ДАНИИЛ ЧКОНИЯ

К МОРСКИМ ГЛУБИНАМ ТЯНЕТСЯ ДУША
(Вера Зубарева. Тень города, или Эм Цэ в круге. Стихотворения и поэмы разных лет. – 204 c.
Charles Schlacks, Jr. Publisher Idyllwild, CA 2016)

В новой поэтической книге Веры Зубаревой отчетливо проявлен её давно сложившийся творческий характер. Свойственная ей негромкая интонация – свидетельство того, что автор доверяет своему читателю, хорошо знает и чувствует его. Она не дёргает за рукав торопящихся в человеческом многолюдье, не зазывает суетящуюся толпу, вообще, кажется, не требует внимания – возникает ощущение, будто Зубарева сосредоточена на внутреннем монологе, ведёт разговор сама с собой.

Очень точно отметила эту особенность стихотворной речи автора поэтесса Елена Скульская, писавшая о стихах Веры Зубаревой: «это нашёптывание, тихое нашёптывание собеседнику, почти его, собеседника, внутренний голос, который звучит всегда нежно, но убеждённо, трепетно, но настойчиво. Тихая прелесть стихов Веры Зубаревой проникнута прохладой и тенистостью, столь важными в крикливые и жаркие дни».

Иными словами, внутренний монолог всё же предполагает читателя, способного вслушиваться и слышать эти стихи. Образ обретаемой тишины, в которой может быть услышано самое лёгкое, тонкое, почти прозрачное движение вполне уверенной рукой, отражён в одном из её стихотворений:

Целебный запах водорослей. Снова
Пришла сюда. И берег не в сезон –
Как мир доисторических времен,
Где никого не посещало Слово,
Где тишиной усилен каждый звук
И поле зренья занимает жук,
Чье шумное сыпучее старанье,
Должно быть, слышится
На много миль вокруг.

Тишина, в которой отчётливо слышно «сыпучее старанье», есть и самохарактеристика творческого метода Зубаревой, и условие, необходимое для восприятия её негромкой интонации.

Тогда и становится видимым и слышимым мир её поэзии, в котором перетекает «незыблемое в зыбкое», босые ступни мнут «пластилиновый асфальт» (одна деталь, но какая же точная метафора знойного летнего дня!) и «облезлые больные лежаки» на пустынном зимнем пляже. Кстати, это постоянно звучащая тема – пляж и море во внесезонное время, тема, хорошо понятная всякой романтической душе, особенно «тем, кто рождён был у моря». Отсюда ещё одна метафора зимнего моря:

Только кутерьма
Движение осуществляла в снеге.
Сверкали льдинами холмы
На побережье странно белом.
Так замерла душа волны…

Эта замершая душа волны дорогого стоит. И когда читаешь у Зубаревой: «Уж за полночь. Штормит моя тетрадь. / Ей снова в малом хочется о многом», понимаешь, что это принцип художественного мировосприятия поэта, что способность сказать «в малом о многом» – одна из черт многогранного поэтического дарования Веры Зубаревой. Отсюда же одушевлённость одного из многочисленных образов солнца, возникающих в стихах этого автора:

Солнце рассматривает глубины.
Приникая к поверхности
Почти неподвижного моря.

Тема моря в творчестве Зубаревой – тема действительно особая. Она пронизывает корпус стихов камертоном, дающим настрой на общее восприятие творчества поэта, на то состояние души, которое ведёт автора от впечатлений детства к мировосприятию её сложившегося поэтического характера:

К морским глубинам тянется душа.
Туда же осень тянется за летом,
Туда уходит день за новым светом
И мысль за отрицаньем рубежа.
К морским глубинам тянется душа,
Чтоб в голос крови вслушаться взатяжку,
Следить, как жизни бродят нараспашку
По кромке неизвестного числа…

Это из стихотворения памяти отца, Кима Беленковича, человека, чьей профессией, чьим призванием было море. Что тоже во многом объясняет особое отношение к теме моря у автора.

Но у этой темы есть ещё один аспект: она, тема Моря – порой тревожная, но всё равно солнечная, просветлённая, – звучит альтернативой теме Города, где Город – в образной системе Зубаревой – предстаёт в облике угрюмого города-призрака, города-Пилата. Не случайно же эпиграфом к новой книге поэт ставит эти свои давние строки:

Пляж пустел стремительно и громко.
Охали раздутые трамваи.
Ветер бережно расправил кромку.
Переполненное солнце
Вздрогнуло слегка –
Пролилось в облака.
Город отразился на щите заката
Призраком Пилата…

Этот образ Города тоже звучит сквозной темой новой книги, внушает тревогу, напоминает о жизненной драме, о трагедийности жизненного пути, который уныло движется к своему исходу:

Манхэттен. Солнце, не выдержав нагрузки,
Плюхнулось на небоскрёбы,
Распласталось на брюхе.
Сваленные в кучу, как битые моллюски,
Темнеют бездомные. К ним ластятся мухи,
Лижут им лица, мурлычут, клянчат,
Ходят кругами, тычутся мордой
В позеленевшие блюдца фонтанчиков.
Сабвей приливает электричками к городу.
Вспыхивают осколки стеклянных офисов.
Закат. Манхэттен объят пожаром.
Жёлтых такси обозлённые осы
Несутся, сигналя пронзительным жалом.

Да простит меня читатель за обильное цитирование, но, как водится, стихи лучше всего говорят сами за себя, разбросанные по разделам книги, они не дают расстаться с этой художественно осмысленной характеристикой Города:

Снова в Городе отключили день.
В тетради – темень, всё вповалку,
Слово на слове… Мир обалдел.

Но, кажется, пространство, которое пронизывает взгляд поэта, выходит за рамки земного, как эти строки из цикла «Записки лунасшедшего»:

Три часа ночи. Луна в повязке тучи
Мучается мигренью.
От этих дождей разбухла и выглядит пьющей,
А на самом деле
Сухой закон на её поверхности,
И в кратерах – сплошная желтуха.
Кажется, тронешь – и распадется от ветхости.

Тем дороже – на фоне этой темы – звучание пронизанной солнечным светом морской волны. Чем острее драма жизни, тем ярче радость проживания каждого дня, красота окружающего мира – не об этом ли стихийное движение стиха?! Кстати сказать, стихийность радует в стихах поэта Веры Зубаревой: у неё нет дидактических концовок, заранее просчитанных холодным умом псевдоафористических сентенций. С читателем делится своими чувствами, переживаниями, сомнениями истинно лирический поэт, а не делатель зарифмованных тезисов. Такие стихи обычно рождаются на коротком дыхании, выплескиваются на едином выдохе.

Но поэтическое мастерство Зубаревой даёт ей возможность держать тонус текста на протяжении многих страниц, как это происходит, например, в её поэме «Свеча». Сюжетная линия поэмы развивается не по законам прямой стихотворной речи, не повествовательным каноном, а густо прописанным образным языком, поддержанным свободным интонационным дыханием. Ощущение такое, будто целая поэма выплеснута, словно короткое лирико-философское стихотворение. В ход при этом идёт всё: и ритмизованный нерифмованный текст, и жёсткий ритмический рисунок стихотворного рифмованного текста. Здесь тоже звучит тема Города, приобретая трагедийный характер:

Город спит под конвоем снов.
Город видит туннели дул.
Город гонят вдоль мостовой,
Чтобы он никуда не свернул,
Чтоб он двигался в массе тел
К точке ада, адом ведом,
Был насаженным на вертел,
В чреве мёртвой кипел живьём,
Слушал плоти сжигаемый зов,
Ликованья победной орды,
И не вышел уже из снов –
Из последней своей беды.
А меня там давно уже нет.
И в окошке моём луна.
И в будильнике ждёт рассвет.
А во сне у меня – война.

Перед нами всё та же Вера Зубарева: искренняя, мыслящая не риторическими стишками, а хорошо выверенным образчиком русской стихотворной традиции. Потому так часто остаётся сама и оставляет в растерянности своего читателя Вера Зубарева:

Холода. Отмирает тепло. Но зато – вместе с болью.
Значит, то, что болит или греет, увы, не душа…

А что же, если не душа? – воскликнет читатель. В сосредоточенной тишине стоит задуматься и об этом. К сопереживанию, к сомыслию приглашает Вера Зубарева читателя своей новой книги.