ТАТЬЯНА СКРУНДЗЬ

РЫБЫ НЕ ЗНАЮТ РЕВНОСТИ

***

Когда-то компьютеры и деревья были большими.
Я маму любила, и папа любил меня тоже…
Но время идёт, девяностые мрачные сшили
Судьбу мне, пытаясь впихнуть на прокрустово ложе
Уверенных планов на «светлое Б(э)», где последней
Войной обещали Вторую, канувшую в лету,
Где добрая вечность над злом торжествует победу,
Где мама и папа целуются над колыбелью.

***

Паутина разбитых стёкол.
Пью Любовь большими глотками.
Забытыми именами
разверзлась земля между нами.
Дай же мне сил
Излиться
в бумажную пыль страницы!
Духом Твоим родиться!
Разлететься клочками слов
и ветрами
по-миру, по-миру.
Все я знаю –
по лицу Голубь крыльями хлопал.

ВЛЮБЛЁННЫЙ ЧЕЛОВЕК

Такой разговаривает музыкой и стихами.
Говорит во сне, но, обычно, молчит вне сна.
Время его – единственный месяц – май, и
Не его – лето, осень, зима, и остальная весна.
Если кошки поют во дворах, он вторит
Их немыслимо ясной космической жажде в теле.
Если воют собаки, он тоже воет
О прощании, доме, верности и измене.

ЛЮБОВЬ

Выходила к тебе из парадной
с ребёнком на руках.
Посмотри – это
рожденная тобою любовь!
Отворачиваешься,
плюёшь под ноги:
«Могилу готовь.
Ей не жить;
больно нескладна».

ГУТТАПЕРЧИВЫЙ МАЛЬЧИК

Минимум страха – максимум боли.
Из мазохизма плюю в эгоизм!
Полные вены отравлены кровью:
жизнь – эвфемизм.
Я – акробат, гуттаперчевый мальчик,
вдруг соскользнувший с шеста.
Мне осьминожки рисуют овальчик
вместо лица.

РЫБЫ

где-то рядом с Евангелием.
милостыня. человечество.
земля моя обетованная.
пустыни лесов и рек.
не восхваляли б ангелов
в мерзости и бесчестии!
кто отдал страну нашу в этот
пластмассовый сумрачный век?

иконы скорбей непонятых.
печаль на обликах праведных.
хищные рыбы сонмами
мечут мамону икру.
я ли не ознакомлена?
танцую забавы ради их?!
а мне бы пойти и слёзы лить
за рабскую их игру.

вот. я сейчас в беспамятстве
пеплом посыплю голову.
а там, за орбитой таинства –
растворённый в миру кислород.
рыбам плевать на равенство.
страна продана, бестолковая.
но рыбы не знают ревности.
не для стихов им рот.

я, слабая, выхожу на улицу.
об лица хмурые стукаюсь.
у самой под глазами угрюмится
жилка рабы греха.
какому безумному Улиссу
в череп пришло – задумаюсь –
любить меж Сцилл и Харибд России
несчастные её потроха?

а на паперти духом нищие.
амфибии нелюдимые.
в воздухе грязном ищущие
питательный свой планктон.
вот бы упасть в корневище
страны и обнять родимую!
Бог, Ты не можешь позволить им
восстановить Парфенон!

гляди же, Бог! здесь заблудшие
по раю шляются пьяными.
рыбы не знают лучшего
в своей водяной тоске.
имеющий уши да слушает.
стихи говорить смутьянам, но
тот, кто мне сердце выдернул,
изжарит его в песке.

в глубине самого Евангелия
милостыня человечеству.
земля моя обетованная.
пустыни лесов и рек.
не восхваляли б ангелов
в мерзости и бесчестии!
кто отдал страну нашу в этот
пластмассовый сумрачный век?

рыбы не выживут в воздухе.
родина-океанариум.
но слышно в далёком отзвуке
Давидовую псалтырь.
больно царапаюсь острыми
российскими галунами я.
Но крепко зашит в моём нутре
плавательный пузырь.

***

Когда-нибудь меня положат в гроб,
Украсят речи небылью и былью.
Но речи смолкнут, прах развеет Бог.
И сделается прах обычной пылью.
Пройдут дожди, осыпятся снега
С размашистых кладбищенских растений.
Меня забудут. Вспомнят лишь тогда,
Когда отступят тени сожалений.
И так светло, как будто я – дитя,
Однажды упорхнувшее на волю
Из вечного трагизма бытия,
Где смерть переплелась с любовью.

ОСЕНЬ 13-го

Предвоенная осень правдива.
Серо-бордово-ультрамаринова.
Тишина перед бурею: кап, кап, кап.
Складываю стихи в шкап.
Складываю сердечную вязь в сундук.
Призраки юности в дверь мою: тук, тук, тук.
Кондук-
Тор вынимает топор:
«Платите, мадам! Саночки-то износили».
Музыка осени –
Requiem for a dream –
виолончелит по всей России.