ЛЕВ ЛИБОЛЕВ

ПЕПЕЛ ДОГОРАЮЩИХ МОСТОВ

ЗЛАТОДОБЫТЧИКИ

Мир обезумел? Не мир, но мы.
Мы ошалели, не удержались.
Всяк золотишка себе намыл,
чтобы у бога купить скрижали.
Холодно ли за окном, жара ли –
разве до этого нам, немым.

Нам, безъязыким, слепым, глухим
златодобытчикам. Что нам жало –
совесть кусает слабей блохи,
раз укусила – и убежала.
Пощекотала бы нас кинжалом,
да отряхнула от шелухи,

от позолоты, от немоты,
от самоварной брехни и лени…
Золото мыли ни я, ни ты,
мы не стирали свои колени,
не отправляли святых молений.
Мы же не братья, а так – кенты.

Нам же отец – золотой телец –
новых скрижалей старинный образ.
Нам же не тел подавай – телец.
Каждое – фетиш, и очень борзый.
Тихо, безумец, сиди, не ёрзай,
вымолвишь слово – и не жилец.

Просто живи, доживай, старей,
просто молись, чтоб легко и сразу…
Золота миру, пускай скорей
он накрывается медным тазом,
под бесконечно пустые фразы
осатаневших золотарей…

ОБРЕЧЁННЫЕ

По-новому понять, пересмотреть,
увы, не выйдет… Сколько ни витийствуй,
а кто-то, обречённый на убийство,
стреляет в обреченного на смерть…
Не им двоим награды и чины,
они лишь тени чьих-то инферналий…
Годами жили рядом и не знали,
что оба и давно обречены…

БОЛОНКА

По старенькой скрипучей лестнице,
во двор легко сбегал когда-то я,
не видя, как соседка крестится,
испуганная и поддатая.
Чуть шевелились губы серые
творя молитву… А у ног её
авоську с битыми консервами
пасла болонка одинокая,
Совсем облезлая, неважная…
В парадном, известью забеленном,
ключом искала бабка скважину.
А я гордился новым великом.
Я мимо шёл. Сиял, как новенький
пятак, родителями чищенный,
уже большой, почти что вровень ей,
не совладающей с ручищами,
с её собачкой неказистою,
с её авоськой и молением…
Я мимо шёл и зубы стискивал,
взрослея ватными коленями,
бледнея кожей. И казалось мне,
что смысла нет, и нету вымысла
в том, что под утро так безжалостно,
её вперёд ногами вынесут.
Что огонёк замрёт в подсвечнике
от крика – что же вы… Ну зря вы так…
И будет выть по-человечески
её болонка кучерявая.

БЕЖЕНЦЫ

Беженцы слева и справа. Угрюмые лица.
Крики детишек, и наскоро собранный скарб.
Хочешь – не хочешь, а вынужден переселиться,
если привет свысока просвистел у виска.
Что остаётся… Терять больше нечего, братцы,
время лихое отделит чужих от своих.
Жить-то охота, а значит – пора собираться,
не оставаясь объектом для чьей-то любви.
Очень доходчивой, даже настырной до рвоты.
Освободители, дайте возможность уйти…
Сзади и спереди бродят расстрельные роты,
перекрывая огнём отходные пути.
Где-то в тылу избирается новый верховный,
а коронованный шлёт подкрепление в бой.
Рушатся здания, падают камни и брёвна,
люди куда-то бегут разномастной гурьбой
вправо и влево… Кто выжил – дошёл до границы,
или до края… Ещё не подсчитан урон.
Беженцам вслед улыбаются добрые лица,
и обещают им помощь… с обеих сторон.

FOREVER

Видишь, этот альянс распадается, словно кино
при паршивом сигнале, который не ловит антенна.
Передатчик ослаб… Экономь же его, экономь,
лучше тратить энергию медленно и постепенно.
А иначе квадраты облепят ослепший экран,
будто листья какого-то, нам неизвестного древа…
Погляди, дорогая, уже укрывает кора,
длинный шрам, в виде слова «forever»…

Экономь же его, и не трать – не досмотришь финал,
там возможен Эдем, но, скорее, возможно инферно…
Не доходит сигнал, но энергия слова сильна,
только запись, наверное, сделана богом неверно.
Это дерево не передатчик, а громоотвод,
принимающий часто удары разгневанных молний…
Как ему не хватает твоих освежающих вод…
Ты об этом, пожалуйста, помни…

Обещай мне дожди, и цветное кино без помех,
для альянса достаточно и неустойчивой связи…
Ведь кому-то из нас суждено повредиться в уме,
нам обоим привычны экранные сдвиги по фазе.
Да, forever, мой свет, на приёме короткая жизнь,
и она состоит из таких вот нелепых квадратов.
По прогнозам дожди, ты энергию попридержи…
Ну чего ты расплакалась… Зря ты…

РАЗДВОЕН

Это он ворвался в твои покои,
разорил твой дом, потушил очаг,
осквернил раздвоенным жалом, коим
сгоряча дотронулся до плеча.
Прикоснулся – будто ожёг крапивой,
начертав на коже любви сонет,
зашептал о вечном нетерпеливо,
о таком, чего и на свете нет.
Горячо, касаясь губами уха,
будоража плотское краем губ,
незаметно тело твоё обнюхал,
диким зверем, пробующим на зуб,
белоснежность шеи, кудрявый локон,
безнадёжность трепетную ключиц…
И короткий выдох, и вдох глубокий,
и твоё ответное – замолчи…
Ну а как молчать, коль язык раздвоен,
и слова плетутся в тугую нить…
Не убил… Какой-никакой – а воин,
не отдал, попробовал сохранить.
Словесами ловко опутал душу,
без верёвок накрепко привязав…
А теперь глядишь – и очаг потушен,
и покои рушатся на глазах.

БАРОККО

Послевкусие – стиль барокко…
От неправильности жемчужин
защищают ошибки рока
под названием – ты не нужен
в этом стиле зажатых створок.
В жёстких рамках – живи эрзацем,
где рассол посильней раствора
с этикеткой – не прикасаться.
Там, снаружи – дворцы и замки,
всё по классике, по канонам.
Но когда ты в ракушке замкнут,
формируешься вне закона
чьих-то вкусов и чьих-то взглядов,
развиваешься по Растрелли.
И немножко отравлен ядом…
И, возможно, слегка расстрелян.

САДОК

Тот, кто выжил, смолчит. Намотает кровавые сопли
на костистый кулак. И комком поиграет кадык,
про себя повторяя старинное слово «усопли»,
и на мове – щоб кращє було, та немає куди…
И на мове ни слова не скажут разбитые хаты,
а садок яблуневий безмолвно обронит листву…
Тишина за окном ожиданием смерти брюхата,
и кричит тишина – торжествуй! торжествуй! торжествуй!
Потому, что живой… Может, кто-то весёлый и ловкий
ей распорет живот, посмеётся и плюнет в лицо…
Только в доме повешенных не говорят о верёвке,
просто мёртвые молча хоронят своих мертвецов.

СОЛЯНКА

В открытое окошко гарью тянет,
и кто-то трезв, а кто-то пьян в умат,
вдвоём готовят, клацая когтями,
солянку лжи для слабого ума.
Лицом к лицу, копаясь в мёртвом теле,
и про себя считая барыши,
покроют письменами эпителий –
им это убиенный разрешит.
Куда ему раскидывать мозгами,
когда и череп умниками вскрыт…
И скоро буквы лягут на пергамент,
перевирая правила игры
за окнами. Что пьяный, что тверёзый
покойника слегка повеселят –
один споёт про русские берёзы,
другой – про украинские поля.
Поделят бабки и тихонько съедут,
оставив запах гари лет на сто…
И тело убиенного соседа.
И пепел догорающих мостов.

ОЦЕНЩИК

Глянь-ка в тетрадь, оценщик,
в ней-то и слов – на грошик.
Приобретений – меньше,
ну, а потерь – побольше.

Столько пустых линеек,
столько ненужных строчек…
Прошлое – всё длиннее,
будущее – короче.