АННА МАРКИНА

МИР С СИРЕНЕВЫМ ПРИЗВУКОМ

***

человек умирал не какой-то шальной человечек
не пылинка какая-то бабочка и черемша
не кривой старичок что в троллейбусе рядом дышал
фитилёк на огрызке одной из замызганных свечек
мандельштамовский томик что ты прочитал и не понял
не приятель с которым на Ленина ты выпивал
не сходящая осенью в руки глухая листва
не забытый щенок дескать жаль и котёнок и пони
а родной человек вся гармония тяжесть и гамма
для которого в омут на паперть давай-ка по сто
тот который тебе вместо пенного луга цветов
самолётик с сожжённым крылом человек оригами
это смерть эта смерть будто в вечность запущено эхо
и не ходит уже человек и лежит и молчит
и в тебе тишина что давай ты её закричи
и давай и давай будто взял он и просто уехал
будто вытащил два пострадавших в пути чемодана
и адью говорит отлетаю как стая грачей
только вот он лежит а ты рядом живой и ничей
словно город на милость каким-нибудь варварам сданный
человечек родной что мне сделать обнять может чаю
может просто сесть рядом обмякнуть уже зареветь
где ты прячешься свет моей жизни потерянный свет
я за этим кошмаром почти что тебя различаю.

СТАНСЫ

1.

Уходит человек. Почти ушёл.
Покинул дом и телом, и душой.
И вот как гром среди аппендицита,
тебя закрутит ледяной волной.
Стоишь зимой, присыпан стрептоцидом,
стерильный, бодрый, но ещё больной.

2.

А помнишь только море чепухи:
ряд коридоров, облачка бахил,
подсолнухи на кухонной клеёнке,
держащие просыпанную соль.
Ты памятью наполнен, словно ёмкость
по капле высыхающей росой.

3.

И немудрёные дорожки слёз
вплелись весной, наверно, в сок берёз.
Минуты скачут – жеребцы на хорде.
Тем удивительней, что всё как будто гуд,
ничто не сбилось с принятого хода:
все тикают, бормочут и живут.

4.

Который раз консьерж, слепой, как крот,
роняет маслом на пол бутерброд.
И пахнет заливаемым асфальтом,
и груши созревают в свой черёд,
и девочка закапывает фантик,
надеясь, что он в землю прорастёт.

5.

И в голове строка опять поёт,
слегка треща, как в газировке лёд.
Ты попадаешь в жизнь, куда ни целься:
вот дети в парке тянутся, как нить,
и самой безнадёжной из процессий
ежа с дороги тащат хоронить.

6.

И ходит молоко внутри коров,
и в теле ходит молодость и кровь.
А то, что там в тебе дыра сквозная
(и сквозь неё проходят поезда,
да батискаф свободно пролезает),
то никому, по сути, не видать.

7.

Но вот пока ты красишь в голубой
прихожую и, раздражён собой,
идёшь мотаться в снежности двора,
где обливается товарищ закалённый,
вдруг замерзает чёртова дыра,
как лунка, под поношенной дублёнкой.

***

Вот перекрёсток – гогочут матом,
вот всё идет, да и шло бы мартом.
Сходит на двор пыльца
белая, снежная – на рябину,
дворнику на руки и на спину
мимо его лица.

Встань и оставь все свои печали,
что тебя в люльке зимы качали,
это легко – оставь,
их перетянет (так может статься)
в южные скалы с одной из станций
дышащий тьмой состав.

Вот и давай на вокзал с вещами,
в поезд запрыгни, пообещай мне
всю эту ночь глазеть,
слушать, как движетесь вы по карте,
храп оседает на дне плацкарты
и на краях газет.

Утром вздремнуть, обругать кого-то,
брызнуть на спутников анекдотом
и занести в блокнот
фразу о том, что ты знаешь точно –
запад к закату не кровоточит,
поезд идёт в тепло.

Там, где кларнеты крадут Клариссы,
в полдень со службы спешат хористы,
и на краю тепла
день безразмерен, тягуч и ровен,
круглое время поют вороны,
парки, колокола.

Что же ты, веришь? А я на совесть
всё сочиняю про море, поезд,
пляжи, колокола.
Ехать нельзя, но давай воспрянем.
Если всмотреться – под фонарями
ночь до сих пор светла.

***

не жалели любви и людей. в это время
я писала помадой стихи над трюмо.
безантенные лысины низких домов
были смазаны щедро клубничным вареньем.
оно густо текло между улочек узких
на котельную. белую вязь голубей.
ужин выкрашен был в цвет любви и ламбруско
и неведомо как выгибался в обед.
мы готовили морсы и соки из фруктов
мы считали потери прививки ворон.
под зонтами нагревшихся к полднику крон
из плохих новостей раскурив самокрутки
мы дремали в изгибах гамачных парабол
всё на свете считая за блажь за игру.
из моих потерявшихся в воздухе рук
я в ладони твои запускала кораблик.
ты раздумывал. где этим летом все осы.
мир с сиреневым призвуком. будто Моне.
мы поссорились – я говорила что нет
в этом мире мне кажется больше из Босха.
от рождений до свадеб. от них до поминок.
выходили кормить комаров на крыльцо.
ты носил по кошмарам такое лицо
будто соткано было оно из жасмина.
покупали у бабки ликёра из роз.
говорила она дескать сладок целебен.
проплывавший по заводи медленный лебедь
на ходу превращался в скользящий вопрос.
солнце снова валилось за лес со стыда.
ты велел мне подумать о чём-то попроще.
куда делись грибы из берёзовой рощи.
и я думала. делись. ведь правда. куда?

***

я возвращаюсь как всегда к твоим опухшим городам.
клоповникам что отгорели и упокоились в сирени.
сидеть на скорлупе эпохи. в душе темно. в диване блохи.
мигает свет. как неврастеник. столетние ковры на стенах.
снег вырос – тесто для печенья. пошляешься. лизнёшь качели.
и как смешно и как легко примёрзнуть тёплым языком.
примёрзнуть к родине с торца. без имени и без лица.
ждать пенсии. ходить на штурм. контор. шараг. регистратур.
где часть штанины разыскав в пути теряешь весь рукав.
держись. пакуй добро. молчок. плетёт свой домик паучок.
кто заржавел? кто огрубел? скрипит на вдохах колыбель.
там я. подобно пауку. уже свой плач бескрайний тку.

***

сколько ни проговаривай. ни пиши. ни ври.
что ты оправилась. что календула расцвела.
что в твоём доме смолкли календари.
будто кричала, мучилась и девочку родила.
или такое что-то. прилив. песок.
розовый от кораллов. вода икает.
южное солнце стреляет тебе в висок.
вечер сшивает прямоугольники мотыльками.
всё не проходит. шиповник внутри страниц.
там где герой целует. кого? в карете.
слышишь любовь. холишь чужих синиц.
держишь своих журавлей в секрете.
столько всего. что не вынесешь и вдвоём.
столько всего. что рядом живёт и тает.
свечи (смотри) загораются на каштанах.
и оплывают по капле на чернозём.