ЕЛЕНА БОРИШПОЛЕЦ

«ТИШИНА КАТАЕТСЯ, КАК ГВОЗДЬ ВО РТУ…»

ГОЛУБАЯ ЗВЕЗДА

Если моя половина души
Сходит за старые гаражи
И наберёт там бутылочных стёкол,
И наберёт там мокрых червей,
И принесёт их душе твоей?
В белой посуде стёкла блестят,
В белой посуде черви лежат,
Им, чтобы рыбой в посуде стать
Нечего дать и нечем сказать,
Очень от них далеко до рыбы.
Руки помою, возьму свой крест,
Есть ещё столько высоких мест,
Есть ещё много больших холмов,
Храмов чужих и пустых домов.
Я только имя твоё несу,
Здесь до меня проходил Иисус,
Всё у него получилось с рыбой.
Я говорю, что не маг, не волхв,
Спину чешу, как обычный волк,
Склею огромный тебе сосуд,
И понесут его, вверх, понесут,
Пересижу у горы твой ужин.
Добрый Иисус улыбнется мне,
Спину прижмёт к прохладной горе
И закурить попросит.
Скажет, что там, на горе, светло,
Скажет, что видел тебя сквозь стекло,
Ты голубые звёзды перебираешь,
Но, ни сосудов вокруг, ни червей,
Ни рыбаков, ни мёртвых царей,
Только слепящий свет запоминаешь.

Возле горы серый ветер стих,
Я под горой, как в падучей – тих,
Ты мне: где черви, а где стекло?
Вот, я и умер в них.
Высохло солнце, ушла вода,
В небе плывет голубая звезда.

ВО ИМЯ

Человек любил май и свой город
И умер в своём городе в мае.
Всё, что было его ума дело,
Он делал в рубахе на смертное тело,
Как положено всякому подлинному рабу.
Говорили – труби, и он брал трубу.

Обнимал, как сына, старую медь
И давно не ходил на полевые работы,
А на завтра синоптики врали ему про субботу,
Мир и труд, мир и труд, и сирень.

Ангел принимал человека и записывал имя в тетрадь,
Давал номерок, он был в этот день тридцать третий,
А где-то играли в футбол дети земли и райские дети,
А где-то играли в шахматы, и пешка пошла в расход.

И всё хорошо в раю, и всё хорошо на земле,
И в городе мир во имя, во имя войны в стране,
Какой-то чужой страны во имя,
И пальцы пекут на горячей, как адская печь, трубе,
И следующий номерок горит, но и он остынет.

КОВШ

А медведица всё рожала,
То поэта, то пилигрима,
А под нею луна бежала
От Покровских ворот до Крыма.

А под ней растекались реки,
Надевала Елена лапти,
Зина жарила чебуреки
У холодной своей кровати.

А в медведице жили стрелы
И кусали под сердцем блохи,
А она – себе знай – горела
Над блокадой своей эпохи.

У медведицы гнили лапы
Ей не слало гусей спасенье.
В море чёрном шептались крабы,
Раки пили за новоселье.

И дракон собирал конклавы,
И по-братски дышал ей в спину.
Пирожков захотела Клава,
Ковш катила по магазину.

И ждала её дома Гала,
Марсельеза, счета и сало,
А медведица всё рожала
На небесное покрывало.

ЧЕЛОВЕК И СИНЯЯ ПТИЦА

И когда она плачет на твоём плече капельками
Росы, ты говоришь: пускай.
А озеро уже полное синих слёз, как омут,
Из которого тебя тебе выдадут по кускам,
И каждый кусочек склеивать по живому.

И когда она смехом раскатистым, словно майский
Гром, душит твои барабанные перепонки,
Ты, мрамором покрываясь, говоришь: ещё.
И себя такого силишься не запомнить,
Но впиваются десять стальных когтей в голое плечо.

И когда она кричит, как море без парусов,
Топит живых и мёртвых кошачьим скопом,
Тебе кажется, что она – полноводное без конца
И края, без глаз, без крыльев, вся из одних потопов
Без дна, без сна, даже без малюсенького донца.

И когда за неё звенят миллионы чужих мечей,
Рукоятки их злые и лезвия не бумага,
Ты рубишь со всеми всех в честном этом бою
И между небом и пылью дышишь своё: так надо,
Самому небу с краю, и каждому на земном краю.

И когда она – Херувим беспалый, касается Божества
Одежд, и просит тебе того, чего не бывает,
Ты говоришь: это она всё обманы свои плетёт,
Крепкие гвозди по небесам на меня бессильного собирает-
ся Человеколюбцу мой грешный доставить пот.

И когда она – чистый голос в твоём невозможном сне,
Опрокидывает Миры тебе на ладони,
Ты её обнимаешь, чтобы видел Архангел и пел,
Убиваешь, и вас в один час хоронят.
И когда жила она, чужая, на твоём плече,
Только смерти её ты хотел.

СНЕГ

И ты проснёшься,
И будет белый снег,
Когда тебе до снега дела нет –
Воочию придётся слепоте
Услышать снега стон на высоте.
А высота, как лакомый кусок,
Как детства закупоренный сосок,
Сама слепая, как куриный бог,
Сама себя себе в карман кладет.
И нет её,
Или тебя в ней нет?
Тебя в ней нет.
А снега так насыпало кругом,
Что мальчик лепит бабу за углом
И деда бабе лепит за углом,
Все трое видят – падаешь орлом,
Слепым на землю падешь орлом,
И ты проснёшься.

ГЕРОИ

Жизнь надвигается, словно песчаная буря
Или как смерть холодная и чужая.
Целыми городами-героями преображаясь,
Целыми городами героев себе наряжая.

И чтобы ряженые не очень гремели костями,
И не писали длинные глупые письма,
Им побратимы дарят иную отчизну
И провожают до самой веселой тризны.

И чтобы жизнь вносила свой чёрный ящик,
В пятую дверь надёжной курьерской службой,
Герои, герои, вы – всё, что для этого нужно,
Герои, вам крепкой заплатят дружбой.

Спите, герои, вам столько всего не снилось, –
Залежи нефти и тектонические движенья,
Радости первого залпа на пораженье,
Ваше живое и мёртвое отраженье.

КОРМ

И некому со мной поговорить
По-птичьи, кроме птиц,
И что тут скажешь,
Если я змея
И птицы на обед ко мне приходят.
Хотят летать.
Придумали себе.
Но я – змея!
И из меня бы вышел дивный переплёт
Для нескольких страниц.

Пусть что-то очень важное
Поселится во мне:
Сказанья, подвиги, любовь к птенцам.
Пусть миллионы пальцев,
Трогая тетрадь, её уберегут в тысячелетиях,
А их владельцы станут говорить:
Мудрейшая была змея,
По-птичьи понимала.

ИЮЛЬСКИЙ ПЕРЕПЛЁТ

Все голоса исчезнут.
Мой лежит, как вата,
И тишина катается, как гвоздь во рту.
В июле капитан мне обещал зарплату,
По договору мной подписанном в порту.

Но сколько у июля тел и сколько лиц,
Какой июль расчётный,
Разберись?

А волны сталь едят
И пеной запивают
И корабли Угодника зовут,
А на песке иглою солнце набивает
Последней радуги
Последнюю дугу.

А пьяный боцман
Сон смотрел под пирсом,
Там море выше косточки не бьёт.
Все высохнут слова,
Но договор подписан
И город провожает пароход.

ПОЛЫНЬ

Израил, покачиваясь на ветке дуба,
Шумел, словно улей в моей голове:
Дом, как дом, дорогая моя голуба:
Ветер, мыши, полынь подсыхает на старом ковре.
Заходи и живи,
Как ленивый вареник
В белобоком степном раю,
Без костлявой рыбы, засаленных денег,
Без любви, без жалости, без обмана,
Без плода на голову пустую твою.

Всё как было вчера в твоём сарае,
Та же горечь в гортани и та же густая мгла,
Стертый веник, холодный огонь и ночь голубая,
Только ты не живая,
Ты к полночи умерла.