От редакции: в нынешнем номере «Южного Сияния» рубрика «ЛитМузей» приурочена к 120-летию со дня рождения известного одесского поэта, переводчика и драматурга Эдуарда Багрицкого.

Ни об одном одесском поэте не вспоминали так много, как об Эдуарде Багрицком. Феноменальная память, актерский талант, страсть к розыгрышам, любовь к птицам и рыбам, декламируемое обжорство – обо всём этом так легко говорить. А за внешней веселостью и маской Пантагрюэля – талантливый поэт, страстный поклонник Гумилёва, Пушкина, Маяковского, Бодлера, знаток европейской и русской поэзии. Именно он, астматик, читавший стихи ночи напролёт во время приступов, спасавшийся поэзией, словно заменявшей ему глоток свежего воздуха, стал поэтическим наставником молодыx.
И один из учеников после смерти друга и учителя написал поэму – о юго-западной литературной школе о друзьях – Катаеве, Ильфе, Славине, Олеше, о Коллективе поэтов, ЮгРОСТе – о весёлой одесской юности Багрицкого. Впервые поэма была опубликована лишь спустя 74 года. Книга «Марк Тарловский. Молчаливый полёт», составленная Е. Витковским и Т. Резвым, вышла тиражом всего 500 экземпляров. Прочтём же воспоминания ученика об учителе, поэта – о поэте.

Алёна Яворская

МАРК ТАРЛОВСКИЙ

ВЕСЁЛЫЙ СТРАННИК
стихотворные мемуары
(1935)

2 глава

1. Продавленная мамина софа;
Трухлявая трава под репсом рваным;
Кочующие пышным караваном,
Клопы упитаны, клопам – лафа.

2. И он лежит, невыбрит и патлат,
Лениво переругиваясь с мамой,
В рубахе, что могла бы быть рекламой
Для мастерицы штопок и заплат;

3. Лежит ничком на рычагах локтей
И улыбается, подобно сфинксу,
И фантасмагорическую бриндзу
Пред ним рисует голод-чародей.

4. А под окном, пока овечий сыр
Встаёт из недочитанной страницы,
За прутьями полушки чечевицы,
Считает клёст, как банковский кассир.

5. Сын взвизгивает: «Мама, сволоки
Мою перину к старой тете Сарре!
Успехом пользуются на базаре
Такие пышные пуховики…».

6. Ему не терпится: «Не пожалей
Подсвечника, на что тебе он, мама?
Паршивый хлам, но из такого хлама
Исходит запах пары кренделей.

7. Будь другом (он волнуется), не рань
Мне сердца, мама: где твои салфетки? –
Два фунта сала даст оценщик меткий
За эту продырявленную дрянь!».

8. Но мама не сдаётся: «Были дни,
Когда меня считали балабустой,
Хозяйкой дома, чтоб им было пусто
За цурэс наши, за мои грызни.

9. Кто продает последнее? – босяк.
Работай и накушайся с курями».
– «Спорь, мама, с “Дюком” – он ещё упрямей,
К тому же спорить может натощак».

10. О вещи, вещи, зёрна войн и ссор!
Кто не подвластен вечному их игу? –
И на раскрытую чужую книгу
Он плотоядный устремляет взор…

11. …Акациям хотелось бы дождя.
Поджарых псов жара одолевала.
Плечом вперёд (другое отставало),
Он шёл вприпляску, руку отводя.

12. Эскадрой парусников и байдар,
Готовящихся к абордажной схватке,
Шли рундуки, навесы и палатки,
Столпотворительный шумел базар.

13. Горело солнце в стеклышках монист.
Он даже не подмигивал дивчатам,
Спеша туда, где в домике дощатом
Сидел нахохлившийся букинист.

14. Шарманка ныла, мукали волы.
«Привет вам, уважаемый папаша!»
Он, козырнув, как пыж из патронташа,
Печатный клад извлёк из-под полы.

15. «Вы это продаете?» – «Продаю».
– «А я не покупаю». – «Доннер веттер!
Опомнитесь, папаша! вы, как сеттер,
Залётному грозите журбаю.

16. Ведь это же Новалис, не в укор
Будь сказано покойнику, романтик!
На переплёте – золочёный кантик,
Под крокодила сделан коленкор!».

17. «Вы скудова свалились? – из Бендер,
Чи из-за Врангельского Перекопа?
– Романтиками только недотёпа
Интереснётся в РСФСР.

18. Но я куплю – скажите только мне,
Что автор ваш знакомит мир с секретом,
Как жить разутым и необогретым
На полувыпеченном ячмене.

19. Я бы валютных надавал вам лепт,
Скажите только, на какой странице
Против погромов, против реквизиций
Романтик ваш предложит мне рецепт?»

20. «Кхэ, кхэ, папаша, правда, напрямик
Здесь нет об этом… впрочем, без ломаний:
Достоин он того,чтобы в кармане
У вас источник денежный возник.

21. Позвольте вам прочесть лишь десять строк
Из “Гимна ночи”»… Ну и перемена!
Как соблазнительнейшая сирена,
Он старика в пучину уволок.

22. Пускай на нём рогожные штаны,
В счёт гонорара выданные «Ростой»,
Но он потомок девы рыбохвостой,
Дитя понтийской вкрадчивой волны…

23. Новалис продан. Хватит на обед.
Вперёд, к рядам, манящим чадом пряным!
Спеши к их жареным левиафанам,
Беги, голодный русский кифаред!

24. И он бежит сквозь строй военных баб,
Где каждый вертел поднят, как шпицрутен;
Он дымом экзекуции окутан,
Исхлёстан солнцем, от соблазнов слаб.

25. Отплясывают запахи в ноздрях,
Тиранствует летучее добро в них,
И, фыркая, бормочет на жаровнях
Съестной товар промасленных нерях.

26. Народ бедует, по густым рядам
Шныряет, одичалый с голодухи.
На лицах у стряпух, что скифски-глухи,
Написано: «Не дам! не дам! не дам!..».

27. Над сковородками же – переплёт,
Чтоб воры рук туда не запустили,
И проволока рыночных бастилий
Затворников румяных стережёт.

28. Тут мы встречаемся. Блажен, кто сыт.
Он сообщает, взяв меня за локоть,
Что рыбам срок икринки обмолокать,
Что не грешно взглянуть на птичий сбыт.

29. Ковчежная манит нас толчея,
Которая писклива и брызгуча,
Где мокнут квакши, окуляры пуча,
Где сбиты мех, и пух, и чешуя…

30. Далёк наш путь с базара на толчок.
На улицах вольготно грязным детям.
Трамвайного вагона мы не встретим,
Автомобильный не ревнёт рожок.

31. Всё, с чем возможна тяга и езда,
Ушло на фронт, где гибель и защита,
И демон тока выключен из быта
И можно смело трогать провода.

32. Портовый двор, где в ведра брызжет кран,
Невольно служит как бы общим клубом,
И крысы по водопроводным трубам
Гуляют, презирая горожан.

33. Безводен путь наш. Воздух разогрет.
Сопит мой спутник, астмой грудь колыша.
На тумбе, где болтается афиша,
Расклеивают ленинский декрет

34. О инкунабулы большевиков
На бандеролях спичечных акцизов!
На немногоречивый этот вызов
Откликнуться всегда он был готов.

35. Он по пути рассказывает мне,
Воспоминаниями увлечённый,
Как партизанские прошли колонны
По отвоевываемой стране.

36. Он «счастьем не насытился вполне»,
Зато винтовкой помахал как будто,
И про теплушки с литерами «брутто»
Он по пути рассказывает мне. –

37. Ему знаком
теплушечный уклад
С гнилым пайком
и тряской невпопад.

38. Лупили вшей,
почёсывали бок,
Но стал свежей
дорожный ветерок,

39. И виден стал
невиданный Кавказ,
И ропот шпал
уже смолкал не раз.

40. И горизонт
ему открыл вдали
Каспийский фронт
и вражьи корабли.

41. Весь, как скрижаль,
пред ним лежал Иран,
Тянуло в даль,
тянуло в Тегеран,

42. Туда, где стык
языческих культур,
Где львиный рык
слыхал не раз гяур.

43. Кто не слыхал
про «Горе от ума»?
Скули, шакал,
наваливайся, тьма.

44. Велик Аллах,
пророк – надёжный щит,
Гяур в очках
растерзанный лежит…

45. Большевиков
страна зовёт назад,
Приказ таков,
и он приказу рад.

46. Ах, он вкусил
по родине тоски,
Ах, мало сил,
верблюжские полки!

47. Из-под копыт
земля летит назад,
Но путь закрыт
на Елисаветград.

48. Расшатан мост,
но в тошный плен попасть,
Как в клетку клест, –
сомнительная сласть.

49. И он в рябой,
в облезлый поезд сел
И над рекой,
шатаясь, пролетел.

50. Под ним настил
шатался и плясал,
Ах, рачий ил –
сомнительный вокзал.

51. Нет, сыч Махно,
нам было б не с руки
Прибыть на дно
разлившейся реки,

52. Где влепит штраф
нам щука-билетёр,
Чей глаз – пиф-паф! –
по-снайперски остёр.

53. Проезжий скуп, –
адью, носильщик-рак!
Ещё мой труп
в придоньи не набряк.

54. Река, теки, –
мне лучше наутёк,
Сжав желваки
под щёткой впалых щёк.

55. У нас – рубцы на коже бледных щёк,
И мы друзей рассказами морочим,
– Хрипит он нежно, – впрочем, между прочим,
Мы с вами таки вышли на толчок».

56. По глинистому грунту пустыря
У молдаванской нищенской заставы
Прогуливают свой товар лягавый
Полу-торговцы, полу-егеря.

57. Там птичий гомон, свист и перещёлк,
И рыбий плеск в аптекарской посуде,
Всё, что сумели приневолить люди,
Всё, в чем наш Дидель знает крепко толк.

58. Он ощущает радостный прилив,
Охотничьего духа. Это – сфера,
Где скромный мастер лирного размера
И тот порой становится хвастлив.

59. Не кажется ли данью хвастовству
То, что, не ошибаясь ни на йоту,
Он якобы по одному помёту
Распознает животную братву?

60. «Здесь, – говорит он, – зяблик жил, а там
Держали пеночек черноголовых»…
И, возбуждая зависть в птицеловах,
Им поясняет: «вижу по следам».

61. «Здесь, – говорит он, – до последних дней
Держали суслика, была и белка,
Отнюдь не крыса, – крысы гадят мелко,
К тому же их наследство потемней».

62. И, в лейденскую банку заглянув,
Он говорит: «Здесь, где теперь гурами,
Жил телескоп, вращающий глазами,
Как заработавшийся стеклодув».

63. Живое торжище избороздив,
Но ничего по бедности не тратя,
Мы ликвидируем довольно кстати
Дарвино-Брэмской страсти рецидив.

64. И вот мы входим в зрелищный барак,
Задуманный строителем как рынок.
Там, вместо бочек, ящиков и крынок,
Расставлены скамейки для зевак.

65. «Четыре чёрта». Дьявольски-пылка
Программа их в безграмотном либреттце,
И шесть никелированных трапеций
Висят у складчатого потолка.

66. Вот в пустоте, где синий дым плывёт,
Распластываются четыре тела,
И Дидель наблюдает обалдело
Их головокружительный полёт.

67. Он хищным съёживается котом…
О эти птицы, под защитой сетки
Порхающие в вытянутой клетке
И улыбающиеся притом!

68. О этот фантастический размах
С его математическим расчетом!
На улице, ещё покрытый потом,
Он говорит: «Я вспомню их в стихах…».

69. Куда ж теперь? – Есть женщина. Она –
Волшебница с Нарышкинского спуска,
С душою осьминогого моллюска,
Не по-венециански сложена.

70. Он со двора стучится к ней в окно,
Авось ей «захотится», этой цаце,
«Пройтиться» с ним под ручку вдоль акаций
По улицам, где пусто и темно!

71. На шпаеры у женщин аппетит:
Её уже увел какой-то фрайер…
Пусть ломит этот девственный брандмауэр,
Он не обидится, он не сердит.

72. А впрочем, если в корень поглядеть,
На граждан – мор, силёнок маловато.
«Эх, – шутит он, – без доброго домкрата
Рискнет ли хлопец женщину раздеть?..

73. Плевать. Пойдёмте!». Улицы, бульвар,
И мы вдвоём, беспечные, как дети.
Влюблённые сидят на парапете, –
Мы, кажется, счастливее тех пар.

74. Мы с рифмами целуемся взасос,
А в темноте, под нашими ногами,
Лежит минированная врагами
Дорога на Босфор и на Родос.

75. Цикады тешатся у самых ног,
Во тьме попыхивают папиросы,
И стихотворчеству, сладкоголосый,
Подводит он торжественно итог.

76. Торжественней, чем кафедральный хор,
Чем все синагогальные капеллы,
Он открывает слову Дарданеллы
И музыку ведет через Босфор.

77. Ах, отчего при вскрике петуха
Он оборвал, задолго до рассвета,
Тот колокольный благовест поэта,
Тот медный звон пасхального стиха?

78. Ах, отчего так редко я бывал
С тем, чей недуг давно сулил разлуку,
Ах, отчего твою я, брат мой, руку
Ни разу в жизни не поцеловал?
_____
Комментарии автора:

1. Подразумевается квартира матери Багрицкого на Ремесленной улице в Одессе. Я бывал в этой квартире с конца 1919-го года, когда и началась наша дружба.
2. Бриндза – овечий сыр.
4. Комнатные птицы у Багрицкого в ту пору почти не переводились.
8. «Балабуста» – испорченное древнееврейское слово, означающее на разговорном еврейском языке хозяйку дома.
«Цурэс» на разговорном еврейском языке означает горе.
8-9. Речь матери Багрицкого, конечно, сильно шаржирована, так же как и многое другое в этом произведении.
9. «Дюк» – упоминавшийся уже выше памятник дюку де-Ришелье.
12. Столпотворительный – намёк на шумливость и многоязычность южных базаров, похожих на Вавилонское столпотворение.
15. «Доннер веттер» по-немецки – гром и молния.
16. «Журбай» – украинское название степного жаворонка.
16. Новалис – немецкий романтик начала 19-го столетия, которым в рисуемую пору зачитывался Багрицкий.
17. Бендеры, находящиеся на территории Бессарабии, уже были тогда оккупированы Румынией. Перекоп тогда находился в руках Врангеля. В те годы вся территория Советского Союза носила название РСФСР.
19. Лепта – мелкая греческая монета, имевшая распространение в Одессе наряду с прочей средиземноморской валютой.
21. «Гимн ночи» – стихотворение Новалиса, переведённое А. Соколовским.
22. «РОСТА» – российское телеграфное агентство, в Одесском отделении которого Багрицкий работал.
27. Описанный способ страховки продаваемой пищи от расхищения был широко распространён в то время на базарах.
28. Обмолокать – обсеменить рыбью икру молоками.
30. Описанный выше рынок можно локализовать для Одессы либо на старом Базаре (на Базарной улице), либо на площади у Нового базара (на Торговой улице). «Толчок», рядом с которым торговали и любительской живностью, находился в районе предместья Молдаванки.
32. Напор воды был в те годы так слаб, что её приходилось доставать далеко внизу, в порту, да и то только в определённых дворах.
33. Астмой Багрицкий был болен уже тогда. Припадки этой болезни его посещали часто, сильно стесняя его в его странствиях.
34. Инкунабулы – книги, печатавшиеся в Европе на заре книгопечатания. За неимением бумаги, для большевистской печати на юге были использованы оставшиеся от старого режима запасы неразрезанной папиросной бумаги, одна сторона которой была чиста, а на другой были оттиснуты бандероли, служившие для обклеивания спичечных коробок на предмет взимания акциза (налога).
35. Багрицкий участвовал в военных походах Красной Армии в 1919-м году.
36. 1-я строка – видоизменение строки Багрицкого из посвящения к поэме «Трактир»: «И счастьем не насытились вполне…». «Винтовкой помахал» – в «Думе про Опанаса» у Багрицкого это выражение употреблено в строке «не хочу махать винтовкой». В те годы была обычна езда в теплушках, то есть в товарных вагонах с надписями «брутто», «нетто» и т. п.
40. Год спустя на Каспийском море оперировала большевистская флотилия под командованием Ф.Ф. Раскольникова.
41. Багрицкий добрался до Ирана (б. Персии).
43. Ассоциация с «Горем от ума» возникает потому, что автор его, А.С. Грибоедов, был русским послом в Тегеране.
46. «Верблюжские полки» – выражение Багрицкого, употребленное им дважды в стихотворении «Голуби».
47. Об Елисаветграде он, также дважды, упоминает в том же стихотворении.
48. Багрицкий мне рассказывал о том, как ему пришлось проехать в поезде по подорванному и готовому рухнуть мосту.
58. Багрицкий был страстным охотником, что в нём уживалось со страстью к содержанию и разведению животных.
61. Лейденские банки употребляются в элекротехнике. Стеклянные основы этих банок служили в те годы для содержания в них комнатных рыб.
Гурами – порода комнатных рыб. У Багрицкого в аквариумах не раз бывали гурами.
Телескоп – разновидность золотой рыбки, отличающейся сильно выпуклыми глазами. Телескопов, между прочим, Багрицкий не любил, считая их слишком примелькавшимися в любительских аквариумах.
63. Дарвин и Брэм – имена этих естествоиспытателей Багрицкий всегда произносил с величайшим трепетом и уважением.
64-65. Крытое помещение нового базара в Одессе в пору запрещения частной торговли было использовано для цирковых представлений. Особенно оно было удобно для демонстрации номера, носившего название «четыре чёрта». [Акробаты перелетали с трапеции на трапецию над головами зрителей, вдоль длинного рыночного корпуса, к гофрированным железным перекрытиям которого эти трапеции были прикреплены.]
68. Я не знаю, осуществил ли Багрицкий свою мечту написать стихи об этих акробатах.
69. Нарышкинский спуск в Одессе соединяет старую часть города с предместьем Пересыпью.
70. «Захотится» и «пройтиться» – парафразы из стихотворения Багрицкого «Весна».
71. «Шпаер» – жаргонное выражение, обозначающее револьвер. Фрайер – жаргонное обозначение бездельника.
72. Подлинная острота Багрицкого.
73. В своей северной части Приморский бульвар в Одессе имеет парапет.
74. Вследствие блокады все воды Черного моря вокруг Одессы были минированы.
75. Исступленный треск цикад – характерный звуковой фон одесских вечеров.