать заметила зажатый в руке Манюни какой-то кусок железа.

– Что за гадость? Выбрось немедленно! – сказала она.

Манюня взвыла, пытаясь запихать железо в карманчик кофточки, но оно туда не влезало. Мать вынула из её руки железо, скривилась: «Вечно всякую ерунду подбираешь». Авто остановилось на светофоре, на углу Серова и Станиславского.

Отец обернулся назад, спросил, что там случилось. Мать дала ему кусок железа, отнятый у Манюни. Отец рассмотрел его и отдал бабуле, сидевшей со своим барахлом, разложенным на старой скатерти прямо на асфальте.

– Возьмите, бабушка, – сказал он, – это какое-то старое украшение, продадите его, за сколько дадут. Всё ж деньги вам будут.

Бабуля благодарила. Манюня ревела. Авто двинулось дальше.

Елена поставила последнюю точку в статье. Всё, можно вычитывать ошибки и отсылать в редакцию научного журнала, где её давно ждут, а Елена запаздывала из-за плохого самочувствия. Она решила прогуляться к морю, подышать воздухом. Устала очень.

Она надела своё любимое жемчужное платье, на шею серебряный коготь и вышла из дому. Прошла по Дерибасовской вниз к Ришельевской, свернула к Оперному театру. Справа журчал фонтан, взлетали к небу голубоватые струи, распространяя вокруг себя желанную прохладу.

Внезапно Елена ощутила непонятную злобу к своему украшению, уютно расположившемуся у неё в выемке между ключиц, на розовой жилке, которая билась всё чаще, когда ей не хватало воздуха. Вот с тех пор она и заболела, когда купила на Староконке этот страшный коготь – сейчас она чётко это поняла. Дело в нём, он, Коготь, убивает её. Она схватила его в приступе непонятной ей самой истерики, сорвала с шеи и швырнула в фонтан.

Коготь пролетел, сверкнув на солнце полированным боком, и скрылся в воде.

Всё, кончено. Он больше не сможет ей вредить.

Да и зачем он ей, ведь у неё есть Роза, её любимая серебряная Роза, которую она перестала носить, когда купила Коготь, её нежная женственная роза, вот её любимое украшение на будущее, с ней она не расстанется никогда. С розой ей ничего не грозит.

Нежная серебряная Роза, её Роза с закрученными внутрь лепестками, символ женского лона, прародительницы всего живого, пролежавшая два месяца в одной шкатулке с Когтем, вобрала от него радиации столько же, сколько было в нём самом. По ночам в своей закрытой лакированной шкатулке Роза светилась зеленоватым светом, но Елена об этом не знала. Радиация не вода – прибывая в одном месте, она не убывает в предыдущем, а растёт и ширится, обволакивая свои жертвы невидимым облаком распада и тлена.

Будучи однажды выпущенным на волю, порождённое человеческим гением и человеческим преступлением, зло, любое зло, никуда не уходит, не тает, не уменьшается, напротив, оно растёт, живясь, питаясь своими жертвами.

Вечная, неостановимая, расползающаяся, бессмертная смерть.

В фонтане плескались дети, лакала излившуюся на асфальт воду подбежавшая собака, влюблённые, сидевшие на парапете фонтана, опустили туда руки, выводя пальцами какие-то понятные только им слова.

Всё лето фонтан журчал, обрызгивая визжащих от удовольствия детей, щедро давая попить собакам и птицам, привлекая к себе туристов и просто одесситов, вышедших прогуляться к любимой Опере. Осенью его выключили и начали готовить к консервации на зиму. Коммунальные рабочие стали чистить чашу фонтана, один из них заметил под внутренней частью парапета сверкающую непонятную вещь. Он вытащил её наружу. Это был отливающий холодным металлическим блеском коготь, длиной сантиметров семь, шириной сантиметров пять. Наверху между двумя рожками в отверстие была продета цепочка, а на ней даже проба – 925. Серебро. Значит, и коготь серебряный. Грамм на 100 не меньше. Вот это находка. Вот это повезло!

Он не мог оторвать взгляда от Когтя, в котором было что-то завораживающее, сильное, непобедимое.

От него исходило холодное сияние мощи и безразличия.

Удивительная вещь.

Решено, он подарит эту штуку своему сыну на день рождения, через неделю.

Это будет ему достойный подарок на двадцатилетие. С таким украшением на груди, мальчик непременно станет победителем во всех своих начинаниях!

Да, бывает, что и в жизнь таких серых, незаметных людей, как он, тоже врываются удачи! Целый месяц он думал, что подарить сыну. Двадцать лет – это же для молодого человека настоящий юбилей, и он так хотел порадовать его чем-то необычным. Вот и получилось, мечты сбываются, это правда!

Он тщательно вытер Коготь и сунул его нагрудный карман рубашки.