ЕЛЕНА РОСОВСКАЯ

МЕСТОРАСПОЛОЖЕНИЕ МОЕЙ ЗЕМЛИ

«АУСВАЙС»

фиолетовый берег, три домика, храм, лесок,
и покой, словно боженька выдал мне «аусвайс»:
мол, податель сего долетал до таких высот,
а потом упокоился с миром, кого-то спас.
мол, податель сего был банально убит, забыт,
обездвижен, оплакан и выброшен в добрый путь.
где смирился, ушёл с головой в безвозвратный быт.
фиолетовый берег, три домика, как-нибудь…
всё по плану, по делу, по правде, по самый крест:
и до жизни, и после жизни, и без неё.
мол, податель сего до сих пор безобразно трезв,
и живёт, и кому-то молится, и живёт.

СЕГОДНЯ

Месторасположение моей земли не случайно,
спрятана она в большой золотистой коробке.
То, что было явным, теперь становится тайным,
то, что было тягостным, теперь становится лёгким.
Вечность сидит, зажмурившись в белом сугробе,
держит в руках фонарь в виде мятной сосульки.
Я выхожу на улицу воздух руками трогать,
и замираю в центре чьего-то дня и рисунка.
Мимо проходит дерево, машет зелёной веткой,
светится на верхушке его ангел в янтарной шубе.
Шепчет мне ангел: «Главное – не говорить об этом,
главное – просто верить и всё непременно будет…

№ 16 И ДРУГИЕ

                         …где-то в далёком прошлом…

Первый ангел всегда улыбчив, и сквозь стекло
Он приветливо машет рукой, пролетая мимо.
И шестнадцатый номер слышит: ну здравствуй, Ло,
Что в кармане, опять обломки от Хиросимы?

Ло качает большой головой, и жуёт бамбук,
Он боится великих ангелов всех почти что.
Только первый надёжный и настоящий друг,
Угощает конфетами часто, и дарит книжки.

На пижаме у Ло нарисован сакральный знак,
Под кроватью коробка, в коробке живые души.
Ло – шестнадцатый ангел, пугливый, смешной дурак,
Любит снег, Челентано и много ночами кушать.

По команде подъём, сгустки каши, затем драже.
И собачки зелёные прыгают в коридорах.
Над обломками Хиросимы летает шерсть,
И живые души в коробке глотают порох.

А затем тошнотворный и едкий дождливый день,
Пресный ужин: на дне тарелки комочек фарша.
Ло не любит мясо, он должен спасать детей,
И бежать, что есть сил, и как можно, как можно дальше…

Гасят свет, первый ангел трубит отбой,
Очищает от солнечной кожицы мандарин.
– Всех простил, шестнадцатый, правда? Ну, Бог с тобой.
– Накорми живые души, мой Господин.

МАШЕНЬКА

Все детали сегодня важны, потому что
Будет Машенька ёлку одна украшать:
Черепашки, снежинки, солдатики, пушки
И на самой верхушке оранжевый шар.

Так спокойно, снегурка и дед краснощекий,
Ни беды, ни еды, только снег и луна.
Очень хочется праздника, пряников, сока,
И немного здорового крепкого сна.

За окошком сиротствуют город и ветер,
А на праведном небе сиротствует Бог.
На земле же хватает гробов и отметин,
Правда, в этом году было больше гробов.

Жаль, чудес не случилось, и Машеньке ясно,
Что подарки под ёлкой – родительский трюк,
Но сегодня под ёлкой дырявая каска,
И уродливый старый угрюмый утюг.

Сон приходит внезапно, целует в затылок,
Время сладкое, будто бы сахар-песок,
Предлагает на выбор: верёвку и мыло,
Или небо, разорванное под шансон,

Под весёлые вспышки и грохот кромешный.
Но за небом дорога из белых камней.
И в саду Гефсиманском молящийся грешник
Так доверчиво смотрит и плачет о ней,

О единственной маленькой глупенькой Маше,
О прощёных убийцах и добрых царях,
О смертельно здоровых и временно павших,
О земле плодородной и мёртвых морях.

И остаться бы здесь, и прилечь под оливой,
И, свернувшись калачиком, плакать о том,
Что сегодня зима и сегодня мы живы
В нашем городе-голоде полупустом.

Но часы замирают от воя сирены.
Сон уходит без боя, сдавая дома.
Маша делит людей на героев и пленных,
На сошедших с небес и сошедших с ума.

Город дышит огнём без единого шанса
Сохранить прежний вид до скончания лет.
Маша кутает ёлку в своё одеяльце
и твердит: мамынетпапынетмашинетбога…нет.

АУТИСТ

странные праздники, небо качается,
тело по улицам плавает медленно.
что-то случится, наверное, в пятницу:
мальчик Артур до сих пор ищет Мерлина.

схема известная: детство наивное
(втайне писал тебе письма). без паники,
долго качается небо фиктивное,
я – не – хочу – эти – странные – праздники!!!

лозунг в окне: дураками становятся,
плавятся буквы по ходу истории.
пятые сутки бега и бессонница.
письма хранятся в твоём крематории.

мысли и те на двоих – уравнение,
выжжены солнцем в моём подсознании,
Мерлин не жалует маленьких гениев,
он награждает их небом и манией.

давит на психику рыхлое прошлое:
дети задорные, барды, ботаники,
томные женщины, боги дотошные,
крепкие челюсти, тульские пряники.

праздники, праздники, душ формалиновый.
все пиротехники в полночь расстреляны.
мальчик Артур с головой пластилиновой
в пятницу встретит великого Мерлина.

ХРУТ

                         …жил, ибо ты создал, умер, ибо ты призвал…

Вот первый снег пришёл на остров Хрут,
И остров море поманил на берег.
В пустых домах захохотали двери,
А после упокоились к утру.

На небосводе сером и сыром
Висело солнце, словно белый камень,
И дерева костлявыми руками
Ловили обезумевших ворон.

«Помилуй, Боже, грешного меня», –
Монах Игнатий принялся молиться.
Ему всё чаще снились чьи-то лица,
И младший брат на линии огня.

Пришёл декабрь, жесток и нелюдим,
Он стекла бил в замёрзшем старом храме.
Монах Игнатий, потерявши память,
неделю никуда не выходил.

Творил молитву, после долго спал.
И снился брат – весёлый и свободный,
А вместе с братом – Николай угодник,
И зеркала, ведущие в астрал.

И был январь, голодный сирота,
Он в ледяной рубахе шёл над морем.
Монах Игнатий с январём не спорил.
На небосводе солнечный янтарь

Висел покорно. Теплилась свеча,
Монах Игнатий спал, творил молитву,
И видел брата с веточкою мирта:
Брат улыбался и молчал, молчал.

И был февраль, юродивый слепой,
Он обнимал рукой дрожащей остров,
Как будто сам недавно принял постриг
И шёл теперь монашеской тропой.

Последний снег укрыл дощатый пол,
Где схимник спал и видел сон о брате.
Брат прошептал: пойдём домой, Игнатий.
И сон, как отзвук колокола, смолк.

ВСЁ БУДЕТ

Лишь раз в году и раб, и господин
спешат к своим столам одновременно.
Домохозяйки, вырвавшись из плена,
С мужьями проплывают вдоль витрин.
И пьют вино старушки и спортсмены:
салют, чин-чин.

Под детский хохот режут оливье,
труба дымится, печь дрова глотает,
и Герда отправляется за Каем.
Больной, с улыбкой, поправляет плед,
как будто понял главную из тайн,
что Бога нет.

А Бог летит на синем корабле
над гордой Ригой, над мостом Нью-Йорка,
над Сомали, над фермами и фьордом,
И девочке со спичками теплей.
Промозглый ветер, кажется, надолго
приник к земле.