ПРЕОДОЛЕВАЯ МЕРЦАНИЕ

От редакции: В нынешнем номере «Южного Сияния» в рубрике «Мегафон» мы публикуем интервью с поэтом, прозаиком, критиком, организатором литературного процесса Александром Петрушкиным.

В течение последнего десятилетия Александр – лауреат ряда литературных премий; куратор проектов культурной программы «Антология», других литературных премий, фестивалей и семинаров. Учредитель и издатель нескольких антологий, книжных серий, альманахов и журналов: журнала актуальной литературы «Транзит-Урал», литературно-художественного фонда «Антология», фестивалей «Новый Транзит» и литературы малых городов им. Виктора Толокнова. Главный редактор литературного журнала «Новая реальность». С 2008 года – координатор независимой поэтической премии «П». С 2009 – организатор и куратор евразийского журнального портала «Мегалит» (promegalit.ru), объединяющего десятки литературных изданий. Автор сборников стихов «(В)водный ангел» (2005), «Анатомия» (2006), «Я полагаю что молчанья нет» (2007), «Кыштым: избранные стихотворения 1999-2008 годов», «Пойми, никто не виноват» (2010), «Маргиналии» (2011), «Летящий пёс» (2012), «Отидо: черновики 2013 года» (2013). Член «Союза писателей Сибири», «Союза писателей XXI века» и Южнорусского Союза Писателей.

Интервью, в частности, затрагивает вопрос Озёрной поэтической школы как явления. А после интервью мы знакомим читателей с творчеством поэтов Озёрной поэтической школы.

С.Г.: Насколько я понимаю, термин «озёрная поэтическая школа», несмотря на свою явную шутливость – в первую очередь географический, и только во вторую – характеризующий образную и смысловую общность представленных в подборке поэтов. Как и когда зародилось то, что сейчас позиционируется как «озёрная поэтическая школа»? Можно ли говорить о неком взаимодействии между поэтами, преодолевшими свою географию, сейчас? Что это для тебя в первую очередь – милая шалость или элемент дистанцирования от «уральской» и других школ, некий показатель инаковости, обособленности?

А.П.: Конечно же, в первую очередь – шалость, но как показывает мой опыт жизни в литературе (возьмём, к  примеру, тот же «Мегалит») – то, что начинается, как шутка или пост в ФБ, ЖЖ и т.д., в итоге приводит к серьёзным тектоническим подвижкам. Во вторую очередь – для меня лично – это и попытка сепаратизма в отношении уральской поэтической школы, которая в нынешнем своём состоянии/векторе общности, перестала быть эстетически и методологически близкой мне. В то же самое время, вспоминается то, как в году то ли 2002-м, то ли в 2004-м, идеолог УПШ Виталий Кальпиди написал свой манифест/статью, в которой предложил, как поведенческую литературную модель, самоотделение уральской литературы от московской и питерской метрополии на основе наличной самодостаточности треугольника Пермь-Екатеринбург-Челябинск. В этом аспекте выделение Озёрной школы является вполне логичным продолжением предложенного ВК процесса атомизации литературы, причём без привязки к какой-либо географии, кроме как изначальной генеалогии – места пубертатного становления личности (тут я приверженец теории о том, что всё закладывается местом проживания в период от 2 до 14 лет. Понятное дело, что такой взгляд не может не быть субъективным, так же как, скажем, набор авторов в гипотетический состав школы. То есть, я хочу сказать, что вот, скажем, екатеринбургский критик Юлия Подлубнова предполагает, что состав списочный школы будет в дальнейшем пополняться. Возможно, что и будет, но не мной. Мне интересно быть с тем, что уже есть, что уже состоялось – затем перешло к некоторому закрытому диалогу (то есть тому диалогу – наличие которого понимать/принимать свидетелю необязательно – а достаточно просто прочитывать стихотворение). В этом смысле Озёрная поэтическая школа лишь транслирует состоявшихся авторов, но не раздаёт авансы и не формирует своё продолжение. Продолжение, если оно будет необходимо, появится самостоятельно и, возможно, что в качестве антитезы тому, что некоторое время назад обозначил я.

С.Г.: Охарактеризуй вкратце, если можешь, творчество каждого поэта, входящего в «озёрную поэтическую школу». Начиная с себя… Есть ли общий исток у всех шести авторов? – я имею в виду предшествующие литературные течения, религиозную составляющую, или же писатели, которые безусловно повлияли на творчество каждого из вас? Какова объединяющая метафизика?

А.П.: В первую очередь надо понимать, что всё, что я отвечу на этот вопрос, не может претендовать на безусловность. Даже то, что сами авторы РОПШ думают о себе и своих корнях, тоже не может быть безусловным, а то что мы видим, глядя на себя (тем более, при максимальной приближённости к объекту/себе) – всегда искажено.

Итак, о авторах. Петрушкин – ощущает максимальную заинтересованность в метареалистической линии русской поэзии (Жданов, Парщиков, Кутик, Кальпиди периода «Мерцания»), из современников наиболее заинтересован в Андрее Таврове, Дмитрии Машарыгине, Андрее Санникове. Особняком в линии интересов стоит Леонид Аронзон. По моему скромному мнению – ни линия метареалистов, ни линия Аронзона ещё не исполнили себя полностью (хотя шансы на это в рамках развития Уральской поэтической школы были – увы, они остались нереализованными).

Евгения Изварина – для меня нынешняя Евгения это так же попытка языка продолжить себя в линии метареализма, но несколько более облегчённая, менее замороченная/вымороченная, чем моя, она ближе к читателю.

Дмитрий Машарыгин – совмещение линий Айги и метареалистов с определёнными акцентами на творчество «основных» уральских авторов (Андрей Санников, Юрий Казарин) – я бы даже сказал – некоторое преодоление этих поэтов в себе. Возможно, что в случае Дмитрия где-то слегка и я присоседился, поскольку наиболее густой диалог проходит/в рамках РОПШ проходил именно между нами. Ну мне так кажется.

Маргарита Ерёменко – наиболее приближена к тому, что некоторое время назад именовалось Нижнетагильской поэтической школой, единственной сформировавшейся подшколой в рамках Уральского поэтического движения (такой ребрендинг некоторое время назад произвели создатели УПШ). Соответственно, сильно влияние женской части нижнетагильского коллектива (например, Екатерины Симоновой и Евгения Туренко). Плюс определённое влияние того, что я бы назвал советской классической провинциальной поэзии. Для меня это такой женский вариант Алексея Решетова (но повторю – я вполне могу заблуждаться в отношении каждого из нас).

Наталия Черных – самый удалённый от Урала автор, которого я причисляю к РОПШу – проживает в Москве. Здесь можно было бы говорить о влиянии «второй русской литературы» Ольги Седаковой и Елены Шварц. При всём при этом, если Седакову для меня всё-таки более автор католический, то Наталия Черных – в моём восприятии это вариант православной христианской (авангардной!) поэзии. Очень любопытно для меня.

Ну и о Наталье Косолаповой – тут следует заметить, что это автор одного поэтического периода, поскольку пауза в её творчестве несколько затянулась. Ну и как бы сложно мне говорить о влияниях на мою жену. Вероятно, что главное влияние здесь – я. Причём не только (и не столько в плане поэзии. Если же вдруг наступит новый период в ее творчестве – думаю, что это было бы интересно.

Теперь о религиозной составляющей, что меня не перестает удивлять в «своих авторах» – это очень мощная православная подкладка всего творчества автора с наложением христианской матрицы на не менее мощную авангардную методологию подачи текста.

Ну, а метафизика – это то, о чём молчат :) – вероятнее всего, природа пейзажа, в котором мы росли: здесь и радиофобия (Озёрск, Кыштым, Касли – города максимально близкие к месту третьей по мощности, после Фукусимы и Чернобыля, аварии), и наличие нормальных для провинции культурных пустот, когда тот, кто начинает движение в направлении «тоски по мировой культуре, напоминает, более всего, Мюнхгаузена, вытаскивающего себя за волосы из болота. А природа – да прекрасна, необыкновенна, и иногда мне кажется на её /природы/ плоскости проступают лики. Но это я романтически отвлёкся.

С.Г.: В XX веке были придуманы тысячи манифестов различных поэтических групп, существуют десятки сборников, сводящих в одно все усилия идеологов от литературы. С одной стороны, литературный манифест можно назвать отдельным, сродни некой сфере услуг, видом литературы, с другой – не многие группы со своим «уставом» действительно досконально и продолжительно придерживались его позиций. Обошло ли вас это «новомодное» поветрие или же тоже были попытки создания своего свода правил и мировоззренческих постулатов? Как думаешь, способны ли манифесты выполнять определённую объединяющую функцию или единство группы поэтов поддерживается в основном заложенными историческими обстоятельствами, приверженностью к любимым авторам и т.д.?

А.П.: Ну, в связи с обычным моим косноязычием, я не слишком люблю манифестацию – хотя в юности что-то такое тоже писал. Для меня всё-таки, любой манифест – это обманка, попытка говорить о том, что равно имеет шансы и существовать, и не существовать. Чаще всего получается второе. Мне же ближе говорить о том, что уже есть и только лишь закрепить произнесением/называнием вот это самое. РОПШ, в этом смысле, для меня идеальное природное, можно сказать геологическое, явление.

Если же говорить о манифестах, то – как точка отталкивания, начало самостояния – это имеет право на жизнь и, вероятно, даже правильно, ведь развитие любого течения происходит только из противостояния. Это может мне не нравиться, но таковы законы развития. А кто сказал, что я обязан соблюдать или принимать все правила «игры»? Если все любят играть в шахматы – я вовсе не обязан бросать свой любимый покер и переключаться на них.

С.Г.: Саша, есть мнение, что поэты – люди особые. Им проще понять собеседника не через бытовую речь, а через образы и символы, впитавшиеся в стихотворения. Диалог между поэтами часто не похож на диалог «простолюдинов». Насколько тебе легко находить общий язык, к примеру с поэтами-реалистами? А с людьми, которые имеют опосредованное отношение к искусству вообще? Считаешь ли ты, что авангардные, интуитивные направления равновесомы с реализмом в поэзии?

А.П.: Я не сторонник теории о «особости» поэтов – зачастую поэты (или не совсем поэты) ничем не отличаются от обыкновенного сантехника, библиотекаря, разнорабочего – кроме вот этого самого ощущения пресловутой самости. Вообще, считаю, что говорит не поэт, а говорят им, пытаются быть услышанными те [тот], кто находится за пределами нашего космоса (в православной догматике есть такая идея, что мир космоса, то есть – я так понимаю – это княжество врага, это неправильное для человека место. Да бесконечно огромное, но всё же тюрьма, зона – откуда возможно быть только спасённым. Это я отвлёкся несколько. Так вот простолюдины, как показывает мой личный опыт, нередко более интересные и мудрые люди, чем мы. Была бы только способность правильно понять то, о чём они говорят. А для этого надо отвлечься от своей избранности, это не дар – а дополнительная возложенная на нас (не всегда добровольно) обязанность, функция, которую надо исполнять, а не гордиться. Исходя из вышесказанного, я думаю, что вполне понятно, что найти мне (с моей стороны) общий язык с реалистами, как ты говоришь, вполне легко. Легко ли им – надо спрашивать у них. Ну а в мире всё уравновешено – иначе всё бы рухнуло. А Б-г этого не попустит :) Это ответ на крайний вопрос.

С.Г.: Я задал прошлый вопрос и потому, что, как мне кажется, поэты наиболее близки к основам телепатии, поскольку наиболее энергоёмкий способ передачи мыслей – образ, символ. Если вообразить общество, в котором телепатия не табуирована, поэтам в нём освоиться было бы легче, чем другим. Веришь ли ты в подспудное участие поэтов и иже с ними в совершенствовании природы человека, его дальнейшем ментальном генезисе, если ты вообще допускаешь такое явление? Извини за пафос, но есть ли, по твоему мнению, высшая задача у поэтов на Земле?

А.П.: Все мы – инструментарий Б-га для совершенствования мира; иногда мне кажется, что мы это Его попытка всмотреться /осознать/ в себя, то есть, я так понимаю, что мир [такой, каким мы его привыкли видеть] – это снег на экране, беспрерывное мерцание, что не даёт нам увидеть мир таким, какой он есть, мир за пределами космоса. И вот важнейшее для меня в поэзии (чужой и своей) – это возможность замедлить мерцание, и увидеть подлинную реальность – насчёт которой, я почему-то оптимистичен. Если даже тень подлинной реальности прекрасна и конструктивна, то что можно сказать об оригинале. Вот в этом взгляде вероятно и есть предназначение нашего ремесла – только я бы не стал ограничиваться землёй, а говорил бы о бытии как таковом. :)

С.Г.: Христианская традиция верховенства созидания, некоторого отождествления человеческого творчества и созидания во всём его всеобъемлющем смысле, построена, в.т.ч., первом стихе Евангелия от Иоанна – «Вначале было слово…». Но «логос» (слово, употреблённое в оригинале) можно перевести десятками других слов; какое значение тебе ближе – «слово», «мысль», «смысл», «разумение», «путь», «разум», «причина», «мнение», «счёт» и т.д.? Что же, всё-таки, было в начале, по-твоему?

А.П.: Для меня, в моей версии понимания мира, в начале был звук – а вот далее уже проявилось слово. Поэтому если проводить аналогию с божественным актом творения и человеческим творчеством (что не совсем правильно и слишком самоуверенно – как составлять представление о океане по капельке пота у тебя на щеке) – мне близки попытки перекодификации реальности: сделать из стула слона, из бабочки велосипед. Это же забавно, и где-то – наверное – имеет место.

С.Г.: И напоследок спрошу тебя будущем русской поэзии. Каким ты его видишь? Опустив утверждение об ограниченном количестве сюжетов – к поэзии это имеет сомнительное отношение. Позади ли «пассионарный» век русской поэзии или от неё ещё можно ожидать сюрпризов? Твой прогноз.

А.П.: Ну, русская поэзия всегда была пассионарна только внутри ограниченного пространства русского языка (и более того, некой узкой прослойки её читателей). И это нормально. Думаю, что это и далее не изменится в этой системе координат. Иное дело, что русская поэзия расширяет пространства внутри себя, всё более атомизируясь, потому внутри одной группы важны одни поэты, внутри другой – другие. Появится ли великий компилятор (аналог Пушкина или Шекспира), даже не знаю. В конце концов, завершённость/пассионарность такая – не гарантия взрывного развития, а скорее предвидение будущего стасиса и умирания. Но когда-нибудь, как я понимаю историю, будет великая китайская поэзия, а нас будут читать в рамках спецкурсов, если повезёт. Говоря же о том, что мне хотелось бы видеть – это развитие метареалистической традиции (но это охватывает период лет в сорок – что в исторической перспективе не является сроком для футурологических прогнозов). Просто частное желание частного человека/читателя.

Беседу вёл Сергей Главацкий